Гевог
Поделись знанием:
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
| Королевство Бутан |
| Политика Бутана |
 Эта статья — часть серии: |
|
|
Гевог (дзонг-кэ རྒེད་འོག་, вайли rged-'og, лат. gewog) — административно-территориальная единица Бутана, которую образует группа населённых пунктов, составляющих промежуточную административно-территориальную единицу между населённым пунктом и дзонгхагом. В Бутане насчитывается 205 гевогов[уточнить], средней площадью по 230 км².
Администрация
Согласно Закону о местном управлении 2009 года, каждый гевог находится под управлением Совета гевога (Gewog Tshogde), который подчиняется Совету дзонгхага (Dzongkhag Tshogdu). В Gewog Tshogde входят Гап (глава, англ. Gup), его заместитель (англ. Mangmi) и от пяти до восьми избранных членов совета из населённых пунктов, входящих в состав гевога. Все члены Gewog Tshogde избираются на пятилетние сроки простым большинством голосов от общего числа избирателей (но проголосовать должно не менее двух третей от общего числа избирателей). Кандидаты должны быть гражданами Бутана в возрасте от 25 до 65 лет, проживать в данной местности не менее одного года и получить разрешение избирательной комиссии, а также соответствовать «Закону о выборах»[1].
Хотя Gewog Tshogde имеет право распределять ресурсы, управлять здравоохранением и безопасностью, взимать налоги с земли, пастбищ, скота и развлекательных мероприятий, ему запрещено принимать законы. Администрация гевога обладает юрисдикцией в отношении дорог, зданий (в том числе архитектуры), зон отдыха, коммунальных услуг, сельского хозяйства, а также разрабатывает местный пятилетний план развития. Каждый гевог имеет собственный бюджет, который утверждается и находится под контролем министра финансов[1].
История
Начиная с конца 1980-х годов король Джигме Сингье Вангчук начал проводить программу децентрализации страны. В 1991 году, согласно этой программе, король учредил первую местную администрацию — Yargay Tshogchung. Гевог стал официальной административной единицей, а их управляющими стали старосты Гап. Во время первых в то время выборов представители от каждого домашнего хозяйства выбрали Гап своего гевога.
В 2002 году парламент Бутана принял закон, согласно которому в администрацию гевога вошли Гап, его заместитель Мангми, представитель деревни или группы деревень Цхогпа (англ. Tshogpa), не имевший голоса почтальон Чупон (англ. Chupon) и клерк гевога. Гап и Мангми избирались сроком на три года, а остальные представители администрации — на год. Они избирались простым большинством голосов проголосовавших (не менее 2/3 от общего числа избирателей). Администрация гевога взимала налоги, поддерживала и распределяла природные ресурсы, а также управляла сообществом и его культурной жизнью.
Законом об местном самоуправлении 2007 года были расширены полномочия местных чиновников, а администрация наделена большими полномочиями. Также было введено правило соблюдения Дриглам Намжа[2]. После принятия Закона о местных органах власти от 2009 года каждый гевог был разделён на чевоги, который включал несколько деревень[3].
Изменения с 2000 года
В 2002 году было 199 гевогов в 20-ти дзонгхагах[4], в 2005 году — 205 гевогов[5].
Гевоги дзонгхага Циранг, Chanautey, Gairigaun, Tshokhana и Tsirang Dangra были упразднены, в то же время созданы Баршонг, Рангтханглинг, Цхолингкхар и Цирангто. Кроме того, в дзонгхаге Сарпанг был упразднён гевог Сарпангтар. Из дзонгхага Чукха был исключён гевог Bhulajhora, но сейчас включён Сампхелинг. В дзонгхаг Самце вместо гевогов Ghumauney, Mayona и Nainital включены Угъенце и Йеселце. Из дзонгхага Тхимпху был исключён гевог Баписа. Из дзонгхага Самдруп-Джонгхар исчезли гевоги Bakuli и Hastinapur, но их заменили Девасанг, Лангченпху, Пематханг, Пхунцхотханг, Сертхи и Вангпху. В дзонгхаге Трашиянгце были созданы три дополнительных гевога: Бумделинг, Кхамданг и Рамджар[4][5].
