Гейне, Генрих

Генрих Гейне
нем. Heinrich Heine
Имя при рождении:	Христиан Иоганн Генрих Гейне
Род деятельности:	поэт, публицист, литературный критик
Направление:	лирика
Жанр:	романтизм
Язык произведений:	немецкий, французский
Подпись:

Христиа́н Иога́нн Ге́нрих Ге́йне (нем. Christian Johann Heinrich Heine, произносится Кри́стиан Ёхан Ха́йнрихь Ха́йнэ; 13 декабря 1797 года, Дюссельдорф, — 17 февраля 1856 года, Париж) — немецкий поэт, публицист и критик.

Гейне считается последним поэтом «романтической эпохи» и одновременно её главой. Он сделал разговорный язык способным к лирике, поднял фельетон и путевые заметки до художественной формы и придал ранее не знакомую элегантную лёгкость немецкому языку. На его стихи писали песни композиторы Франц Шуберт, Роберт Шуман, Рихард Вагнер, Иоганн Брамс, П. И. Чайковский и многие другие.

Биография

Родился 13 декабря 1797 года в Дюссельдорфе, в семье обедневшего еврейского купца Самсона Гейне (1764—1829), торговавшего тканью. Кроме него в семье росли ещё трое детей — Шарлотта (1800—1899), Густав (1803—1886) и Максимилиан (1804—1879). Первоначальное воспитание Генрих получил в местном католическом лицее, где ему была привита любовь к пышности католического богослужения. Воспитанием сына серьёзно занималась мать Бетти (Пейра) (1770—1859). Образованная и мудрая женщина, она хотела обеспечить Генриху хорошее образование.

После изгнания французов и присоединения Дюссельдорфа к Пруссии Генрих переходит в экономическое училище. Потом Генриха отправили на стажировку во Франкфурт-на-Майне. Это была попытка сделать из мальчика продолжателя родовой финансово-торговой традиции. Но она провалилась, и Генрих вернулся домой. В 1816 году родители отправляют сына в Гамбург, где у его дяди, Соломона Гейне (1767—1844), был банк. Как настоящий педагог, он дал Генриху возможность раскрыть свои способности и поставил племянника во главе маленькой компании. Но Генрих «успешно» провалил дело меньше, чем за полгода. Тогда дядя поставил его вести бухгалтерские счета, но Генрих всё больше увлекался лирикой. Поссорившись с дядей, Генрих снова возвращается домой.

За три года, проведенные у Соломона, он влюбился в свою кузину Амалию, дочь дяди Соломона. Любовь осталась безответной, и все переживания Генриха нашли выход в его стихах — особенно хорошо это видно в «Книге песен».

Родители дали согласие на поступление сына в университет. Сначала он поступил на юридический факультет Боннского университета. Но, прослушав всего одну лекцию, Гейне увлекается посещением лекции по истории немецкого языка и поэзии, которую читал Август Шлегель. В 1820 году Гейне переходит в Гёттингенский университет, однако его исключают за вызов одного из студентов на дуэль, которым он отреагировал на оскорбления. С 1821 по 1823 год Гейне учится в Берлинском университете, где слушает курс лекций у Гегеля. В это время он приобщается к литературным кругам города. В 1825 году перед получением диплома доктора он вынужден был креститься, так как дипломы выдавались только христианам.

Поддержка Гейне Июльской революции 1830 года заставила поэта, уставшего от постоянной цензуры, переехать в Париж. Только после 13 лет, проведенных во Франции, Генриху повезло снова оказаться на родине. Летом 1848 года по Европе прошел слух о смерти поэта, на самом же деле он, попрощавшись в мае с белым светом (тогда он в последний раз выходил из дому и посещал Лувр), оказался прикованным к кровати из-за болезни. Ещё в 1846 году у него начался прогрессирующий паралич, но он не потерял интереса к жизни и продолжал писать. Даже после восьми лет болезни Гейне не сдавался и даже сохранил чувство юмора. В 1851 году вышел его последний сборник — «Романсеро». В сборнике чувствуются скептицизм и пессимизм. Вне всякого сомнения, в нём отразилось физическое состояние поэта.

Генрих Гейне умер 17 февраля 1856 года в Париже и был похоронен на кладбище Монмартр.

Право, не знаю, заслуживаю ли я того, чтобы гроб мой украсили когда-нибудь лавровым венком. Поэзия, при всей моей любви к ней, всегда была для меня только священной игрушкой или же освящённым средством для небесных целей. Я никогда не придавал большого значения славе поэта, и меня мало беспокоит, хвалят ли мои песни или порицают. Но на гроб мой вы должны возложить меч, ибо я был храбрым солдатом в войне за освобождение человечества! Оригинальный текст (нем.)   Ich weiß wirklich nicht, ob ich es verdiene, daß man mir einst mit einem Lorbeerkranz den Sarg verziere. Die Poesie, wie sehr ich sie auch liebt, war immer nur ein heiliges Spielzeug oder geweihtes Mittel für himmlische Zwecke. Ich habe nie großen Wert gelegt auf Dichter-Ruhm, und ob man meine Lieder preiset oder tadelt, es kümmert mich wenig. Aber ein Schwert sollt ihr mir auf den Sarg legen; denn ich war ein braver Soldat im Befreiungskrieg der Menschheit. — Генрих Гейне, Путевые картины, Путешествие из Мюнхена до Генуи, глава XXXI, 1829 (перевод В. А. Зоргенфрея)

