Гейсмар, Фёдор Клементьевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Гейсмар Фёдор Клементьевич
Дата рождения

14 мая 1783(1783-05-14)

Место рождения

Ален

Дата смерти

10 мая 1848(1848-05-10) (64 года)

Место смерти

Санкт-Петербург

Принадлежность

Королевство Пруссия
Российская империя Российская империя

Звание

Генерал от кавалерии

Сражения/войны

Русско-турецкая война (1806—1812),
Польское восстание 1830 года

Награды и премии

Фёдор Клементьевич Гейсмар (нем. Friedrich Caspar von Geismar; 17831848) — генерал от кавалерии (1841), барон, партизан, герой Отечественной войны 1812 года, Заграничных походов и русско-турецких войн, кавалер орденов Св. Александра Невского и Св. Георгия IV-й степени.





Ранние годы

Родился в городе Ален в Вестфалии, сын камергера при дворе короля Пруссии. Вероисповедания католического. Получил образование в закрытой католической школе. С детства был слаб здоровьем, поэтому после смерти отца хотели сделать его по окончании школы священником, но он убежал из дома, добрался через всю Германию до Вены, и поступил к старшему брату в полк.[1]

Послужной список

Австрийская служба и битва при Нови

Службу начал в австрийской армии в полку Дейчмейстеров, боевым крещением его стало участие в битве при Нови под командованием А. В. Суворова.[2]

Вступление в русскую службу и русско-турецкая война 1806—1812 гг.

В 1805 году, по предложению стоявшего тогда на Корфу с отрядом русских войск генерала Анрепа, перешёл в русскую службу прапорщиком Сибирского гренадёрского полка. Принял участие в Неаполитанской операции.

Участвовал в русско-турецкой войне 1806—1812 года. При Шумле с сотней своих гренадёров несколько часов удерживал важную позицию против непрекравшихся турецких атак. Остатки отряда были спасены генералом Кульневым, чьи гусары — во главе с самим будущим клястицким героем — прикрыли отступление от атак турецкой кавалерии. Награждён орденом св. Георгия IV-й степени.

Война 12-го года

В Отечественной войне 1812 года адъютант генералов Бахметева и Милорадовича. "Ранен тяжко ядром" при Островне. Находился на излечении в Петербурге.

Заграничные походы

Проявил себя как командир партизанских отрядов в Заграничных походах, участвовал в совместных действиях с Орловым-Денисовым и Давыдовым. Герой битвы под Кульмом. В этой битве Гейсмар, во главе казачьего полка, произвёл две лихие атаки против бригады французских кирасиров.

В октябре 1813 года, заняв Веймар ранее отступавших французов, Гейсмар отразил все атаки гвардейской кавалерии генерала Лефевра и тем спас город от разрушения. Благодарные жители поднесли ему за это "Золотую шпагу" и назвали почётным гражданином города.[3]

Наряду с Сеславиным предлагал в кампанию 1814 года пройти своим летучим отрядом всю Францию и соединить союзные армии с герцогом Веллингтоном, находившимся тогда под Байонною, однако Высочайшего позволения на это не получил.[4]

В 1816—1820 гг. командовал Московским драгунским полком.

Подавление восстания Южного общества декабристов

В 1826 году усмирил взбунтовавшийся Черниговский полк, который был им разбит при селе Устимовке под Белой Церковью.

Русско-турецкая война 1828—1829 гг.

Командовал русским авангардом в Малой Валахии в русско-турецкой войне 1828—1829 годов, где отличился сражением при Боелешти: передовой отряд русской армии под его командованием разбил 6-кратно превосходящие силы сераскира Видинского, наутро после битвы захватив Калафат и — вынудив турок уйти за Дунай в Видин. За это сражение Фёдор Клементьевич возведён был по военному ведомству в чин генерал-лейтенанта, а по дворцовому — генерал-адъютанта Е. И. В. Дальнейшие действия Гейсмара в кампанию 18281829 годов доставили ему знак ордена св. Владимира II-й степени.

После заключения Адрианопольского мира, будучи осведомлен о тайном передвижении турецких войск, отряд Гейсмара совершил упреждающий рейд в Болгарию, взяв — среди прочего — Софию, и тем воспрепятствовав туркам нарушить Адрианопольский мир и разгромить страдавшую от эпидемии холеры в Адрианопольском лагере русскую армию.

Польское восстание 1830 года

Польская война 1831 года началась для Гейсмара неудачно. Приняв командование 2-й конно-егерской дивизией за 10 дней до битвы при городке Сточек Гейсмар с 1-й бригадой — в составе Переяславского и Принца Вюртембергского полков —попытался напасть на отряд Дверницкого, однако отсутствие должной боевой выучки вверенных ему войск для действий "подивизионно" в сложных условиях местности привело к побегу обоих полков с поля сражения практически без боя[5]. О последовавшем поражении Фёдор Клементьевич, по воспоминаниям его современников и потомков, всегда отзывался в том смысле, что его фатальной ошибкой было "незнание нравственного состояния вверенных мне войск, в противном случае я никогда не решился бы атаковать Дверницкого в той позиции.[6]"

В сражении при Грохове Гейсмар командовал кавалерийским резервом. Когда польские повстанцы начали беспорядочное отступление, он хотел отрезать их от Праги, — что позволило бы русским полностью уничтожить повстанческую армию — и тем совершенно прекратить восстание, — и уже двинул своих конников вперёд... но — три раза (sic!) получил строжайшее приказание из штаба Дибича оставаться на месте.

