Гейкель, Аксель Олай

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Аксель Олай Гейкель
Axel Olai Heikel
Дата рождения:

28 апреля 1851(1851-04-28)

Место рождения:

Брандё, Аландские острова, Або-Бьёрнеборгская губерния, Великое княжество Финляндское

Дата смерти:

6 сентября 1924(1924-09-06) (73 года)

Место смерти:

Хельсинки, Финляндия

Страна:

Финляндия Финляндия

Научная сфера:

этнография, археология

Место работы:

Хельсинкский университет

Известен как:

этнограф, археолог

Аксель Олай Гейкель (швед. Axel Olai Heikel; 28 февраля 1851, Брандё, Аландские острова, Великое княжество Финляндское — 6 сентября 1924, Хельсинки, Финляндия) — финский этнограф и археолог, профессор Хельсинкского университета, один из основоположников финно-угорской этнографии.



Биография

Родился 28 февраля 1851 года в коммуне Брандё на Аландских островах в Великом княжестве Финляндском в семье выходцев из Швеции. Отец Карл Гейкель (швед. Karl Heikel) был лютеранским священнослужителем, мать звали Эмма Фредерика Валлин (швед. Emma Fredrika Wallin).

В 1869 году сдал экзамены в высшей школе, дававшей право на поступление в университет. В 1880 году защитил диссертацию на степень бакалавра философии, а в 1887 году — лиценциат.

В период 1883 — 1910 годов провел обширные этнографические и археологические исследования финно-угорских народов России. Профессор Хельсинкского университета.

Скончался 6 сентября 1924 года в Хельсинки.

Труды

  • Die Gebäude der Tscheremissen, Mordvinen, Esten und Finnen 1888
  • Inseriptions de, l’Orkhon (pääosa) 1892
  • Antiquitiés de la Sibério occidentale 1894
  • Mordvalaisten pukuja ja kuoseja 1899
  • Die Volkstrachten in den Ostseeprovinzen 1909
  • Die Stickmuster der Tscheremissen 1915
  • Brunnsparkens historia 1834—1886


Напишите отзыв о статье "Гейкель, Аксель Олай"

Отрывок, характеризующий Гейкель, Аксель Олай

Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.