Гвиневра

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Гвине́вра, Гвиневера, Гине́вра или Джине́вра (англ. Guinevere) — супруга легендарного короля Артура, изменившая ему с Ланселотом, одним из рыцарей Круглого Стола. Один из первых и эталонных образов Прекрасной Дамы в средневековой куртуазной литературе.





Имя

Варианты её имени многочисленны — Гвиневра, Гвиневера, Гвенивера, Гиневра, Гвинивер, Гвиневир, Гиновер, Гуиневра, Гиньевра, Гуанамара (лат.), Гвенхуивар (уэльск.), Гвенифар, Женьевер (фр.), Джиневра (ит.), Квеннувар, Кунневаре (герм.).

Имя Guinevere может быть эпитетом — в уэльской традиции оно выглядит как Gwenhwyfar, что может переводиться как «Белая фея» или «Белый дух» (протокельтск. Uindā Seibrā, бриттск. vino-hibirā). Сверх того, имя может происходить от Gwenhwy-mawr («Гвенви Великая»), в отличие от персонажа по имени Gwenhwy-fach («Гвенви Малая»), которая фигурирует в уэльской литературе как сестра предыдущей (но эта этимология не слишком правдоподобна).

Гальфрид Монмутский употребляет латинское написание имени Гвиневры — Guanhumara.

Жизнеописание

Брак

Артур женился на Гвиневре вскоре после своего восшествия на престол либо с целью политического союза с её отцом Лодегрансом, королём Камелиарда, или же, согласно другому тексту, встретив её во время одного из своих походов и полюбив без памяти. Причём Мерлин решительно советовал ему на ней не жениться.

Согласно второй версии, Артур взял у Мерлина волшебный колпак, надев который он выглядел простым непрезентабельным вилланом, и поступил садовником в замок отца Гвиневры. Но периодически он ходил без маскировки. Девушка сначала пыталась выяснить, кто этот загадочный неизвестный рыцарь, появляющийся в её владениях, потом выяснила, что это «садовник» и влюбилась. Через некоторое время этот неизвестный рыцарь спас замок от врагов, а потом открылось, что это король[1]. Была назначена свадьба.

Королева Гвиневра принесла в приданое своему мужу, королю Артуру, Круглый стол из тёмного дуба, за который, по преданию, могло сесть до 150 рыцарей.

Отношения c Ланселотом

Целомудренный вариант легенды гласит, что Ланселот всего лишь избрал Гвиневру своей дамой сердца. Он совершал ради неё подвиги и не глядел на других женщин, хотя многие, в том числе фея Моргана, добивались его любви. Он оберегал её во время отсутствия короля Артура и всегда был готов с мечом в руках защитить честь её и добрую славу (в частности, спасение похищенной королевы от сэра Мелеаганта легло в основу «Рыцаря телеги» Кретьена де Труа).

Вариант для взрослых не столь однозначен. Например, единственная связь Ланселота с женщиной, которая была оглашена на публику — это связь с Элейной, с которой он возлёг лишь потому, что она с помощью магии придала себе внешность Гвиневры. Тем не менее, оба варианта согласны в том, что король Артур не видел во взаимоотношениях своей супруги со своим вассалом ничего дурного, и не предпринимал никаких мер. А когда его сестра Моргана попыталась спровоцировать его на скандал, вручив Тристану щит, на котором был изображён этот любовный треугольник, Артур произвёл впечатление совершенно непонимающего человека.

Видимо, связь продолжалась достаточно долго. В одном из своих рыцарских приключений Ланселот встречает Элейну и зачинает сына Галахада. Согласно некоторым вариантам мифа, он живёт с ней в замке, подаренном ему тестем, четырнадцать лет (подробнее см. Ланселот) и потом снова возвращается ко двору в Камелот, после чего их чувства с Гвиневрой вспыхивают снова. Сын Ланселота Галахад успевает повзрослеть и стать рыцарем Камелота.

