Геблер, Фридрих Август

Фридрих Август фон Геблер
Friedrich-August von Gebler
Место рождения:	Цейленроде, Саксония
Научная сфера:	естествоиспытатель, географ
Место работы:	Алтай

Систематик живой природы

Исследователь, описавший ряд зоологических таксонов. Для указания авторства, названия этих таксонов сопровождают обозначением «Gebler». Страница на Викивидах

Фридрих Август фон Геблер варианты Фёдор Вильмов или Фёдор Васильевич Геблер (нем. Friedrich-August von Gebler; 15 декабря 1781 Цейленроде, Саксония, — 9 марта 1850, Барнаул) — врач, выдающийся естествоиспытатель, географ, исследователь Алтая, член-корреспондент Российской Академии наук (1833).

Биография

Предки его принадлежали к знатному старинному роду и занимали высокие должности при прусском и австрийском дворах. Родился в семье Георга Вильгельма Геблера (14.01.1750—31.12.1805), городского фогта (княжеского судьи) в Цойленроде и Эрнестины Фредкерики урожденной фон Фиквайлер, дочери грайцского правительственно президента Иогана Фридриха фон Фиквайлера.

Образование

Начальное образование Фридрих Август до 12 лет получал дома под руководством учителей-наставников, затем поступил в лицей в Грайце. В течение 5 лет кроме религии, немецкого языка, математики и геометрии ученики лицея обучались логике, ораторскому искусству, истории, географии, латинскому, греческому, еврейскому и французскому языкам.

15 марта 1799 года 17-летним юношей Фридрих Август был принят студентом медицины в университет города Йены, где изучал медицину и естественные науки. Его попечителем был доктор Лодер, преподававший в Йене анатомию, позднее, как и Геблер, работавший в России. Кроме того он слушал лекции Августа Бача, Фогта, Карла Фридриха Зуккова (1770—1848), Бретшнайдера, Еккардта и Геттинга. Терапию преподавал Кристоф Вильгельм Гуфеланд (1762—1836) и Иоган Кристиан Штарк (младший) (1769—1832), хирургию и акушерство — Иоган Кристиан Штарк (старший) (1753—1811). Лекции по философии читал Фридрих Шеллинг.

Однако несмотря на такую серьёзную подготовку в области медицины первоначально Геблер намеревался по окончании поступить на работу в горное ведомство. 19 лет он избран действительным членом йенского «Общества минералогии», создавшего самую известную минералогическую коллекцию Европы. Но надежд на нахождение хорошей должности при такой специальности в княжестве Саксен-Веймар не было, поэтому окончательный выбор пал на медицину.

После трёхлетнего обучения в Йенском университете Геблер оставил его для того, чтобы продолжить своё образование в Вене под руководством Франка. В 7 апреля 1802 года он вернулся в Грайц. В это время он готовил диссертацию: «De asthenia inditations indirecta», которую планировалось опубликовать в Йене. Туда же он вернулся ради сдачи кандидатского экзамена. Экзаменаторами были тайный советник Грунер и надворный советник Штарк. Экзаменационная комиссия, удовлетворившись ответами Геблера, «с удовольствием» присвоила ему звание доктора внутренних болезней и хирургии, что освобождало его от публичной защиты диссертации. Формулировка «с удовольствием» редко встречалась в подобных протоколах, что говорит о действительно блестящих знаниях экзаменуемого.

Деятельность в Германии, переезд в Россию

В ноябре 1802 года доктор Геблер открыл в Цойленроде частную практику. Тогда же он взялся за организацию оспопрививания и с 1 декабря 1802 года по октябрь 1803 года привил в Цойленроде и его окрестностях 122 ребёнка. Заметим, что прививка коровьей оспы была впервые успешно проведена Эдвардом Дженнером лишь за 6 лет до этого, в 1798 году Дженнер издал на собственные средства брошюру о своём открытии, и только в том же 1802 году, когда Геблер начал оспопрививание, открытие Дженнера было окончательно признанно в Англии (парламент присудил ему премию в 10 000 фунтов стерлингов). Геблер опубликовал о своём положительном опыте статью «Нечто о прививках коровьей оспы». Большую статью он посвятил методам психологического влияния врача на больного: «Соображения по поводу совершенствования лечения при помощи психических методов», он также высказывался в печати о недостатках в приёме врачебных экзаменов.

