Гейхал Шломо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 31°46′32″ с. ш. 35°13′00″ в. д. / 31.7757889° с. ш. 35.2169111° в. д. / 31.7757889; 35.2169111 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=31.7757889&mlon=35.2169111&zoom=14 (O)] (Я) Гейха́л Шло́мо (англ. Heichal Shlomo; ивр.היכל שלמה‏‎) — здание на улице Кинг Джордж в Иерусалиме, рядом с Большой хоральной синагогой; которое когда-то было офисом Главного раввината Израиля и зданием Верховного раввинатского суда. В настоящее время здесь также размещается музей еврейского искусства «Вольфсон», синагога «Ренаним» и конференц-зал.





История

История создания Гейхал Шломо берёт своё начало в 1923 году, когда главные раввины Израиля Авраам Ицхак Кук и рабби Яков Меир (англ.), опубликовали воззвание к созданию центральной синагоги в Иерусалиме:

(...)Справедливо ли, что городу, каким является Иерусалим, где имеется огромная еврейская община, не достаёт этого священного символа объединения народа Израиля?
(...)Возможно ли, что из уст в уста передаётся этот странный и абсурдный факт: «В святом Иерусалиме нет центральной и большой синагоги»?

Раввины, распространившие это воззвание, выразили настроение многих людей: для Иерусалима и его новых районов, строящихся в окрестностях, должна была быть создана центральная синагога, которая объединила бы духовную жизнь всего города.

Многие считали, что синагога Йешурун, построенная в двадцатые годы, при которой имелась школа для мальчиков и детский дом для детей сефардского происхождения, отвечает требованиям для создания центральной синагоги. Количество сторонников этого убеждения возросло, когда синагога Йешурун переехала в своё постоянное здание на центральную улицу Иерусалима Кинг Джордж. На здании Йешурун до сих пор сохранилась вывеска с названием «Центральная синагога».

Однако, появление нового адреса резиденции синагоги Йешурун не повлияло на необходимость создания центральной синагоги. Аргументом являлось то, что Йешурун, сообщество прихожан которой составляли только ашкеназские евреи, была реформистской синагогой. Были и такие, кто желал, чтобы в центральной синагоге была капелла, а в Йешуруне её не было. Кроме того, Йешурун была в ведении частной благотворительной организации, которая никогда не получила бы официальной государственной поддержки.

Йешурун могла получить статус «Центральной синагоги» только при условии проведения в ней национальных мероприятий и вхождения в состав её общины представителей израильской элиты.

Требования к правительственным учреждениям, в частности, к министерству по делам религий, с акцентом на создание в Иерусалиме государственно-религиозной синагоги, усилились после образования государства Израиль в 1948 году. Эти требования были удовлетворены спустя несколько лет, когда в Иерусалиме был создан Главный раввинат — Гейхал Шломо.

Создание Гейхал Шломо

На праздник Лаг ба-Омер в 1958 году завершились многочисленные призывы к созданию религиозного центра Иерусалима: в этот день, наконец, состоялась церемония посвящения храма.

Здание было названо в честь Шломо Вольфсона, отца сэра Айзека Вольфсона (англ.), который пожертвовал деньги на строительство. С тех пор в этом здании действуют офисы Главного раввината и других религиозных учреждений.
В церемонии открытия принимали участие президент Ицхак Бен-Цви, министры, главные раввины Израиля, депутаты Кнессета, мэр Иерусалима Мордехай Иш-Шалом и др.

В здании Гейхал Шломо, построенном на улице Кинг Джордж в Иерусалиме, первоначально размещались офисы Главного раввината и Верховного раввинатского суда. Пространство здания позволило выделить для каждого офиса отдельную секцию.
В Гейхал Шломо была также создана Центральная религиозная библиотека Израиля, которая насчитывает десятки тысяч книг, в том числе книг, найденных в завещанном имуществе членов еврейских общин, уничтоженных в Холокосте.

В списке учреждений, которые переехали в Гейхал Шломо, были: «Отдел по религиозным связям с общественностью», «Комиссия по контролю за выполнением религиозных законов», «Объединение синагог» и другие. Позднее в Гейхал Шломо был открыт музей, в котором представлена редкая коллекция священных артефактов из еврейских общин со всего мира. На верхнем этаже был построен конференц-зал.

Синагога Гейхал Шломо

При строительстве было принято решение о создании синагоги, в которой будут молиться посетители. Синагога была построена на нижнем этаже здания.

Пожертвования

В связи с тем, что синагога предназначалась, прежде всего, для посетителей Гейхал Шломо, она была не очень вместительная и относительно небольшая. Но, несмотря на небольшие размеры, в её устройство были вложены немалые деньги. В синагоге было одиннадцать окон и цветные витражи, созданные художником Дэвидом Хиллманом ещё в начале строительства. Каждое окно было посвящено отдельной теме, например, Шаббату, Рош Ходеш, Песаху, Йом Кипур и Песни Песней.

Ковчег Завета

Самый роскошный элемент в синагоге — Ковчег Завета, привезённый из синагоги сефардской общины в Падуе (Италия).

Итальянский Ковчег Завета из Падуи и свиток Торы, который в нём хранится, были привезены сюда в пятидесятые годы вместе с другими ковчегами в рамках операции по перемещению ковчегов из Италии в Израиль. Некоторые из ковчегов были доставлены из синагог, в которых после Холокоста больше не осталось прихожан. В ходе этой операции было привезено и распределено по всей стране сорок ковчегов. Некоторые из них, в том числе ковчег из синагоги города Конланло Венето, были доставлены в Иерусалим и послужили основой для Музея искусства итальянских евреев.
Операцию возглавляли сотрудник Еврейского агентства доктор Шломо Умберто Нахон, министр по делам религий Зера Вархафтиг (англ.) и другие деятели Италии и Израиля.

