Геббельс, Йозеф

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Геббельс, Пауль Йозеф»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Геббельс (значения).
Йозеф Геббельс
Joseph Goebbels
24-й Рейхсканцлер Германии
30 апреля 1945 года — 1 мая 1945 года
Президент: Карл Дёниц
Предшественник: Адольф Гитлер
Преемник: Людвиг Шверин фон Крозиг (как главный министр)
Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Германии
13 марта 1933 года — 1 мая 1945 года
Предшественник: должность учреждена
Преемник: Вернер Науман
Рейхсляйтер
апрель 1930 года — 1 мая 1945 года
Гауляйтер Берлина
28 октября 1926 года — 1 мая 1945 года
Предшественник: Эрнст Шланге
Преемник: должность упразднена
Имперский комиссар обороны Берлина
16 ноября 1942 года — 1 мая 1945 года
Предшественник: должность учреждена
Преемник: должность упразднена
Имперский уполномоченный по тотальной военной мобилизации
25 июля 1944 года — 1 мая 1945 года
Предшественник: должность учреждена
Преемник: должность упразднена
 
Рождение: 29 октября 1897(1897-10-29)
Рейдт, Пруссия, Германская империя
Смерть: 1 мая 1945(1945-05-01) (47 лет)
Берлин, Третий рейх
Место погребения: Прах развеян над Эльбой
Супруга: Магда Квандт
Дети: шестеро детей
Партия: НСДАП (1925—1945)
 
Автограф:

Йо́зеф Ге́ббельс (Гёббельс[1], имя при рождении Пауль Йозеф Геббельс, нем. Paul Joseph Goebbels, 29 октября 1897 года, Рейдт, Рейнская провинция, Пруссия — 1 мая 1945 года, Берлин) — государственный и политический деятель нацистской Германии, рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Германии (1933—1945), рейхсляйтер по вопросам пропаганды НСДАП (с 1930 года), президент имперской палаты культуры (1933—1945), гауляйтер Берлина (1926—1945), имперский комиссар обороны Берлина (1942—1945), городской президент Берлина (1944—1945), имперский уполномоченный по тотальной военной мобилизации (1944—1945), рейхсканцлер (30 апреля — 1 мая 1945 года).





Биография

Родился в семье бухгалтера Фридриха Геббельса и его жены Марии, урождённой Ольденхаузен. В четыре года Йозеф перенёс остеомиелит, вызвавший деформацию правой ноги. Геббельс рос вместе с пятью братьями и сёстрами в стеснённых условиях.

В 1914 году с началом Первой мировой войны хотел пойти добровольцем на фронт, но из-за хромоты был признан негодным к армейской службе.

После окончания гимназии в Рейдте с 1917 по 1921 год отчасти при финансовой поддержке католического «Общества Альберта Магнуса» учился в университетах Фрайбурга, Бонна, Вюрцбурга, Кёльна, Мюнхена и Гейдельберга, где изучал германистику, филологию и историю.

В 1919 году начал писать роман «Михаэль»[2], который в переработанном виде был опубликован в 1929 году.

21 апреля 1921 года в Гейдельбергском университете под руководством профессора барона фон Вальдберга защитил на «удоволетворительно» («rite superato»)[3] докторскую диссертацию. Тема диссертации: «Вильгельм фон Шютц как драматург. К вопросу об истории драмы романтической школы». С тех пор именовал себя не иначе как доктор Геббельс.

В 1921—1924 годах безуспешно пытался устроиться на работу драматургом или журналистом, в том числе и в известные еврейские издательства, такие как «Ульштайн». Столь же безуспешными остались и его литературные опусы.

2 января 1923 года поступил на работу в филиал Дрезденского банка в Кельне[4].

17 октября 1923 года начал вести дневник[5].

21 августа 1924 года в результате первых контактов с национал-социалистическими и «народническими» кругами (среди которых был генерал в отставке Эрих Людендорф) на съезде в Веймаре Геббельс организовал в Менхенгладбахе ячейку Национал-социалистического освободительного движения Великой Германии, закамуфлированную организацию запрещённой после путча Гитлера Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП). С 1 октября 1924 года был редактором еженедельной газеты «Фелькише фрайхайт»[6].

22 февраля 1925 года вступил в НСДАП[7].

1 марта 1925 года был избран членом правления гау Рейнланд Норд НСДАП. Неоднократно выступал против внешней политики Густава Штреземана. В сентябре 1925 года стал управляющим и редактором «Национал-социалистических писем», органа антикапиталистического крыла НСДАП вокруг братьев Грегора Штрассера и Отто Штрассера, которые также критиковали партийный централизм Гитлера.