Смута в Камелоте и гибель Артура

Королева не пользовалась доверием при дворе, о чем свидетельствует история, случившаяся незадолго до основного кризиса. В очередной раз прогнав Ланселота, Гвиневра устроила пир для рыцарей. Один из них отравил другого, сэра Патриса, при помощи отравленного яблока. Подозрение пало на королеву. Невиновность королевы должен был доказать какой-нибудь рыцарь в поединке, но никто не желал за неё сражаться. Лишь Ланселот примчался и скрестил за неё копья. Согласно одному из вариантов, её даже собирались сжечь, но он успел её спасти.

После того, как король Артур проигнорировал намёк феи Морганы с щитом Тристана, об их связи при дворе начал болтать сэр Агравейн. Через некоторое время желанием открыть королю глаза на ситуацию воспылал его племянник (незаконный сын) Мордред. Вместе с двенадцатью рыцарями он ворвался в покои Гвиневры, когда там находился Ланселот (согласно эвфемистичной версии легенды, Ланселот в этот момент извинялся перед своей Прекрасной Дамой, что скомпрометировал её ненароком, и спрашивал, что ему делать дальше). Тем не менее, Ланселот был очень расстроен, что его прервали, и в запале убил их почти всех.

Король Артур должен вторично осудить королеву на сожжение, на этот раз — за нарушение супружеской верности. Ланселот снова спасает её и увозит, случайно сразив своего друга Гарета.

Королеву он отвозит в монастырь (другой вариант — по требованию римского папы возвращает королю). Ланселот скрылся на родине, в Бретани. Артур, понуждаемый общественным мнением и Гавейном, потерявшим всех своих братьев, отправился за ним через Ла-Манш, оставив наместником Мордреда. В отсутствие короля Мордред попытался захватить власть, а также вынудить Гвиневру выйти за него замуж. Он призывает на помощь саксов. В одних версиях королева принимает предложение Мордреда, в других прячется от него (даже упоминают Лондонский Тауэр) и потом скрывается в монастыре.

Когда Артур приплыл обратно в Англию, он попал на побережье в засаду. В битве погибли все. Мордред был сражён королём, но и сам Артур был смертельно ранен. Умирая, он попросил сэра Бедивера бросить Экскалибур в озеро. Умирающего Артура волшебницы забрали в магической ладье на Авалон.

Дальнейшая жизнь

После смерти Артура Гвиневра удалилась в монастырь. Ланселот приехал за ней и звал её с собой, но она отказалась покинуть обитель и стала монахиней. И через три года она умирает, став перед смертью аббатисой.

В Гластонбери (который некоторые считают Авалоном), показывали совместную могилу Гвиневры и Артура.

Семья

  • отец — Лодегранс, король Камелиарда, находящегося на юге Британии;
  • муж — король Артур;
  • дети — в большинстве историй Гвиневра бездетна, за двумя исключениями: в «Перлесваусе» и Alliterative Morte Arthure. В первом из них её сын — персонаж по имени Loholt (в других текстах он упоминается как внебрачный сын Артура). Во втором Гвиневра охотно становится супругой Мордреда и приносит ему двух сыновей, хотя это скорее подразумевается, чем указывается в тексте.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
г. Горлуа
 
 
 
 
 
 
Игрэйна
 
 
 
 
 
к. Утер Пендрагон
 
к. Лодегранс
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
к. Уриенс
 
Фея Моргана
 
к. Нантрес
 
Элейн
 
к. Лот Оркнейский
 
Моргауза
 
Король Артур
 
 
 
Гвиневра
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Ивейн
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
г. Санам
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Гавейн
 
Гахерис
 
Агравейн
 
Гарет
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Лионора
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Мордред
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Борр
 
 
 
 


  • г. - герцог
  • к. - король

Значение образа Гвиневры

Измена Гвиневры как пример куртуазной любви

Интересно то, что в ранних версиях сюжета, например, у Гальфрида Монмутского, рыцарь по имени Ланселот вообще не упоминается, хотя об измене королевы уже говорится. Гвиневра обманывает Артура с его племянником Мордредом, желающим захватить трон Артура для себя[2].

Тем не менее, лишь с введением образа Ланселота около двух веков спустя после складывания артуровского цикла, можно говорить о том, что образ Гвиневры стал знаковым.