Впоследствии руководил авангардом Розена, командовал войсками в оборонительных сражениях при Дембе-Вельке и Игане. Отставленный после Игане на 3 месяца от дел для расследования катастрофы при Сточеке, едва не совершил по этому случаю в Киеве самоубийства[7], но был возвращён на службу с назначением авангардным командиром в корпус Ридигера. Руководил преследованием повстанцев в Южной Польше до откомандирования части войск корпуса под его командованием для штурма Варшавы. При штурме Варшавы во главе 2-й пехотной дивизии командовал захватом ключевых редутов: №55 и 54 — на который, после захвата 55-го, немедленно повернул свой отряд, и где был тяжело ранен в бедро.[8] За штурм Варшавы награждён был орденом св. Александра Невского, никаких других наград за эту войну не получил.

Последние годы службы

Командовал армейским корпусом в Вильне, по делу Конарского — как и многие его высокопоставленные сослуживцы в Вильне[9] — от службы был отставлен.[10] Некоторое время по очереди исполнял обязанности флигель-адъютанта Е. И. В. В 1842 году вышел в отставку.

Личность

По отзыву графа Граббе, Фёдор Клементьевич был человек

полный волнений, честолюбия, тревоживший себя и других беспрерывными военными и гражданскими планами, благородный, великодушный, страстный, часто несправедливый, но всегда готовый к примирению искреннему, на боевом поле бесстрашный, хладнокровный, вообще муж силы и дела.

Выйдя в 1842 году в отставку, он поселился в своём имении Грудек Подольской губернии[11] — и занялся приведением его в порядок: устроил там пивоваренный и сахарный заводы, завел стада тонкорунных овец и голландских молочных коров. Заботясь о крестьянах, построил для них церковь, костел, устроил больницу, богадельню, школу.

Владел также имениями в Вестфалии и Люблинской губернии.[12]

С началом революционных событий 1848 года в Европе выехал в Петербург с предложением своих услуг императору. Получив благосклонное письмо от графа Чернышова, не содержавшее никакого назначения, остался ожидать монаршьей воли в Петербурге, где и скончался в гостинице не дожив трёх дней до своего 65-летия. Оставил чрезвычайно интересное предсмертное письмо, раскрывающее его искренние намерения в отношение России.

Семья

Был дважды женат. Первая жена — из румынского княжеского рода Гика. От этого брака родилось двое сыновей.[13]

После развода — женился на племяннице немецкого поэта Гердера. Имел в браке пятерых сыновей и трёх дочерей.

Старший сын его от второго брака, барон Александр Фёдорович[14] (15 февраля 1822 года — около 23 ноября 1865 года) — вступил в службу в Сумский гусарский полк в 1839 году, служил также в Стародубовском кирасирском полку, переименован в корнеты гвардии с зачислением в Кавалергардский полк в 1848 году, полковник Кавалергардского полка с 1860 года. Уволен 23 ноября 1865 года как не прибывший в полк из двухмесячного отпуска[15].

Награды

Награждён 5 июля 1813 года орденом св. Георгия IV-го класса.

За отличия в сражениях с французами.

Также награждён орденами Святого Александра Невского, Святого Владимира II класса и рядом других русских и зарубежных наград.

Напишите отзыв о статье "Гейсмар, Фёдор Клементьевич"

Примечания

  1. Мемуары барона Гейсмара, изданные Владимиром Гейсмаром. "Русская Старина" — 1881 год, книга 5-я.
  2. в битве на глазах Фёдора Клементьевича погиб его старший брат, бывший также офицером Дейчмейстеров.
  3. На родине Фёдора Клементьевича, в городке Ален (Северный Рейн - Вестфалия) в честь этого события установлена памятная доска, а сам он также до сих пор является почётным гражданином города — см. данную статью на немецком языке.
  4. Михайловский-Данилевский А. М. Описание похода на Францию в 1814 году. С.237
  5. Принца Вюртембергского полк бежал полностью, не успев вступить в бой с польскими уланами, причём барон Гейсмар лично пытался возглавить атаку 2-го дивизиона
  6. "Русская Старина" 1881 год - Книга 5-я. Воспоминания о Бароне Гейсмаре, опубликованные его внуком Владимиром Гейсмаром.
  7. попытка застрелиться была предотвращена верной супругой - безотлучной спутницей Фёдора Клементьевича во всех его походах
  8. команование принял на себя полковник Елецкого пехотного полка Павел Липранди, первым взошедший на вал 54-го редута — хотя захват его был поручен другому генералу
  9. например, Виленский комендант Ксенофонт Квитницкий
  10. В его корпусе служил подпоручиком Аглай Константинович Кузьмин-Караваев, глава заговора с целью освобождения Конарского
  11. 5 тысяч десятин земли записаны были на супругу Фёдора Клементьевича, что узнаём из биографии его сына.
  12. 7 тысяч десятин. См. там же.
  13. обоих Гейсмар пережил — один погиб на Кавказе, другой — умер от холеры в войну 1828—1829 гг.
  14. Сборник биографий кавалергардов. [1724-1899] : По случаю столет. юбилея Кавалергардского ея величества государыни имп. Марии Федоровна полка / Сост. под ред. С. Панчулидзева. Т. 1. - Санкт-Петербург : Экспедиция заготовления гос. бумаг, 1901-1908. - 4 т.; 35. [Т. 4] : 1826-1908. - 1908. - XIV, 437 с. : ил. — Т. 4, С. 170.
  15. в статье упомянут скончавшимся — "+"

Литература

Отрывок, характеризующий Гейсмар, Фёдор Клементьевич

– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.