В январе 1806 года умер отец Геблера. Семья оказалась обременена долгами покойного. К тому же начинающий врач оказался третьим врачом в маленьком районе. Фриц Геблер ищет новое место работы в Адорфе, в Дрездене, в Крумхермерсдорфе, не теряет надежд обрести место в Грайце. 5 июля 1808 года сестра Геблера Фредерика записала в своём дневнике «Великий Боже, он собирается ехать в Россию, если с Грайцем ничего не получится…» Это первое упоминание о плане переезда в Россию. 17 июля она записывает: «К сожалению, незадолго до его приезда в Цойленроде приехал другой врач, который обрисовал ему положение работающих в России врачей, которых теперь везде разыскивают (!), в самом живом и прекрасном виде. Его склонность повидать мир в соединении с видами на более широкий круг деятельности проснулись теперь с удвоенной силой».

Осенью 1808 года Геблер был представлен в русском посольстве в Дрездене. Он обязался выехать в декабре 1808 года в Россию для работы в течение 6 лет.

В России

Карьера врача

В 1809 году Геблер приехал в Петербург. Весной того же года он выдержал экзамен при Медико-Хирургической Академии, и был утверждён в звании доктора медицины и хирургии. Ему был представлен свободный выбор места службы, он пожелал выехать в качестве врача на горные заводы кабинета Его Величества и в этом же 1809 году отправился на Алтай, в Барнаул. Предполагалось, что Геблер останется на службе 6 лет.

В феврале 1810 года Фридрих Август Геблер становится врачом Барнаульского центрального госпиталя, а в 1816 году срок контракта истёк, но врач решил остаться на Алтае. И уже к 1818 году у врача было уже пятеро детей, а в июле 1820 года Фридрих Август Геблер утвержден заведующим медицинской и фармацевтической частью горного округа.

«…По указу кабинета его величества принят в здешние заводы 1809 года мая 10 дня и находился с 9 декабря 1809 года по 10 февраля 1810 года при рекрутском наборе, а с того времени при Барнаульском госпитале по 3 февраля 1816 года, с которого числа по объявлении им до того о выслуге контрактного времени в здешних заводах по его желанию отправлен в Санкт-Петербург, где по изъявленному им желанию на продолжение службы в здешних заводах пока силы и здоровье позволят кабинетом его величества принят и по прибытии в заводы с сентября 1816 года определен при Салаирском, а с 11 мая 1818 года при Барнаульском госпитале; между тем в сем же году отряжен был в Змеевский край для обозрения лазаретов, исследования причин болезней и отвращения оных…». «С 3 июня 1820 г. заведывает всю медицинскую часть по Колыванским заводам. …дети: Егор 11, Владимир 9, Аполлон 7, Юлия 5, Николай 2».

После принятия нового «Уложения об управлении Колывано-Воскресенских горных заводов» (1828 год) и до выхода на пенсию в 1849 году Фридрих Август Геблер — инспектор медицинской части Колывано-Воскресенских заводов. Фридрих Август Геблер систематически выезжал в госпитали и лазареты округа, оказывал им практическую помощь и содействовал архимандриту Макарию Глухареву в налаживании работы миссионерской больницы в селе Майма (1837 год).

9 апреля 1836 года Геблер принял русское подданство и дал требуемую присягу.

В сентябре 1845 года Геблер обратился к руководству Алтайского горного округа с «Представлением» о затруднениях в замещении должностей младшего медицинского персонала. Горный начальник Л. А. Соколовский распорядился отбирать лекарских учеников из лучших выпускников Окружного и Барнальского частного училищ. Такие ученики были отобраны и 7 октября 1845 года начались занятия. Геблер представил программу занятий, которая включала чтение и правописание на латинском языке, начальные основания анатомии, наставление по хирургии, краткую фармакологию и другое.

Вышел в отставку в чине статского советника. Длительные научные путешествия, служебные инспекционные поездки по Алтаю были сопряжены с большими трудностями. Плохие пути сообщения, экспедиционная жизнь в трудных условиях среди лесов и болот расстроили здоровье ученого. Он начал часто болеть, вышел в отставку и умер в Барнауле на шестьдесят восьмом году жизни. Похоронен на Нагорном кладбище в Барнауле.

