Гейдж, Финеас
Финеас П. Гейдж | |
Phineas P. Gage | |
портрет Гейджа вместе с металлическим прутом, навсегда изменившим его жизнь | |
---|---|
Род деятельности: |
рабочий на прокладке железных дорог |
Дата рождения: | |
Место рождения: | |
Гражданство: | |
Дата смерти: | |
Место смерти: |
окрестности Сан-Франциско |
Финеас П. Гейдж (англ. Phineas P. Gage; 1823—21 мая 1860 года) — американский строитель, получивший тяжёлое ранение головного мозга при прокладке железной дороги. В 1848 г. металлический прут диаметром 1,25 дюймов (3,2 см) вошёл в череп ниже левой глазницы, выходное отверстие раны располагалось на границе лобной и теменной костей также с левой стороны. Из-за ранения строитель лишился большей части лобной доли левого полушария головного мозга. Несмотря на столь тяжелые повреждения, пострадавший пришёл в сознание спустя несколько минут после травмы и уже через два месяца смог вернуться к активному образу жизни[1]. В конце концов, он оправился от инфекции, развившейся в ране, и прожил ещё 12 лет. Считается, что эта травма привела к настолько значительным негативным изменениям в его эмоциональном состоянии, социальных навыках и личностных особенностях, что друзья заявляли о том, что «это больше не Гейдж». В мае 2012 г. были опубликованы [www.plosone.org/article/info%3Adoi%2F10.1371%2Fjournal.pone.0037454 результаты исследований группы американских неврологов], которые объяснили изменения психики Финеаса Гейджа после травмы головы. Современные исследователи смоделировали полученную Гейджем травму на основании данных компьютерной томографии черепа американца, который в настоящее время хранится в анатомическом музее Медицинской школы Гарвардского университета. Для оценки повреждений коры головного мозга и располагающихся в зоне ранения проводящих путей ученые использовали современные изображения мозга 25-летнего правши, полученные методом диффузной тензорной визуализации. Таким образом исследователи выяснили, что в результате травмы Гейдж утратил около 4% коры, а также почти 11% белого вещества мозга. Несмотря на то, что кора была повреждена лишь в области лобной доли левого полушария, одновременно были нарушены его связи с левой височной и правой лобной долями, а также лимбической системой. Именно этим ученые объясняют изменения психики и поведения Гейджа[1].
Изучение случая Гейджа способствовало значительному продвижению в изучении функций разделов мозга и их влияния на эмоции и личность. История его болезни приводится в качестве одного из первых свидетельств того, что повреждение лобных долей может привести к изменениям в различных аспектах личности и повлиять на социализацию. До того считалось, что лобные доли не оказывают особого влияния на поведение человека.
См. также
Напишите отзыв о статье "Гейдж, Финеас"
Примечания
Ссылки
- [www.plosone.org/article/info%3Adoi%2F10.1371%2Fjournal.pone.0037454 Mapping Connectivity Damage in the Case of Phineas Gage. Van Horn JD, Irimia A, Torgerson CM, Chambers MC, Kikinis R, et al.]
Это заготовка статьи о человеке из США. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Гейдж, Финеас
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.