«Она прожила верной возлюбленной и потому умерла праведницей». Томас Мэлори

Впервые любовь Гвиневры и Ланселота упоминается в романе Кретьена де Труа «Рыцарь телеги, или Ланселот». Этот мотив был подхвачен всей литературой артуровского цикла, начиная с цикла «Ланселот-Грааль» (начало XIII века) и заканчивая Post-Vulgate Cycle и «Смертью Артура» Томаса Мэлори. Роман Кретьена де Труа стал пропагандой нового «куртуазного» мировоззрения и нового воззрения на любовь.

Любовь Гвиневры и Ланселота — одна из хрестоматийных историй в европейской литературе. Её значение в том, что наряду с романом Тристана и Изольды она стала неотъемлемой частью средневековой куртуазной литературы. Ланселот — рыцарь, верно служащий своей Прекрасной даме, она отвечает ему взаимностью, а муж не вызывает у читателей особого сочувствия, настолько прекрасна эта Любовь. При этом Ланселот, вассал короля, нарушает обеты феодальной верности.

Возможно даже, как предполагают некоторые исследователи, что история Ланселота и Гвиневры представляет собой (как и история Клиджеса и Фенисы в другом романе Кретьена) лишь «куртуазную» переработку сюжета Тристана и Изольды.

В массовой культуре

  • Композиция Дюши Романова «Гиневер» в альбоме «Треугольник» группы «Аквариум».
  • Песня "Guinnever" американской фолк-рок-группы Crosby, Stills & Nash.
  • Песня "Guinever" из сюиты "The Myths & Legends of King Arthur and the Knights of the Round Table" Рика Уэйкмана.

В кинематографе

В литературе

  • В произведениях Роберта Сальваторе пантеру, спутницу главного героя, звали Гвенвивар, в честь Гвиневры.

В живописи

Картина «Акколада» (Гвиневра и Ланселот), художник Лейтон, Эдмунд, 1901, частное собрание
Картина «Королева Гвиневра», художник Моррис, Уильям, 1858, Галерея Тейт в Лондоне
Картина «Смерть короля Артура», художник Арчер, Джеймс, 1860
Картина «Королева Гвиневра», художник Арчер, Джеймс, 1860, The Leicester Galleries loans to The Speed Art Museum, Луисвилл, Кентукки

Картина «Королева Гвиневра», художник Фредерик Уильям Бёртон (англ. Frederic William Burton), 1860, The Leicester Galleries loans to The Speed Art Museum, Луисвилл, Кентукки
Картина «Май Гвиневры» («Queen Guinevre’s Maying»), Джон Кольер, 1900

В астрономии

В честь Гвиневры названы два астероида внешней части главного пояса: (613) Гвиневра, открытый в 1906 году[3], и (2483) Гвиневра, открытый в 1928 году[4].

Напишите отзыв о статье "Гвиневра"

Примечания

  1. [ega-math.narod.ru/Reid/Tales/Arthur.htm Король Артур и рыцари Круглого стола]
  2. [www.russianplanet.ru/filolog/kurtuaz/france/troyes/lancelot1.htm Кретьен де Труа: «Ланселот, или Рыцарь телеги». Источники и главные темы романа]
  3. Schmadel, Lutz D. [books.google.com/books?id=VoJ5nUyIzCsC&pg=PA62 Dictionary of Minor Planet Names]. — Fifth Revised and Enlarged Edition. — B., Heidelberg, N. Y.: Springer, 2003. — P. 62. — ISBN 3-540-00238-3.
  4. Schmadel, Lutz D. [books.google.com/books?id=VoJ5nUyIzCsC&pg=PA202 Dictionary of Minor Planet Names]. — Fifth Revised and Enlarged Edition. — B., Heidelberg, N. Y.: Springer, 2003. — P. 202. — ISBN 3-540-00238-3.

Ссылки

  • [www.lib.rochester.edu/camelot/guinmenu.htm Гвиневра в проекте Camelot Project]  (англ.)
  • [www.timelessmyths.com/arthurian/women.html «Женщины Артурианы» на сайте Timeless Myths]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Гвиневра

– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.