Ковчег, размещённый в синагоге Гейхал Шломо, был построен в 1728 году, и более чем 200 лет находился в сефардской синагоге Падуи. Для посвящения ковчега в Италии рабби Моше Хаим Луцатто (Рамхаль) написал молитвы и гимны, такие как, например, «Открытие Священного Ковчега».
Сефардская синагога в Падуе действовала до 1892 года, когда власти Падуи объединили все общины в Большой синагоге. Сефардская синагога пустовала до 1955 года. После разрешения лидеров итальянской общины перевезти Ковчег Завета на землю обетованную, он был разобран на мелкие части, упакован и перевезён на корабле «Дорис» из Италии в Израиль. Для посвящения итальянского Святого Ковчега, в синагоге Гейхал Шломо было перепечатано «Посвящение Ковчегу» Рамхаля. На стенах Ковчега всё ещё существуют надписи, сделанные в Падуе. Новые надписи были сделаны на открытии Ковчега в Гейхал Шломо.
Ковчег нуждался в ремонте и особой реставрации, и для производства работ был приглашён Исаак Бек, один из самых известных художников Иерусалима, специализирующийся в области реставрации синагог в течение многих лет (Бек написал некоторые фрески в синагоге «Хурва» (англ.)).
Когда ковчег достиг Иерусалима, высота площадки для чтения торы была уменьшена, — в Падуе она была очень высокой.

Канторское искусство

Хотя размеры синагоги были относительно небольшими, управляющие Гейхал Шломо во главе с доктором Моше Йоффе решили, что синагога будет служить примером для других синагог в Израиле, в частности, что кантор синагоги будет регулярно вести общественные молитвы вместе с профессиональным хором в полном объёме. С начала XX века в различных синагогах Иерусалима, в том числе в синагогах Хурва, Йешурун и синагоге президента никогда не действовали профессиональные хоры в полном объёме.

Первым кантором Гейхал Шломо был Моше Штерн, сын репатриантов из Будапешта. Его отец, Израиль Штерн, был приглашён в качестве кантора в синагогу на горе Сион, а сын Моше должен был быть главным кантором синагоги Гейхал Шломо. Моше Штерн был выбран единственным из 23-х молодых людей, состязавшихся за назначение на эту должность. Он служил пять лет. В 1976 году главным кантором был выбран Шломо Эйзенбах, который прослужил на этой должности до 90-х годов XX века.

На должность дирижёра хора, которая имела не меньшее значение, чем должность кантора, был назначен Цви Тальмон. В состав хора, которым руководил Тальмон, входили также и дети в возрасте около десяти лет. Хор принимал участие в таких важных церемониях как зажжение факела в День памяти жертв Холокоста в Яд ва-Шем.

После создания Большой синагоги в Иерусалиме в 1982 году в синагоге Гейхал Шломо был создан молельный зал «Ренаним» (в переводе с иврита — «Восхваление»). Среди прихожан зала «Ренаним» были доктор Йосеф Бург и судья Менахем Элон .

Гейхал Шломо сегодня

В 1992 году Главный раввинат переехал в здание, расположенное при въезде в Иерусалим. В это же время большинство книг из библиотеки Гейхал Шломо было продано, остались только книги, находившиеся в конференц-зале.
В настоящее время в здании Гейхал Шломо работает музей еврейского искусства и зал, в котором проводятся различные религиозные мероприятия. Часть здания сдается в аренду различным еврейским организациям (например, израильской штаб-квартире организации StandWithUs, целью которой является распространение объективной информации об Израиле и его политике).

В 2009 году Гейхал Шломо посетил Папа Римский Бенедикт XVI.[1]

Музей еврейского искусства им. Вольфсона

В музее Гейхал Шломо представлен уникальный и привлекательный опыт сохранения еврейского самосознания и культурного наследия. Большая коллекция включает в себя экспонаты из еврейских общин Израиля и мира, от периода Первого Храма по сей день.

Эта коллекция считается одной из самых значимых в мире. Экспозиция сочетает иудаику с увлекательными историями, представляет картины и скульптуры, отражающие еврейскую жизнь.

Еврейское самосознание, Иерусалим и Холокост — основные мотивы представленных экспонатов.

Напишите отзыв о статье "Гейхал Шломо"

Примечания

  1. [www.oecumene.radiovaticana.org/en1/Articolo.asp?c=286738 Text of Pope Benedict XVI's Address to Chief Rabbi's of Jerusalem]

Литература

  • ראובן גפני, «מקדש מעט - בתי כנסת מוכרים ונסתרים בירושלים», יד יצחק בן צבי,2004.

Ссылки

  • [www.hechalshlomo.org.il Официальный сайт Гейхал Шломо]
  • [www.makor1.co.il/makor/Article.faces;jsessionid=3edb07f330d7180da03fc8964bfdbc75c721b02bde8f.e38Oa38OchiKa40TbhuMa3mPbxv0?articleId=3065&channel=4&subchannel=4 Статья о Гейхал Шломо на сайте «Макор ха-ришон»] (иврит)

Отрывок, характеризующий Гейхал Шломо

– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.