Основные произведения Гейне

• Сборник стихов Книга песен (Buch der Lieder), 1827
• Путевые картины (Reisebilder):
  • 1 том — Путешествие по Гарцу (Die Harzreise), 1826
  • 2 том — Северное море (Nordsee) и Идеи. Книга Ле Гран (Ideen. Das Buch Le Grand), 1827
  • 3 том — Путешествие из Мюнхена до Генуи (Reise von München nach Genua) и Луккские воды (Die Bäder von Lucca), 1829
  • 4 том — Город Лукка (Die Stadt Lucca) и Английские фрагменты (Englische Fragmente), 1831
• Сборник стихов Новые стихотворения (Neue Gedichte), 1844
• Сборник стихов Романсеро (Romanzero), 1851

Генрих Гейне и Карл Генрих Маркс

Гейне был дальним родственником Карла Маркса по материнской линии. Примечательно, что, познакомившись в 1843 году в Париже, они не подозревали о своём родстве. Поэт был очарован умом этого молодого философа и почти ежедневно приходил на улицу Вано поговорить о политике и литературе. Оба они разделяли пристрастие к французским утопистам. В 1844 году они вместе сотрудничали в выходившей краткое время в Париже газете немецкой революционной эмиграции - «Форвертс» ("Vorwärts"). Карл призывал Гейне поставить свой поэтический гений на службу свободе: «Оставьте эти вечные любовные серенады и покажите поэтам, как орудовать хлыстом». Vorwärts!

По воспоминаниям Франциски Кугельман, очень часто, когда кто-нибудь проявлял излишнюю сентиментальность, Маркс цитировал четверостишие Гейне:

Раз барышня стояла
Над морем в поздний час
И горестно вздыхала,
Что солнца луч погас.

Оригинальный текст (нем.)  

Das Fräulein stand am Meere
Und seufzte lang und bang.
Es rührte sie so sehre
der Sonnenuntergang.

Маркс навещал поэта вплоть до последних его дней, и Ф. Кугельман сохранила для истории начало их последнего диалога:

Гейне как раз перестилали постель, когда вошёл Маркс; он был так болен, что к нему едва можно было прикасаться, сиделки поэтому несли его в кровать на простыне. Гейне, которого даже в этот момент не оставил его юмор, совсем слабым голосом приветствовал Маркса:

— Видите, дорогой Маркс, дамы всё ещё носят меня на руках…

— Кугельман, Ф. «Несколько штрихов…» в кн.: Воспоминания о Марксе и Энгельсе. — М., Политиздат, 1956. — с.288.

В музыке

Многие композиторы создали музыкальные произведения на стихи Гейне. В их числе композиторы XIX века Роберт Шуман, Фридрих Зильхер, Франц Шуберт, Феликс Мендельсон, Фанни Мендельсон, Иоганнес Брамс, Хуго Вольф, Рихард Штраус, Пётр Чайковский, Эдуард Мак-Доуэлл, Клара Шуман и Рихард Вагнер, а также XX века — Николай Метнер, Ханс Хенце, Карл Орф, Лорд Бернерс, Пауль Линке, Ицкель Браун, Марсель Тиберг.

Наследие

• Гейне был любимым поэтом австрийской императрицы Елизаветы, Альберта Эйнштейна, молодого Йозефа Геббельса, Н. И. Бухарина.
• После прихода к власти нацистов Гейне из-за его еврейского происхождения и прогрессивных взглядов был под запретом в Третьем Рейхе; памятники ему были разрушены, а его самого на страницах «Völkischer Beobachter» и в речах нацистских вожаков типа Розенберга называли «дегенератом». Произведения Гейне были под запретом в гитлеровской Германии, за исключением песни «Лорелея», которая печаталась как народная. Костры, на которых сжигали книги, подтвердили цитату из трагедии Гейне «Альмансор»:

Это была лишь прелюдия, там, где сжигают книги, впоследствии сжигают и людей.

Оригинальный текст (нем.)  

Das war ein Vorspiel nur, dort, wo man Bücher
Verbrennt, verbrennt man auch am Ende Menschen.

Память

• В честь Г. Гейне был назван астероид (7109) Heine, открытый астрономом Людмилой Карачкиной в Крымской Астрофизической Обсерватории 1 сентября 1983 г.