24 января 1926 года на конференции партийных руководителей Северной Германии, состоявшейся в Ганновере на квартире гауляйтера Бернхарда Руста[8], Геббельс якобы вскочил на стул и предложил исключить из партии «мелкого буржуа Адольфа Гитлера»[9][10]. Так описал эту сцену Отто Штрассер, которому биографы Геббельса не склонны доверять. «Если бы он так смело выступил, то наверняка похвастался бы этим в дневнике. На самом деле предложение об исключении Гитлера из партии на той конференции сделал не Геббельс, а Руст», — пишут Генрих Френкель и Роджер Мэнвелл[10]. Гельмут Хайбер также сомневается в достоверности этой сцены: «Несомненно, в такой форме ничего этого не произошло, но так как оба брата об этом часто рассказывали, вполне возможно, что Геббельс нечто подобное сказал в узком кругу („собственно, следовало бы…“). Во всяком случае, его отношение к Гитлеру в те месяцы заметно ухудшилось…»[9]

Однако 14 февраля 1926 года на партийной конференции в Бамберге Геббельс безоговорочно перешёл на сторону Гитлера, отвернувшись от братьев Штрассеров. 28 октября 1926 года Гитлер официально назначил Геббельса гауляйтером НСДАП в Берлине-Бранденбурге (Большой Берлин)[11]. В красном Берлине НСДАП насчитывала тогда лишь 500 членов. Геббельс разорвал пятилетнюю любовную связь с учительницей Эльзой Янке, мать которой была еврейкой[12].

7 ноября 1926 года он приехал в Берлин.

4 июля 1927 года вышел первый номер основанной Геббельсом пропагандистской газеты НСДАП «Ангриф» («Der Angriff»). В ней Геббельс постоянно выступал против вице-президента берлинской полиции Бернхарда Вайса, которому он придумал имя «Исидор». С декабря 1927 года Вайс около 26 раз подавал на Геббельса в суд за искажение имени и оскорбление[13].

С 1928 года был депутатом рейхстага. Обратил на себя внимание циничными демагогическими выступлениями против евреев и левых политиков.

23 февраля 1930 года в Берлине в результате огнестрельного ранения умер 23-летний штурмовик и сын священника Хорст Вессель, образ которого Геббельс успешно использовал в качестве «национал-социалиста, готового умереть за свои идеалы»[14]. В том же году Гитлер назначил Геббельса рейхсляйтером НСДАП по вопросам пропаганды. Его главной задачей стала подготовка к выборам в рейхстаг 1930 и 1932 года.

В декабре 1930 года Геббельс организовал ряд акций протеста против демонстрации антивоенного фильма «На западном фронте без перемен» по одноимённому роману Ремарка и в результате добился его запрета.

В 1931 году в работе «Наци-соци» Геббельс написал «10 заповедей для каждого национал-социалиста»:

  1. Твоё отечество зовётся Германией. Люби его превыше всего и больше делом, чем на словах.
  2. Враги Германии — твои враги. Ненавидь их всем сердцем!
  3. Каждый соотечественник, даже самый бедный — это частица Германии. Люби его как себя самого!
  4. Требуй себе только обязанностей. Тогда Германия обретёт справедливость!
  5. Гордись Германией! Ты должен гордиться отечеством, ради которого миллионы отдали свои жизни.
  6. Тот, кто обесчестит Германию, обесчестит тебя и твоих предков. Направь кулак против него!
  7. Бей негодяя всякий раз! Помни, если кто-то отбирает твои права, ты имеешь право уничтожить его!
  8. Не будь скандальным антисемитом, но будь начеку с «Берлинер Тагеблатт»!
  9. Верши, что нужно, без стыда, когда речь идёт о новой Германии!
  10. Верь в будущее. Тогда ты станешь победителем!

19 декабря 1931 года Геббельс женился на Магде Квандт, урождённой Беренд.

В июле 1932 года накануне выборов в рейхстаг Геббельс организовал полёты Гитлера по Германии. В течение месяца тот посетил более 50 городов.

После прихода национал-социалистов к власти 30 января 1933 года Геббельс поначалу остался без министерского портфеля. Очевидно, рейхсканцлер Гитлер не хотел так скоро раздражать представителей консервативных кругов в своём правительстве и в первую очередь рейхспрезидента Гинденбурга[15]. В качестве рейхсляйтера по вопросам пропаганды Геббельс сосредоточился на подготовке к выборам в рейхстаг 5 марта 1933 года.

Получив на выборах 43,9 % голосов, НСДАП не достигла поставленной перед собой цели, то есть абсолютного большинства[16].

7 марта 1933 года на заседании правительства Гитлер предложил создать центральное учреждение для «широкой пропагандистской и просветительской работы», чтобы после выборов не наступила «политическая летаргия»[17]. Через четыре дня речь уже шла о создании «министерства народного просвещения и пропаганды».

13 марта 1933 года Гитлер назначил Геббельса рейхсминистром народного просвещения и пропаганды, и, таким образом, тот стал самым молодым министром в правительстве. «Ну вот, трубач тоже хочет выбиться в люди», — якобы сказал Гинденбург, подписав на следующий день указ о назначении Геббельса[18].

Вскоре после этого министр сделал следующее заявление:

Министерство пропаганды не является административным учреждением. Это министерство для народа, и народ будет всегда иметь вход в него. В этом доме никогда не будет понятия бюрократии. Мы не управляем, мы работаем, причём мы работаем под постоянным контролем народа, и вся наша работа будет проводиться исключительно для народа в целом. Отсюда должны исходить большие импульсы. Есть два вида осуществления революции. Можно поливать противника огнём из пулемётов до тех пор, пока он не признает превосходства, которым обладают пулемётчики. Это более простой путь. Но можно также переделать нацию за счёт революции духа и тем самым не уничтожить, а даже привлечь противника на свою сторону. Мы, национал-социалисты, пошли по второму пути и продолжим его. Привлечь весь народ на сторону государства — вот наша самая главная задача в этом министерстве[19].