Список гевогов
Ниже приведён список 206 гевогов:
| Дзонгхаг | Гевог | Ориг. назв. |
|---|---|---|
Бумтанг
|
Чокхор | Chhoekhor ཆོས་འཁོར་ |
| Чуммэй | Chhume ཆུ་མིག་ | |
| Танг | Tang སྟང་ | |
| Ура | Ura ཨུ་ར་ | |
Чукха
|
Бджачхо | Bjachho བྱག་ཕྱོགས་ |
| Бонго | Bongo སྦོང་སྒོར་ | |
| Чапча | Chapcha སྐྱབས་ཆ་ | |
| Дарла | Darla དར་ལ་ | |
| Дунгна | Dungna གདུང་ན་ | |
| Гелинг | Geling དགེ་གླིང་ | |
| Гетена | Getena གད་སྟག་ན་ | |
| Локчина | Lokchina ལོག་ཅི་ན | |
| Метакха | Metakha སྨད་བཏབ་ཁ་ | |
| Пхунчолинг | Phuentsholing ཕུན་ཚོགས་གླིང་ | |
| Сампхелинг | Sampheling བསམ་འཕེལ་གླིང་ | |
Дагана
|
Деорали? | ?(переименовали) |
| Дорона | Dorona རྡོ་རོ་ན་ | |
| Друджеганг | Drujegang འབྲུག་རྗེས་སྒང་ | |
| Гесарлинг | Gesarling གེ་སར་གླིང་ | |
| Гоши | Goshi སྒོ་བཞི་ | |
| Кана | Kana བཀར་ན་ | |
| Кхебиса | Khebisa ཁེ་སྦིས་ས་ | |
| Ладжаб | Lajab ལ་རྒྱབ་ | |
| Лхамой-Зингкха | Lhamoi Zingkha ལྷ་མོའི་རྫིང་ཁ་ | |
| Ничула | Nichula ནི་ཅུ་ལ | |
| Трашидинг | Trashiding བཀྲིས་ལྡིང་ | |
| Цангкха | Tsangkha གཙང་ཁ་ | |
| Цендаганг | Tsendagang བཙན་མདའ་སྒང་ | |
| Цеза | Tseza བརྩེ་ཟ་ | |
Гаса
|
Кхамад | Khamaed ཁ་སྨད་ |
| Кхато | Khatoe ཁ་སྟོད་ | |
| Лая | Laya ལ་ཡ་ | |
| Лунана | Lunana ལུང་ནག་ན་ | |
Хаа
|
Бджи | Bji སྦྱིས་ |
| Гакилинг | Gakiling དགའ་སྐྱིད་གླིང་ | |
| Усу | Uesu, или Üsu དབུས་སུ་ | |
| Кацо | Katsho སྐར་ཚོགས་ | |
| Самар | Samar ས་དམར་ | |
| Сангбай | Sangbay གསང་སྦས་ | |
Лхунце
|
Гангзур | Gangzur སྒང་ཟུར་ |
| Кхома | Khoma མཁོ་མ་ | |
| Джарэй | Jarey རྒྱ་རས་ | |
| Куртод | Kurtoed ཀུར་སྟོད་ | |
| Менби | Menbi སྨན་སྦིས་ | |
| Мецо | Metsho སྨད་མཚོ་ | |
| Минджей | Minjey སྨིན་རྒྱས་ | |
| Ценкхар | Tsaenkhar སཙན་མཁར་ | |
Монгар
|
Балам | Balam བ་ལམ་ |
| Гонгди | Gongdue དགོངས་འདུས་ | |
| Драмедце | Dramedtse དགྲ་མེད་རྩེ་ | |
| Дрепунг | Drepoong འབྲེས་སྤུངས་ | |
| Джурмед | Jurmed འགྱུར་མེད་ | |
| Кенгкхар | Kengkhar སྐྱེངས་མཁར་ | |
| Монгар | Monggar མོང་སྒར་ | |
| На-Ранг | Na-Rang ན་རང་ | |
| Нгацанг | Ngatshang སྔ་ཚང་ | |
| Салинг | Saling ས་གླིང་ | |
| Силамби | Silambi སི་ལམ་སྦི་ | |
| Тханг-Ронг | Thang-Rong ཐང་རོང་ | |
| Цакалинг | Tsakaling ཙ་ཀ་གླིང་ | |
| Цаманг | Tsamang རྩ་མང་ | |
| Чагсакхар | Chagsakhar ལྕགས་ས་མཁར་ | |
| Чхалинг | Chhaling ཅ་གླིང་ | |
| Шермухунг | Shermuhoong ཤེར་མུ་ཧཱུྃ་ | |
Паро
|
Вангчанг | Wangchang ཝང་ལྕང་ |
| Добшар-ри | Dobshar-ri རྡོབ་ཤར་རི་ | |
| Докар | Dokar རྡོ་དཀར་ | |
| Дотенг | Doteng རྡོ་སྟེང་ | |
| Ламгонг | Lamgong ལམ་གོང་ | |
| Лунг-ньи | Loong-nyi ལུང་གཉིས་ | |
| Нагья | Nagya ན་རྒྱ་ | |
| Хунгрел | Hoongrel ཧཱུྃ་རལ་ | |
| Центо | Tsento བཙན་ཏོ་ | |
| Шарпа | Sharpa ཤར་པ་ | |
Пемагацел
|
Дечхенлинг | Dechheling བདེ་ཆེན་གླིང་ |
| Дунгмед | Dungmaed གདུང་སྨད་ | |
| Зобел | Zobel བཟོ་སྦལ་ | |
| Кхар | Khar མཁར་ | |
| Нанонг | Nanong ན་ནོང་ | |
| Нганглам | ? (переименовали) | |
