Гвоздев, Кузьма Антонович

Кузьма Антонович Гвоздев

Кузьма́ Анто́нович Гво́здев (1882, д. Чекаевка Саранского уезда Пензенской губернии (Мордовия). — 26 июня 1956) — русский революционер, деятель Временного правительства, меньшевик.

Биография

Из крестьян. С 1899 работал в Тихорецких железнодорожных мастерских. Во время Революции 1905 г. примкнул к революционному кружку, руководил стачкой железнодорожных рабочих, был арестован и два года просидел в Саратовской тюрьме. Член ПСР (эсер-максималист) с 1905 по 1907, затем вступил в РСДРП. Саратовской судебной палатой был осужден и выслан в Астраханскую губернию на четыре года. С 1909 работал на заводах Петербурга, принимал участие в создании Союза металлистов. В 1910—1911 председатель правления профсоюзов металлистов в Санкт-Петербурге. В 1911 арестован, сослан в Вологодскую губернию на три года. С 1914 меньшевик-«оборонец», работал слесарем на Петроградских заводах. В 1915 — председатель рабочей группы Центрального Военно-Промышленного комитета. Участвовал в создании Выборгского рабочего кооператива.

В ночь на 28 января 1917 вместе с другими членами рабочей группы арестован за призыв к рабочим выйти на улицу с призывом свергнуть самодержавие, сидел в Крестах. Во время Февральской революции освобожден. Принял участие в организации Совета рабочих и солдатских депутатов. На первом собрании избран в исполком в качестве члена президиума, заведующим отдела труда и секретариатом. Член ЦК РСДРП(м). Участвовал в разрешении конфликтов между рабочими и владельцами предприятий. С 25 сентября 1917 года — министр труда во Временном правительстве.

Во время Октябрьской революции арестован вместе с другими членами Временного правительства. Освобождён через 3 дня. С октября 1917 до конца 1918 заместитель председателя рабочей кооперации Петрограда и окрестностей. Весной-летом 1918 участвовал в создании антибольшевистского Собрания уполномоченных от фабрик и заводов. Затем, отойдя от политической деятельности, работал в рабочей кооперации, а с 1920 в ВСНХ. С 1919 беспартийный.

В 1920 году был арестован ВЧК, провел 1 месяц в заключении. Работал в Союзе металлистов, уполномоченный по Украине, затем при Центросекции на юге (до июня 1920). Трудился в ВЦСПС в отделе научной организации труда до октября 1920, начальник Центрального бюро нормирования труда в НКПС до февраля 1921, заместитель председателя правления ВСНХ. В 1930 был заведующим планово-экономической частью сектора реконструкции Паровозо-вагоно-дизельного объединения.

12.12.1930 был арестован. 25 апреля 1931 коллегией ОГПУ по ст. 58-7, 10, 11 УК осужден на 10 лет тюрьмы. Срок отбывал в Орловском политизоляторе в одиночке. Изучал в заключении марксизм-ленинизм, и, по его словам, стал сторонником ВКП(б). После окончания первого срока 1 июля 1941 ОСО НКВД СССР осуждён на 8 лет. По окончании срока сослан в село Дзержинское Красноярского края в ссылку. Болел, бедствовал, писал письма Сталину, Ворошилову. 30 апреля 1956 освобожден от спецпоселения. Умер 26 июня того же года.

Кузьма Антонович Гвоздев был посмертно реабилитирован 30 июля 1990 года.

Литература

• Самборский Я. Ю. Материалы к биографии К. А. Гвоздева в Российском государственном архиве экономики. // Археографический ежегодник за 1995 год. — М.: Наука, 1997. — С. 116—119. — ISBN 5-02-010081-1

Ссылки

• [www.photoarchive.spb.ru/showChildObjects.do?object=2510032156&language=1 Портрет Гвоздева].

Отрывок, характеризующий Гвоздев, Кузьма Антонович

– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.