Первым крупным мероприятием Геббельса на посту министра стал «День Потсдама», торжественная церемония по случаю созыва нового рейхстага, состоявшаяся 21 марта 1933 года.

1 апреля 1933 года Геббельс организовал бойкот еврейских фирм и магазинов. 23 апреля он посетил родной город Рейдт, который объявил его почётным жителем. 10 мая того же года выступил с «пламенной речью» во время организованного студенческим союзом сожжения книг на Оперной площади в Берлине («Акция против негерманского духа»).

В «Постановлении рейхсканцлера о задачах имперского министерства народного просвещения и пропаганды» от 30 июня 1933 года указывалось, что «министр народного просвещения и пропаганды отвечает за все задачи духовного воздействия на нацию, за агитацию в пользу государства, культуры и экономики, за просвещение отечественной и зарубежной общественности о ней и за управление всеми учреждениями, служащими этим целям»[20]. В соответствии с постановлением Гитлера министерство иностранных дел и министерство внутренних дел передали министерству Геббельса области, входившие ранее в поле их деятельности. Помимо народного просвещения и пропаганды, оно взяло на себя и задачи министерства культуры.

15 ноября 1933 года по случаю открытия имперской палаты культуры Геббельс, объявивший себя президентом палаты, заявил: «Нам не нужна драматизированная программа партии. В качестве идеала мы представляем себе глубокую связь духа героического изображения жизни с вечными законами искусства»[21].

В ходе «унификации» Геббельс подчинил своему неограниченному контролю и влиянию все сферы культурной жизни Германии. Он сосредоточил своё внимание в первую очередь на кино и радио как инструментах воздействия на массы и подстегнул производство дешёвых «народных приёмников», прозванных в народе «глоткой Геббельса».

В 1934 году в широкомасштабной пропагандистской кампании на радио и в печати Геббельс обосновал и оправдал расстрел верхушки СА («Ночь длинных ножей»).

В 1937 году он организовал конфискацию произведений так называемого дегенеративного искусства из музеев и одноимённую выставку. В том же году вынудил Альфреда Гугенберга продать студию Универсум-Фильм АГ (УФА) и тем самым сделал её государственным предприятием.

В 1938 году Магда Геббельс была готова подать на развод из-за любовной связи мужа с чешской актрисой Лидой Бааровой. А Геббельс серьёзно думал об отставке. Однако Гитлер наложил на развод своё вето, отправив министра на несколько месяцев на Родос[22].

9 ноября 1938 года в речи перед партийным руководством в Мюнхене Геббельс дал сигнал для выступлений против еврейского населения («Хрустальная ночь»).

С началом Второй мировой войны в 1939 году усилил пропаганду с помощью специальных сводок новостей по радио и расширенных выпусков кинохроники.

26 мая 1940 года вышел первый номер основанного Геббельсом еженедельника «Das Reich», для которого он постоянно писал передовые статьи, рассчитанные прежде всего на образованные слои населения в рейхе и за его пределами.

После поражения под Сталинградом Геббельс пытался в очередной раз убедить Гитлера изменить политический курс в отношении славянских народов, надеясь тем самым улучшить боевые условия для немецких солдат в Советском Союзе[23]. В своем дневнике он писал: «…лозунг о том, что на Востоке мы боремся только с большевизмом, а не с русским народом, существенно облегчит там нашу борьбу»[24].

До середины февраля 1943 года Геббельс работал над соответствующей прокламацией на основе предложений генералитета. Однако Гитлер отверг инициативу министра пропаганды. Виновником этого был, как считал сам Геббельс, его интимный враг Альфред Розенберг, который «невовремя» обратился к Гитлеру с аналогичными предложениями[25].

В стремлении создать «шедевр своего ораторского искусства» 14 февраля 1943 года министр пропаганды начал диктовать речь о тотальной войне, которую он в тот же вечер отредактировал, а в последующие дни несколько раз переработал[26]. Выступление состоялось 18 февраля 1943 года во Дворце спорта в Берлине. На балюстраде был вывешен транспарант с лозунгом «Тотальная война — кратчайшая война». Апеллируя в речи к национальному сознанию, Геббельс, возможно, ориентировался на Сталина, который через двенадцать дней после германского нападения в своём радиообращении объявил войну Советского Союза «Великой Отечественной войной»[27].

«Англичане заявляют… Я спрашиваю вас… Я спрашиваю вас в восьмой раз… Я спрашиваю вас в девятый раз… Я спрашиваю вас в десятый и в последний раз…» В речи содержался и знаменитый четвёртый вопрос: «Хотите ли вы тотальной войны? Хотите ли вы её, если надо, тотальней и радикальней, чем мы её себе можем сегодня представить?» Зал был охвачен воодушевлением. Когда Геббельс задал пятый вопрос: «Доверяете ли вы сегодня фюреру больше, сильнее, непоколебимей, чем когда-либо?», — многотысячная толпа, как отмечалось в стенограмме, в едином порыве воодушевления поднялась с мест, и зал сотрясла волна возгласов «Хайль!» и «Да!». На заключительную часть речи Геббельс потратил целый час. Он покинул трибуну, похудев на семь фунтов[28].

При этом Геббельс был вынужден признать, что на самом деле человеком, который вёл войну тотально, был Сталин. Советский вождь стал служить ему примером для подражания[29].