| Норбуганг | Norbugang ནོར་བུ་སྒང་ | |
| Чокхорлинг | Chokhorling ? | |
| Чонгшинг | Chongshing ལྕོང་ཤིང་ | |
| Чхимунг | Chhimoong ཕྱི་མུང་ | |
| Шумар | Shumar ཤུ་མར་ | |
| Юрунг | Yurung ཡུ་རུང་ | |
Пунакха
|
Барп | Barp བརཔ་ |
| Геоншари | Geonshari དགོམ་ཤ་རི་ | |
| Гума | Guma གུ་མ་ | |
| Дзоми | Dzomi འཅོམས་མི་ | |
| Кабджиса | Kabjisa དཀར་སྦི་ས་ | |
| Лингмукха | Lingmukha གླིང་མུ་ཁ་ | |
| Талог | Talog རྟ་ལོག་ | |
| Тованг | Toewang སྟོད་ཝང་ | |
| Тописа | Toepisa སཏོད་པའི་ས་ | |
| Чубу | Chubu ཆུ་སྦུག་ | |
| Шенга-Бджиме | Shenga Bjime ཤེལ་རྔ་ སྦྱེ་མི་ | |
Самдруп-Джонгхар
|
Вангпху | Wangphu ཝང་ཕུག་ |
| Гомдар | Gomdar སྒམ་དར་ | |
| Деватханг | Dewathang དབེ་བ་ཐང་ | |
| Лангченпху | Langchenphu གླང་ཅན་ཕུ་ | |
| Лаури | Lauri ལའུ་རི་ | |
| Марцала | Martshala མར་ཚྭ་ལ་ | |
| Оронг | Orong ཨོ་རོང་ | |
| Пематханг | Pemathang པདྨ་ཐང་ | |
| Пхунцотханг | Phuentshogthang ཕུན་ཚོགས་ཐང་ | |
| Самранг | Samrang བསམ་རང་ | |
| Сертхи | Serthi གསེར་ཐིག་ | |
Самце
|
Бара | |
| Биру | ||
| Чаргхари | ||
| Ченгмари | ||
| Денчукха | ||
| Дорокха | ||
| Дунгтой | ||
| Лехирени | ||
| Пагли | ||
| Самце | ||
| Сипсу | ||
| Тадинг | ||
| Тенду | ||
| Угъенце | ||
| Йеселце | ||
Сарпанг (проверить все гевоги)
|
Бхур ? | ? |
| Чхузагганг | Cchuzaggang ཆུ་འཛག་སྒང་ | |
| Гакидлинг | Gakidling དགའ་སྐྱིད་གླིང་ | |
| Декидлинг | Dekiling བདེ་སྐྱིད་གླིང་ | |
| Гелегпху | Gelephu དགེ་ལེགས་ཕུ་ | |
| Джигме-Чхолинг | Jigme-Chhoeling འཇིགས་མེད་ཆོས་གླིང་ | |
| Самтенлинг | Samtenling བསམ་གཏན་གླིང་ | |
| Сенг-Гей | Seng-Gey སེ་ངྒེ་ | |
| Сержонг | Sherzhong གསེར་གཞོང་ | |
| Шомпангкха | Shompangkha ཤོམ་སྤང་ཁ་ | |
| Тарейкханг | Tareythang ? | |
| Умлинг | Umling ཨུམ་གླིང་ | |
Тхимпху
|
Чанг | Chang ལྕང་ |
| Даркарла | Darkarla དར་དཀར་ལ་ | |
| Геньен | Ge-Nyen དགེ་བསྙེན་ | |
| Каванг | Kawang ཀ་ཝང་ | |
| Лингжи | Lingzhi གླིང་གཞི་ | |
| Медванг | Maedwang སྨད་ཝང་ | |
| Наро | Naro ན་རོ་ | |
| Соэ | Soe སྲོས་ | |
Трашиганг
|
Барцам | |
| Бидунг | ||
| Канглунг | ||
| Кангпара | ||
| Кхалинг | ||
| Луманг | ||
| Мерак | ||
| Пхонгмей | ||
| Радхи | ||
| Сактен | ||
| Самкхар | ||
| Шонгпху | ||
| Тхримшинг | ||
| Узоронг | ||
| Янгниир | ||
Трашиянгце
|
Бумделинг | |
| Джамкхар | ||
| Кхамданг | ||
| Рамджар | ||
| Тотцо | ||
| Томжангцхен | ||
| Яланг | ||
| Янгце | ||
Тонгса
|
Драктенг | |
| Корпху | ||
| Лангтхил | ||
| Нуби | ||
| Тангсибьи | ||
Циранг
|
Баршонг | |
| Бетени | ||
| Дунглаганг | ||
| Госелинг | ||
| Кикхортханг | ||
| Мендрелганг | ||
| Патала | ||
| Пхунтенчу | ||
| Рангтханглинг | ||
| Семъёнг | ||
| Цхолингкхар | ||
| Цирангтё | ||
Вангди-Пходранг
|
Асанг | |
| Бьена | ||
| Дага | ||
| Дангчу | ||
| Гангтей | ||
| Гасецхог-Вом | ||
| Гасецхог-Гом | ||
| Кажи | ||
| Нахи | ||
| Ньишо | ||
| Фангьюл | ||
| Фобьйикха | ||
| Рубейса | ||
| Сефу | ||
| Седцхо | ||