Литература

• Кирпичников А. Две биографии. Ж. Санд и Генрих Гейне, М., 1886—1887
• Вейнберг П. И. [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003661000/rsl01003661769/rsl01003661769.pdf Генрих Гейне, его жизнь и литературная деятельность]. — СПб.: Тип. и лит. И. Г. Салова, 1891. (2-е изд. — 1903)
• Шелер Альфред, Генрих Гейне, М., 1906
• Овсянико-Куликовский Д. Н., Поэзия Генриха Гейне, СПБ., 1909
• Анненский И. Ф. Гейне прикованный. Гейне и мы // Анненский И. Ф. Книги отражений. — М., 1979;
• Коган П. С., Очерки по ист. зап.-европ. литературы, т. II.
• Меринг Ф., ст. в кн. «Мировая лит-pa и пролетариат», 1925
• Фриче В. М., Очерк развития зап.-европейской литературы, 1927
• Гейне в воспоминаниях современников. — М., 1988;
• Гиждеу С. П. Лирика Генриха Гейне. — М., 1983;
• Дейч А. Н. Судьбы поэтов. Гельдерлин. Клейст. Гейне. — М., 1974.
• Пронин В. А. Генрих Гейне // История зарубежной литературы XIX века. (Под ред. Н. П. Михальской) — Ч. 2. — М.,1991. — С. 115—126.
• Дежуров А. С. «Книга песен» Генриха Гейне // Зарубежная литература XIX в. Практикум для студентов, аспирантов, преподавателей-филологов и учащихся старших классов школ гуманитарного профиля. — М., 2002. — С. 104—122.
• Strodtmann Ad., H. Heine, Leben und Werke (1867—1869, 2 Bde, русск. сокр. пересказ Чуйко).
• Hüffer H., Aus dem Leben H. Heine’s, 1878.
• Ducros L., H. Heine et son temps, 1886.
• Prölss Rob., H. Heine, 1886.
• Bölsche, H. Heine, Versuch einer ästhetisch-kritischen Analyse seiner Werke, 1887.
• Brandes G., Das Junge Deutschland, 1891 (есть русск. перев.).
• Betz P. L., Heine im Frankreich, 1895
• Legras Jules, H. Heine poète, 1897
• Karpeles G., H. Heine, Aus seinem Leben und seiner Zeit, 1899 (А. Г. Горнфельд, Друзья и враги Гейне (из кн. G. Karpeles’а), см. его книгу «На Западе», СПБ., 1910 или «Русск. богатство», 1900, V)
• Zurlinde O., H. Heine und die deutsche Romantik, 1899
• Lichtenberger H., H. Heine penseur, 1905
• Fürst R., H. Heine, Leben, Werke und Briefe, 1912
• Plotke, H. Heine als Dichter des Judentums, 1913
• Brauweiler E., Heine’s Prosa, 1915
• Wendel H., H. Heine, ein Lebens- und Zeitbild, 1917
• Wolff M. J., H. Heine, 1922
• Jess H., H. Heine, 1924
• Petriconi Giac., Arrigo Heine, Roma, 1925
• Belart W., Gehalt und Aufbau von H. Heine’s Gedichtsammlungen, 1925
• Bieber H., H. Heine, Gespräche, Briefe, Tagebücher, Berichte seiner Zeitgenossen, 1925
• Clarke A. M., Heine et la monarchie de Juillet, 1927;
• Ras G., Börne und Heine als politische Schriftsteller, 1927;
• Beyer, Der junge Heine, 1911.
• Григорьев А., Собр. сочин., под ред. А. Спиридонова, т. I (указ. ст.), П., 1918
• Писарев, Гейне Гейне, Сочин, т. II;
• Его же, Вольные русские переводчики, там же;
• Грузинский А. Е., Литературные очерки, Алекс. Н. Веселовский. Герцен-писатель. Комарович. Достоевский и Гейне, «Современный мир», 1916, Ї 10;
• Шувалов С., Лермонтов и Гейне, сб. «Венок Лермонтову»;
• Тынянов Ю., Блок и Гейне, сб. «О Блоке», П., 1922;
• Его же, Тютчев и Гейне, «Книга и революция», 1922, Ї 4;
• Чулков Гейне, Тютчев и Гейне, «Искусство», Ї 1;
• Блок А., Предисловие к «Путевым картинам», Собр. сочин. Гейне, т. II, «Всемирная лит-ра», 1923;
• Его же, Герцен и Гейне, сб. «А. И. Герцен», Гиз, 1920;
• Его же, Герцен и юдаизм, «Жизнь искусства», П., 1923, Ї 31;
• Книпович Е. Ф., Блок и Гейне, сб. «О Блоке», «Никитинские субботники», 1929;
• Фёдоров А., Русский Гейне, сб. «Русская поэзия XX в.», Л., 1929.
• Дейч А. И. Гейне, 1933. — 256 с. (Жизнь замечательных людей)

Ссылки

• Heinrich Heine в каталоге ссылок Open Directory Project (dmoz). (нем.)
• [www.geynegenrih.net.ru/ Гейне Генрих — о творчестве писателя]
• В. А. Луков, [www.world-shake.ru/ru/Encyclopaedia/4157.html Гейне Г. «Девушки и женщины Шекспира»] // Электронная энциклопедия «Мир Шекспира» [2010]
• [www.evreyskaya.de/archive/artikel_745.html Генрих Гейне: уход от иудаизма и возвращение к нему]

Отрывок, характеризующий Гейне, Генрих

– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.