20 июля 1944 года решительные действия Геббельса во многом способствовали поражению заговора генералов. В результате 25 июля Гитлер назначил его уполномоченным по тотальной военной мобилизации. В этом качестве он мог всем отдавать приказы и тем самым стал вторым человеком в рейхе[30]. 22 апреля 1945 года Геббельс вместе с семьей переехал в бункер под рейхсканцелярией («бункер фюрера»). 29 апреля он был свидетелем бракосочетания Гитлера с Евой Браун. 30 апреля после самоубийства Гитлера в соответствии с политическим завещанием фюрера стал его преемником на посту рейхсканцлера, возглавив новое правительство. 1 мая Геббельс предпринял попытку заключить перемирие с советскими войсками, которые уже находились всего в 200 метрах от рейхсканцелярии. Ответ из Москвы был получен в 10 часов 15 минут: советская сторона настаивала на безоговорочной капитуляции. «Пока я немецкий рейхсканцлер, акта о капитуляции за моей подписью не будет», — заявил Геббельс[31]. После прекращения переговоров он наконец решил сообщить адмиралу Дёницу о смерти Гитлера.

«Передайте Дёницу, — якобы сказал Геббельс личному пилоту Гитлера Гансу Бауру, — что мы умели не только жить и бороться, но и умереть»[32].

Смерть

Примерно в 20.40 Гельмут Густав Кунц, адъютант главного врача санитарного управления СС, по просьбе Магды Геббельс усыпил морфием её шестерых детей[32]. Затем, по всей вероятности, она сама отравила их цианистым калием, ампулы с которым ей передал в своё время профессор Тео Морелль, личный врач Гитлера[32]. Подробности смерти Йозефа и Магды Геббельс уже никогда не удастся узнать. Достоверно известно, что между 20:00 и 21:00 они отравились цианистым калием, полученным от Морелля[32]. Так и не удалось выяснить, смог ли Геббельс одновременно выстрелить себе в голову[32]. Открытым также остаётся вопрос, умерли ли они в бункере или перед запасным выходом[32], где советские военные 2 мая 1945 года около 17 часов нашли их полуобгоревшие трупы[33].

После опознания трупы Геббельсов вместе с трупами Гитлера, Евы Браун и генерала Кребса были захоронены по месту дислокации отдела контрразведки Смерш 3-й ударной армии — сначала в берлинском районе Бух, затем в городах Финов, Штендаль, Ратенов и, наконец, Магдебург[34].

В акте от 21 февраля 1946 года, подписанном начальником СМЕРШ 3-й ударной армии, говорилось: «В районе гор. Ратенов была вскрыта яма с трупами Гитлера, Браун, Геббельсов и их детей и генерала Крипс (так в оригинале)… Все перечисленные трупы находятся в полуистлевшем состоянии в деревянных ящиках и в таком виде были доставлены в гор. Магдебург, в расположение отдела контрразведки СМЕРШ армии и вновь закопаны в яме на глубине 2-х метров во дворе дома № 36 по улице Вестендштрассе»[34].

13 марта 1970 года председатель КГБ СССР Юрий Андропов направил генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу секретное письмо с предложением уничтожить останки, так как военный объект подлежал передаче немецким властям. 16 марта предложение было одобрено, а 26 марта Андропов утвердил план совершенно секретной операции «Архив»[34][35].

В ночь с 4 на 5 апреля 1970 года оперативная группа особого отдела КГБ по 3-й армии вскрыла захоронение во дворе дома 36 по Клаузенерштрассе (бывшей Вестендштрассе). 5 апреля останки были вывезены в район учебного полигона, измельчены и сожжены. Пепел был развеян возле одного из притоков Эльбы[34][35].

Дети

  • Хельга Сусанна, в обиходе Хельга, 1 сентября 1932 — 1 мая 1945
  • Хильдегард Траудель, в обиходе Хильда, 13 апреля 1934 — 1 мая 1945
  • Хельмут Кристиан, в обиходе Хельмут, 2 октября 1935 — 1 мая 1945
  • Хольдина Катрин, в обиходе Хольда, 19 февраля 1937 — 1 мая 1945
  • Хедвиг Йоханна, в обиходе Хедда, 5 мая 1938 — 1 мая 1945
  • Хайдрун Элизабет, в обиходе Хайда, 29 октября 1940 — 1 мая 1945

Дневник Геббельса

С октября 1923 года Йозеф Геббельс вёл дневник — всего более 6 000 рукописных и 50 000 машинописных страниц. Дневники, в количестве 13 толстых тетрадей, были обнаружены в мае 1945 года в бункере Гитлера, там их увидела переводчица Елена Ржевская (она опубликовала свои записи — «В последние дни»)[36]

Различные фрагменты дневника публиковались в Западной Германии в 1948, 1960 и 1977 гг. В 1969 году СССР передал часть дневника на микрофильмах ГДР, тогда же в бункере была найдена и большая часть остальных фрагментов. В 1972 году ГДР продала эти документы ФРГ. Все рукописные фрагменты легли в основу четырёхтомного издания, опубликованного доктором Элькой Фрёлих по заказу Института современной истории в Мюнхене в 1987 году[37].