Жемганг
|
Бардо | |
| Бъёка | ||
| Гошинг | ||
| Нангкор | ||
| Нгангла | ||
| Пхангкхар | ||
| Шингкхар | ||
| Тронг |
Напишите отзыв о статье "Гевог"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.nab.gov.bt/downloadsact/Dzo74.pdf Local Government Act of Bhutan 2009] (PDF). Government of Bhutan (11 сентября 2009). Проверено 20 января 2011. [www.webcitation.org/69TZ5k5zM Архивировано из первоисточника 27 июля 2012].
- ↑ [www.gnhc.gov.bt/Assignment_of%20Responsibilities_to_LGs-GNHC_Website.pdf Assignment of Functional and Financial Responsibilities to Local Governments] (PDF)(недоступная ссылка — история). Government of Bhutan, Gross National Happiness Commission (2007). Проверено 24 января 2011. [web.archive.org/20100613170657/www.gnhc.gov.bt/Assignment_of%20Responsibilities_to_LGs-GNHC_Website.pdf Архивировано из первоисточника 13 июня 2010].
- ↑ [www.nab.gov.bt/downloadsact/Eng30.pdf Local Government Act of Bhutan 2007] (PDF). Government of Bhutan (31 июля 2007). Проверено 20 января 2011. [www.webcitation.org/69X3JeiqA Архивировано из первоисточника 30 июля 2012].
- ↑ 1 2 [www.health.gov.bt/healthFYP/9FYP/PartThree.pdf [Ninth Five Year Plan] Part Three: Dzongkhag and Geog Health Sector] (PDF). Government of Bhutan, Ministry of Health (2002). Проверено 22 января 2011. [www.webcitation.org/67dgnQfwa Архивировано из первоисточника 14 мая 2012].
- ↑ 1 2 [www.geohive.com/cntry/bhutan.aspx The Kingdom of Bhutan – Administrative Units]. Geo Hive. Проверено 22 января 2011. [www.webcitation.org/67dgqeifH Архивировано из первоисточника 14 мая 2012].
Ссылки
- [www.health.gov.bt/healthFYP/9FYP/PartThree.pdf [Ninth Five Year Plan] Part Three: Dzongkhag and Geog Health Sector] (PDF). Government of Bhutan, Ministry of Health (2002). Проверено 22 января 2011. [www.webcitation.org/67dgnQfwa Архивировано из первоисточника 14 мая 2012]., listing 199 Gewogs existing through 2002.
- [www.geohive.com/cntry/bhutan.aspx The Kingdom of Bhutan – Administrative Units]. Geo Hive. Проверено 22 января 2011. [www.webcitation.org/67dgqeifH Архивировано из первоисточника 14 мая 2012]., listing 205 Gewogs according to a census in 2005.
- Namgyal, Gembo [www.bhutanobserver.bt/farm-road-goes-to-dechiling-gewog/ Farm road goes to Dechiling Gewog]. Bhutan Observer online (11 мая 2010). Проверено 12 февраля 2011. [www.webcitation.org/67dgr7RZw Архивировано из первоисточника 14 мая 2012]. reporting Nganglam Gewog in 2010, absent in older gewog lists.
- [www.statoids.com/ybt.html Census data of Gewogs of Bhutan] (рус.) (20 августа 2013). [www.webcitation.org/6JGTIDHRq Архивировано из первоисточника 30 августа 2013]. - статистическая информация о гевогах.
| ||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Гевог
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