Естественнонаучные интересы

Занимался исследованиями, в которых посетил Катунские и Чуйские белки, Курайский хребет, долину реки Чуи, Салаирский кряж, степи между Обью и Иртышом и другие места обширного Колывано-Воскресенского округа.

Результаты его исследований — богатый гербарий алтайской флоры, коллекции жуков, описание Алтайских гор, озер, населения, разновидностей алтайской фауны. Эти путешествия позволили Фридриху Августу Геблеру описать многие виды животных, характерных для Алтая: новый вид хорьков, горную индейку, горного длиннохвостого суслика, неизвестных в то время ученым-зоологам. В те далекие годы только начиналось энтомологическое изучение Сибири, и Фридрих Август Геблер стал пионером энтомологии Алтая, описав много новых видов жуков, и положил тем самым начало строго научному изучению Сибирской энтомологической фауны.

В 1836 году была опубликована его большая работа «Обозрение Катунских гор с их величайшей вершиной Белухой в русском Алтае». Впервые были исследованы и нанесены на карту знаменитые ледники Белухи, описаны горные породы, слагающие Катунский хребет, животный и растительный мир альпийской зоны, впервые были описаны истоки Катуни.

В 1823 году Геблер вместе с П. К. Фроловым основал Краеведческий музей в Барнауле, позднее он постоянно способствовал его развитию. Геблер очень любил музеи и часто тратил своё скромное жалование на приобретение дорогостоящих экспонатов, которые часто выписывал из-за границы: броненосец, хамелеон, крокодил-аллигатор, сохранившиеся до нашего времени. Они теперь как старейшие показываются в Алтайском государственном краеведческом музее.

Фридрих Август Геблер был членом Московского общества испытателей природы и членом-корреспондентом Академии наук и многих заграничных научных обществ.

Память

Имя доктора Фридриха Августа Геблера не забыто: его носит самый большой ледник горы Белухи, одна из улиц Барнаула также названа именем ученого.

Изданные труды

• «Catalogus Coleopterorum Sibiriae occidentalis et confinis Tartariae» и «Additamenta» к этому труду (1830 и 1833);
• «Verzeichniss der im Kolywano-Woskresenskischen Hüttenbezirke Süd-West-Sibiriens beobachteten Käfer etc.» (1847—48);
• «Verzeichniss der von Schrenk 1840—43 in der östlichen Kirgisensteppe und Songarey gesammelten Käfer».
• «Описание Салаирского края в медицинском отношении».

Семья

• Сестра: София Фредерика (12.11.1776—1853) замужем за Карлом Вильгельмом Кунце, унаследовавшем должности тестя
• Брат: Карл Вильгельм (2.02.1778—18.07.1804) правительственный адвокат в Грайце, покончил с собой
• Брат: Эрнст-Генрих (28.01.1780—1813) австрийский офицер, преподаватель в Ольмюцком кадетском корпусе
• Сестра: Эмилия Шарлотта (15.02.1785—позднее 18.08.1817)
• Сестра: Тереза-Фредерика (7.06.1786—13.01.1843) замужем за священником Фридрихом Адольфом Брокманом
• Жена: Александра Степановна (урожденная Зубарева) (?—10.03.1850), дочь полковника, начальника батальона горных инженеров в Барнауле
  • Сын: Егор (Георг) Федорович (1810?—1833), студент Санкт-Петербургской Медико-Хирургической Академии.
  • Сын: Владимир Федорович (1812?—после 1833, до 1845), служащий горного ведомства, титулярный советник.
  • Сын: Аполлон Федорович (1814?—до 1892)
    • Внук: Василий Аполлонович (1856?—1916), преподаватель французского в Томской мужской гимназии, биограф деда.
      • Правнук: Иннокентий Васильевич (1886?—1963), профессор Томского политехнического института.
  • Дочь: Юлия Федоровна (1816?— август 1845).
  • Сын: Николай Федорович (1819?—после 1892)
  • Двое детей умерли в младенчестве.

См. также

• Ледник Геблера

Ссылки

• Геблер, Фридрих-Август // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Геблер, Федор Васильевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [www.geo.alt.ru/Altai/histo/biogr_Geblera.html Алтай. Энциклопедия природы Алтайского региона. Исследователь и доктор Геблер Ф. А.]

Отрывок, характеризующий Геблер, Фридрих Август

«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.