В 1992 году в Центральном государственном Особом архиве в Москве (сегодня Российский государственный военный архив) был обнаружен дневник Геббельса на фотопластинах[38]. В результате между 1992 и 2005 годами вышло ещё одно издание дневника в 29 томах. В нём содержится 98 % текстов, написанных или надиктованных Геббельсом. С точки зрения многих историков, дневник Геббельса является важнейшим источником для изучения национал-социализма[39][40]. Например, Ангела Херман, автор исследования «О характере и познавательной ценности дневников Геббельса», считает, что дневники представляют собой хоть и субъективное, но достоверное, частное и в высшей степени выразительное свидетельство, которое может помочь прояснить многие открытые вопросы относительно периода национал-социализма[41].

В России книга «Геббельс Йозеф. Дневники 1945 года. Последние записи» решением Миякинского районного суда Республики Башкортостан от 13.01.2011 включена в федеральный список экстремистских материалов и запрещена.

Правила пропаганды Геббельса

«Секрет пропаганды» Геббельс раскрыл в своем выступлении перед интендантами и директорами радиокомпаний 25 марта 1933 года:

Я не согласен с тем, что пропаганда является чем-то низкопробным, ведь мы сегодня не сидели бы в министерских креслах, если бы не были великими художниками пропаганды. И мы не проиграли бы войну, если бы немного лучше владели искусством пропаганды. Вот в чём состоит секрет пропаганды: того, кого хочешь подвергнуть пропаганде, надо насквозь пропитать идеей пропаганды так, чтобы он даже не заметил, что он ею пропитан[42].

Вильфрид фон Овен, один из референтов Геббельса в последние годы войны, со ссылкой на «Майн кампф» Гитлера, а также «Психологию народов и масс» Гюстава Лебона, составил следующий «декалог пропаганды» своего шефа:

  1. Пропаганда всегда является лишь средством, а не целью.
  2. Пропаганда может и должна, особенно во время войны, отказаться от гуманизма и эстетики, как бы высоко мы их не ценили, так как в борьбе народа речь идет ни о чём другом, как о его бытии.
  3. Пропаганда является «воистину грозным» оружием в руках знатока.
  4. Пропаганда должна вестись как можно более метко и тем самым успешно, так как — по Мольтке — в войну самым гуманным методом является тот, который быстрее всего достигает своей цели.
  5. Пропаганда всегда обращена только к массам, а не к интеллигенции, поэтому её уровень должен ориентироваться на способности восприятия самых ограниченных среди тех, на кого она должна повлиять.
  6. Пропаганда должна воздействовать больше на чувство, чем на разум, так как масса в сущности имеет женственный характер, поэтому чувства доходчивей размышлений.
  7. Пропаганда должна не развлекать, а быть средством достижения политической цели. Поэтому развлечение является смертельным врагом её успеха.
  8. Пропаганда должна ограничиться минимумом и повторять это постоянно. Настойчивость является важной предпосылкой её успеха.
  9. Пропаганда не может быть объективной, она должна быть принципиально субъективно односторонней[43].

Приписываемый Геббельсу тезис «чем чудовищнее ложь, тем охотнее в неё поверят» на самом деле был высказан Гитлером в книге «Майн кампф», причем в отношении «евреев и марксистов». Вот как это звучит в переводе Карла Радека:

Эти господа исходили из того правильного расчета, что чем чудовищнее солжешь, тем скорей тебе поверят. Рядовые люди скорее верят большой лжи, нежели маленькой. Это соответствует их примитивной душе. Они знают, что в малом они и сами способны солгать, ну а уж очень сильно солгать они, пожалуй, постесняются. Большая ложь даже просто не придет им в голову. Вот почему масса не может себе представить, чтобы и другие были способны на слишком уж чудовищную ложь, на слишком уж бессовестное извращение фактов. И даже когда им разъяснят, что дело идет о лжи чудовищных размеров, они все ещё будут продолжать сомневаться и склонны будут считать, что вероятно здесь есть доля истины. Вот почему виртуозы лжи и целые партии, построенные исключительно на лжи, всегда прибегают именно к этому методу. Лжецы эти прекрасно знают это свойство массы. Солги только посильней — что-нибудь от твоей лжи да останется[44].

В дневнике Геббельса есть следующая запись от 15 июля 1941 года:

Уже почти нельзя полемизировать против всех лживых утверждений английского премьер-министра. (…) М-р Черчилль относится к тем толстокожим, которые думают, что ложь за счет того, что её вечно повторяют, приобретает известную долю вероятности[45].

Это одна из многочисленных цитат, в которых Геббельс обвинял английского премьер-министра во лжи. Будучи, по его мнению, лжецами и пропагандистами, англичане тем самым заставили его отплатить им теми же средствами. В дневнике от 26 июля 1941 года Геббельс писал:

Я ещё раз призываю все наши пропагандистские и информационные службы не только продолжать стойко отражать эту мощную психологическую кампанию противника, но и перейти в масштабное наступление. Против Англии мы применяем теперь то же самое оружие, которое она использует против нас[46].

