Гей-национализм

Гей-национализм, квир-национализм (англ. Gay nationalism, Queer nationalism) — социологическая концепция, согласно которой формирование в рамках освободительного движения ЛГБТ-сообщества является процессом становления новой нации. Сторонники гей-национализма считают, что гей-сообщество это не группа людей с определенными сексуальными практиками, а нация, имеющая собственную идентичность, культуру и историю.

Исходя из собственного опыта преследований и социальной изоляции, многие геи и лесбиянки воспринимают себя в большой степени отличающимися от гетеросексуального большинства. Следуя естественной тенденции всех меньшинств, геи и лесбиянки обычно ищут защиты и поддержки среди своих. Отмена уголовного преследования гомосексуалов во многих странах привело к появлению живой субкультуры, в то время как социальное и правовое равенство так и не было достигнуто в равной мере. Это привело к росту ощущения фрустрации и к стремлению отмежеваться от враждебного гетеросексуального большинства. В 1990 году это чувство отразилось в появлении «Queer Nation» («Нации Не Таких»), организации известной лозунгом «I hate Straights» (примерно: «Я ненавижу натуралов»).

Одна из линий аргументации гей-националистов исходит из того, что Организация Объединенных Наций в своей Всеобщей декларации прав человека:

• в статье 15 гарантирует право на свободный выбор национальной принадлежности, и
• в статье 16, гарантирует право на брак, независимо от национальной принадлежности.

Если ООН признает геев и лесбиянок отдельной нацией, это приведет к признанию однополых браков и ликвидации дискриминации во многих странах, подписавших Всеобщую декларацию прав человека. Формирующееся национальное движение геев и лесбиянок показывает параллели с еврейской эмансипацией и сознательно ориентируется на идеи Теодора Герцля. Предлагаемая сепаратистскими группами эмансипация через национальную идентичность до сих пор привлекает мало внимания в официальной (ассимиляционной) квир-теории, однако исследователи национализма активно изучают это явление.

Исследования

Берубе (Bérubé, 1991) и Чи (Chee, 1991) первыми опредилили Квир-национализм как новую форму национализма. Согласно анализу Брайана Уокера, проведённом в 1996 году, некоторые закономерности формирования национальной культурной идентичности характерны также и для ЛГБТ-сообщества. Уокер классифицирует гей-национализм как одну из «новых», культурных форм национализма, которые отличаются от «старых», этнических и религиозных типов. Он выделил следующие признаки формирования новой общности:

• Многие формы национализма начинались как общественные движения групп, пытавшихся отделиться от дискриминирующего большинства, в этом плане квир-национализм строится на основе общности людей, дискриминируемых со стороны остального общества и находящихся в социальной изоляции.
• Гей-сообщество имеет свою собственную культуру: свои журналы, фестивали, театры, клубы, фильмы и тд.
• Гей-сообщество имеет свою литературу
• Гей-сообщество обладает общей исторической судьбой.
• Гей-сообщество ищет доступ к элементам государственного регулирования в целях обеспечения собственной безопасности, при этом является в значительной мере политически организованно, и в некоторой степени стремится пробудить национальные чувства.

Уокер предполагает, что в процессе дальнейшей интеграции (в том числе благодаря новым информационным технологиям, таким как Интернет) ЛГБТ-сообщество превратится в нетерриториальную нацию наподобие диаспоры.

Уилл Кимлика признает, что геи и лесбиянки подобно этнокультурным группам развили групповую идентичность и групповую культуру.

Уильям Берроуз высказывал идею о создании национального государства геев и лесбиянок, однако позже склонился к возможности создания автономного организованного сообщества наподобие некоторых этнических меньшинств в США. В 2004 году группа активистов попыталась провозгласить Королевство геев и лесбиянок. В ряде стран западного мира наблюдается формирование анклавов подобных этническим, так называемых гей-гетто, которые могут занимать от одного квартала до небольшого города.

Критика

Критики концепции^[кем?] аргументируют, что, по их мнению, сексуальная ориентация не может служить в качестве основы для национального самосознания. С другой стороны высказывается мнение^[кем?], что просвещение общества и интеграция гомосексуалов предпочтительнее «самоизоляции», что в ходе снижения гомофобии общества и достижения полного равноправия ЛГБТ-сообщество деконструирует. В свою очередь гей-националисты указывают на то, что предлагаемая их противниками^[кем?] «интеграция» фактически является ассимиляцией и отказом от собственной культуры, так как подразумевается, что геи и лесбиянки должны приспособится к культуре большинства. Утверждение об отсутствии национального свойства опровергается^[кем?] указанием на произвольное определении границ понятия «национальность».

Литература

1. Bérubé, A. & Escoffier, J. (1991), Queer/Nation, Out/look, Winter, S. 12 — 14.
2. Chee, A. (1991) Queer Nationalism, Out/look, Winter, S. 15-19.
3. Ranklin, L. P.: 'Sexualities and national identities: Re-imagining queer nationalism' in: Journal of Canadian Studies, Summer 2000
4. Burroughs, William S. «Thoughts on Gay State» in Gay Spirit. Ed. Mark Thompson. New York: St. Martin’s Press, 1987. pp 20-24. ISBN 0-312-00600-4
5. Walker, Brian: «Social Movements as Nationalisms» in: «Rethinking Nationalism» ISBN 0-919491-22-7.
6. Treanor, Paul: «Structures of Nationalism» in «Sociological Research online»
7. Will Kymlicka: Can Multiculturalism Be Extended to Non-Ethnic Groups? in Finding our way: rethinking ethnocultural relations in Canada (Toronto: Oxford University Press, 1998), S. 90-101.

Отрывок, характеризующий Гей-национализм

– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.