Попытка покушения на Геббельса

В конце 1942 года на Геббельса готовилось покушение[47][48]. Доктор Ганс-Генрих Куммеров, инженер «Леве-Радио», собирался заложить под мост, ведущий на остров Шваненвердер, бомбу с дистанционным управлением и под видом рыбака с лодки привести её в действие. Но покушение удалось предотвратить. Куммеров был арестован, приговорён к смерти и казнён[48]. Дома Геббельса превратились в крепости, посетители министерства тщательно досматривались, а министр получил дополнительную охрану. На Рождество 1942 года Гитлер подарил ему бронированный Mercedes[48]. О попытке покушения в прессе, естественно, не сообщалось. Слово «покушение» до 20 июля 1944 года было абсолютным табу. Геббельс считал, что такие понятия, если их использовать в печати, могут слишком легко навести людей на нежелательные мысли[48].

Антисемитизм Геббельса

«Геббельс не был антисемитом в смысле своего фюрера, — отмечает его биограф Гельмут Хайбер. — Вражду к евреям он приобрел вместе с партийным билетом и использовал её в качестве подручного инструмента»[49]. В конечном итоге он был одним из руководителей партии расовой нетерпимости. Тем не менее он так и не стал метафизическим антисемитом типа Гитлера. Его высшей ступенью была «интеллектуальная борьба» против «пластического демона разложения».

Кристиан Т. Барт, автор книги «Геббельс и евреи», приходит к выводу, что антисемитизм Геббельса представлял собой «смесь идеологически фанатичных и политически прагматичных элементов»[50]. В группе руководителей рейха Геббельс не мог существенно повлиять на «еврейский вопрос», однако он в полной мере поддерживал ориентированный на уничтожение расовый антисемитизм Гитлера.

Нарицательное имя

Имя Геббельса до сих пор связывают с циничной беззастенчивой пропагандой. Его биограф Гельмут Хайбер пишет: «Может быть, в сознании потомков от Йозефа Геббельса останется лишь ставшее стереотипом дискредитации имя». К сравнению с Геббельсом обычно прибегают, чтобы дискредитировать политического противника. Например, осенью 1986 года канцлер ФРГ Гельмут Коль сравнил с Геббельсом генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева[51].

Сочинения Геббельса

Опубликованные тексты

  • Joseph Goebbels. Das kleine abc des Nationalsozialisten. Freiheit und Brot!. — Elberfeld: Verlag der Arbeitsgemeinschaft Nordwest, 1925.
  • Joseph Goebbels. Die zweite Revolution. Briefe an Zeitgenossen. — Zwickau: Streiter-Verlag, 1926.
  • Joseph Goebbels. Lenin oder Hitler? Eine Rede gehalten am 19. Februar 1926 im Opernhaus in Königsberg i. Pr. — Zwickau: Streiter-Verlag, 1926.
  • Joseph Goebbels. Wege ins Dritte Reich. Briefe und Aufsätze für Zeitgenossen. — München: Franz-Eher-Verlag, 1927.
  • Joseph Goebbels. „Der Nazi-Sozi“ – Fragen und Antworten für den Nationalsozialisten. — Elberfeld: Verlag der Nationalsozialistischen Briefe, 1927.
  • Joseph Goebbels, Hans Herbert Schweitzer. Das Buch Isidor. Ein Zeitbild voll Lachen und Haß. — München: Franz-Eher-Verlag, 1928.
  • Joseph Goebbels. Michael. Ein deutsches Schicksal in Tagebuchblättern. — München: Franz-Eher-Verlag, 1929.
  • Joseph Goebbels, Hein Schlecht. Revolution der Deutschen – 14 Jahre Nationalsozialismus (Reden). — Oldenburg: Verlag Gerhard Stalling, 1933.
  • Joseph Goebbels. Reden aus Kampf und Sieg – „Goebbels spricht“. — Oldenburg: Verlag Gerhard Stalling, 1933.
  • Joseph Goebbels. Vom Kaiserhof zur Reichskanzlei. Eine historische Darstellung in Tagebuchblättern (vom 1. Januar 1932 bis zum 1. Mai 1933). — München: Franz-Eher-Verlag, 1934.
  • Joseph Goebbels. Signale der neuen Zeit. 25 ausgewählte Reden. — München: Franz-Eher-Verlag, 1934.
  • Joseph Goebbels, Hella Koch-Zeuthen. Das erwachende Berlin. — München: Franz-Eher-Verlag, 1934.
  • Joseph Goebbels. Kommunismus ohne Maske. Dr. Goebbels auf dem Reichsparteitag 1935. — Berlin: M. Müller & Sohn, 1935.
  • Joseph Goebbels, Hans Schwarz van Berk. Der Angriff. Aufsätze aus der Kampfzeit. — München: Franz-Eher-Verlag, 1934.
  • Joseph Goebbels, Georg-Wilhelm Müller. Wetterleuchten. Aufsätze aus der Kampfzeit. — München: Franz-Eher-Verlag, 1939.
  • Joseph Goebbels. Die Zeit ohne Beispiel. Reden und Aufsätze aus den Jahren 1939/40/41. — München: Franz-Eher-Verlag, 1941.
  • Joseph Goebbels. Das eherne Herz. Reden und Aufsätze aus den Jahren 1941/42. — München: Franz-Eher-Verlag, 1943.
  • Joseph Goebbels. Der steile Aufstieg. Reden und Aufsätze aus den Jahren 1942/43. — München: Franz-Eher-Verlag, 1943.

Неопубликованные тексты

  • Лирические стихотворения. С благодарностью посвящаются господину профессору Рентропу, моему глубокоуважаемому учителю (без даты, рукопись)
  • Вильгельм Раабе (7 марта 1916, рукопись)
  • Весна и я и ты! Песни о весне и любви (без даты, рукопись)
  • Посланник (Ленау). Путевой очерк (без даты, рукопись)
  • Материнская молитва. Военная идилия (без даты, рукопись)
  • Странствующий ученик, беспутный малый. Новелла из студенческой жизни Йозефа Геббельса. Моему дорогому денщику Карлу Хайнцу Кельшу (лето 1917, рукопись)
  • Те, кто любит солнце… (лето 1917, рукопись)
  • Теодор Шторм как лирик. К 100-летию со дня рождения 14 сентября 1917 года (рукопись)
  • Из полузабытых бумаг. Памяти Эрнста Хайненса (22 февраля 1924, рукопись)
  • Цыганская кровь (новелла, зима 1917-18, рукопись)
  • Сказочная баллада (новелла, 1918, рукопись)
  • Рождественские колокола отшельника (24 декабря 1918, рукопись)
  • Иуда Искариот (драма, 1918, рукопись)
  • Генрих Кемпферт (драма, 1919, рукопись)
  • Борьба рабочего класса (фрагмент драмы, 1919, рукопись)
  • Юные годы Михаэля Фоормана (сентябрь 1919, рукопись)
  • Семя (драма, 1920, рукопись)
  • Вильгельм фон Шютц как драматург. К вопросу об истории романтической школы (диссертация, 1921)
  • Странник (драма, 1923—1927)

Дневники

Внешние видеофайлы
[www.youtube.com/watch?v=ZRvafKSJ1ls Пример публичной речи др. Геббельса]
  • Louis P. Lochner (Hrsg.): Goebbels Tagebücher aus den Jahren 1942—1943. Mit anderen Dokumenten. Atlantis, Zürich 1948.
  • Helmut Heiber (Hrsg.): Das Tagebuch von Joseph Goebbels 1925—1926. Mit weiteren Dokumenten. Deutsche Verlags-Anstalt, Stuttgart 1960.
  • Rolf Hochhuth (Hrsg.): Joseph Goebbels Tagebücher 1945. Die letzten Aufzeichnungen. Hoffmann und Campe, Hamburg 1977.
  • Elke Fröhlich (Hrsg.): Die Tagebücher von Joseph Goebbels. Sämtliche Fragmente in 4 Bänden. K. G. Saur, München 1987.
  • Elke Fröhlich (Hrsg.): Die Tagebücher von Joseph Goebbels. K. G. Saur, München.
    • Teil I: Aufzeichnungen 1923—1941. 14 Bde. 1997—2005.
    • Teil II: Diktate 1941—1945. 15 Bde. 1993—1996.
    • Teil III: Register 1923—1945. 3 Bde. 2007—2008.
  • Ralf Georg Reuth (Hrsg.): Joseph Goebbels. Die Tagebücher 1924—1945, 5 Bände, Piper, München und Zürich 1992.

На русском языке

Образ Йозефа Геббельса в кино

Напишите отзыв о статье "Геббельс, Йозеф"

Примечания

  1. ↑ Согласно немецко-русской практической транскрипции — Гёббельс. В русском языке устоялось иное произношение (Ге́ббельс) в силу обстоятельств, связанных с буквой «ё»
  2. ↑ Ржевская Е., 1994, С. 29.
  3. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 54.
  4. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 60.
  5. ↑ Fröhlich E., 1987, Band 1., S. XXII..
  6. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 82.
  7. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 86.
  8. ↑ Helmut Heiber: Goebbels. Deutscher Taschenbuchverlag, München 1965, S. 48
  9. ↑ 1 2 Helmut Heiber: Goebbels. Deutscher Taschenbuchverlag, München 1965, S. 49
  10. ↑ 1 2 Heinrich Fraenkel, Roger Manvell: Goebbels. Der Verführer. Heyne Verlag, München 1960, S. 96
  11. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 106.
  12. ↑ Ржевская Е., 1994, С. 65−66.
  13. ↑ Gathmann, Peter; Paul, Martina: Narziss Goebbels. Eine psychohistorische Biografie. Wien: Böhlau Verlag Wien 2009, S. 113—114
  14. ↑ Gathmann, Peter; Paul, Martina: Narziss Goebbels. Eine psychohistorische Biografie. Wien: Böhlau Verlag Wien 2009, S. 210—211
  15. ↑ Helmut Heiber: Goebbels. Deutscher Taschenbuchverlag, München 1965, S. 116
  16. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 266.
  17. ↑ Helmut Heiber: Goebbels. Deutscher Taschenbuchverlag, München 1965, S. 120
  18. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 269.
  19. ↑ Georg Wilhelm Müller. Das Reichsministerium für Volksaufklärung und Propaganda. Berlin, 1940, S. 6
  20. ↑ Reichsgesetzblatt I 1933, S. 449
  21. ↑ Völkischer Beobachter, 16.11.1933
  22. ↑ Heit Harlan: Im Schatten meiner Filme. Sigbert Mohn Verlag, Gütersloh 1966, S. 82-86
  23. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 516.
  24. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 517.
  25. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 517-518.
  26. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 518.
  27. ↑ Jens Kegel: «Wollt Ihr den totalen Krieg?» Eine semiotische und linguistische Gesamtanalyse der Rede Goebbels' im Berliner Sportpalast am 18. Februar 1943. Niemeyer, Tübingen 2006, S. 256.
  28. ↑ Helmut Heiber: Goebbels. Deutscher Taschenbuchverlag, München 1965, S. 301
  29. ↑ Helmut Heiber: Goebbels. Deutscher Taschenbuchverlag, München 1965, S. 289
  30. ↑ Helmut Heiber: Goebbels. Deutscher Taschenbuchverlag, München 1965, S. 316—317
  31. ↑ [www.spiegel.de/spiegel/print/d-21731856.html Das Ende — DER SPIEGEL 12/2002]
  32. ↑ 1 2 3 4 5 6 Reuth G. R., 1990, S. 614.
  33. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 615.
  34. ↑ 1 2 3 4 [www.hist.ru/hitler2.html Гитлер был уничтожен по приказу… Андропова]
  35. ↑ 1 2 [www.spiegel.de/spiegel/print/d-9181019.html DER SPIEGEL 14/1995 — HITLERS HÖLLENFAHRT]
  36. ↑ Оригиналы дневников Геббельса храняться в российском МИДе//«Известия» № 158 от 9 июля 1992 года
  37. ↑ Fröhlich E., 1987, 3 Bde..
  38. ↑ Der Spiegel 29/1992
  39. ↑ Elke Fröhlich (Hrsg.): Die Tagebücher von Joseph Goebbels. Teil I, Aufzeichnungen 1923—1941, 14 Bde., K. G. Saur, München, 1997—2005. ISBN 3-598-23730-8
  40. ↑ Elke Fröhlich (Hrsg.): Die Tagebücher von Joseph Goebbels. Teil II, Diktate 1941—1945, 15 Bde., K. G. Saur, München, 1993—1996. ISBN 3-598-21920-2
  41. ↑ Angela Hermann: Über den Charakter und Erkenntniswert der Goebbels-Tagebücher. Verlag Stiftung Bundespräsident-Theodor-Heuss-Haus, Kleine Reihe 20, Stuttgart 2008.
  42. ↑ Helmut Heiber (Hrsg.): Goebbels Reden 1932—1945. Gondorm Verlag, Rindlach 1991, S. 95.
  43. ↑ Wilfried von Oven: Wer war Goebbels? Biographie aus der Nähe. Herbig, München 1987, S. 71-72
  44. ↑ А. Гитлер. Моя борьба. М., 1992, с. 194.
  45. ↑ Die Tagebücher von Joseph Goebbels‬: ‪Diktate 1941—1945. Oktober bis Dezember 1944‬, Teil 2, ‪K. G. Saur‬, München 1996, S. 71.‬‬
  46. ↑ Die Tagebücher von Joseph Goebbels‬: ‪Diktate 1941—1945. Oktober bis Dezember 1944‬, Teil 2, ‪K. G. Saur‬, München 1996, S. 126.
  47. ↑ Reuth G. R., 1990, S. 511.
  48. ↑ 1 2 3 4 Helmut Heiber: Goebbels. Deutscher Taschenbuchverlag, München 1965, S. 323
  49. ↑ Helmut Heiber: Goebbels. Deutscher Taschenbuchverlag, München 1965, S. 72
  50. ↑ Christian T. Barth: Goebbels und die Juden. Verlag Ferdinand Schöningh, Paderborn 2003, S. 257
  51. ↑ [www.spiegel.de/spiegel/print/d-13520535.html DER SPIEGEL 46/1986 - Kohl hätte sich entschuldigen müssen]. Проверено 11 марта 2013. [www.webcitation.org/6F94n1chI Архивировано из первоисточника 15 марта 2013].

Литература

  • Ralf Georg Reuth. Goebbels. Piper Verlag. — München, 1990.
  • Elke Fröhlich (Hrsg.). Die Tagebücher von Joseph Goebbels. Sämtliche Fragmente. — München: K. G. Saur, 1987.
  • Ржевская Е. Геббельс. Портрет на фоне дневника. — М.: Слово, 1994.
  • Энциклопедия третьего рейха. М.: ЛОКИД-МИФ, 1996.
  • Кто был кто в Третьем рейхе. Биографический энциклопедический словарь — М., 2003.
  • Константин Залесский. НСДАП. Власть в Третьем рейхе. М.: Яуза, Эксмо, 2005.
  • Курт Рисс. Геббельс. Адвокат дьявола. М.: Центрполиграф, 2000.

Ссылки

Геббельс, Йозеф в Викицитатнике?
  • [www.calvin.edu/academic/cas/gpa/goebmain.htm Подборка речей и статей Геббельса] (англ.)
  • [militera.lib.ru/db/goebbels/ Йозеф Геббельс — Дневники 1945 года]
  • [www.lomakovka.ru/MB540K-1935.html Машина Геббельса]
  • [www.velesova-sloboda.org/rhall/gebbels-borba-za-berlin.html Йозеф Геббельс — Борьба за Берлин](недоступная ссылка)
  • [hedrook.vho.org/goebbels/index.htm Так говорил Геббельс] Избранные речи и статьи  (рус.)
  • Йозеф Геббельс [www.velesova-sloboda.org/rhall/gebbels-borba-za-berlin.html Борьба за Берлин].

Отрывок, характеризующий Геббельс, Йозеф

– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Геббельс,_Йозеф&oldid=81096404»