Гелимер

Гелимер (ванд. Geilamîr) — король вандалов в 530—534 годах. Сын Гилариса, внук Гензона, правнук Гейзериха.

Биография

Захват власти

Гелимер из всего потомства Гейзериха по возрасту уступал только Хильдериху и, по закону наследования престола в Вандальском королевстве старшим в роде, мог рассчитывать занять престол после его смерти. В военном деле он считался среди своих современников исключительно сведущим, но в остальном был человеком коварным, всегда готовым совершить переворот и захватить чужое. Уже при Хильдерихе Гелимер пользовался почти царской властью, замещая короля и командуя войском. Но этого ему показалось мало, и привлекши на свою сторону знатных вандалов, он убедил их отнять у Хильдериха престол, схватил Хильдериха, его племянника Оамера и брата Евагея и заключил их в темницу.

По вступлении на престол Гелимер тотчас вернулся к антивизантийской и антикатолической политике. Однако ввиду сокращения власти вандалов в Северной Африке, в результате набегов берберов и растущего открытого перехода романской части населения на сторону католической церкви, его реальные возможности были ограничены.

Отпадение Триполитании и Сардинии

Византийский император Юстиниан I воспользовался враждебной политикой Гелимера, чтобы осуществить свои давние намерения и восстановить могущество Империи. Заключив мир с Персией, он смог направить свои военные силы против вандалов. К тому времени государство вандалов стало и само постепенно распадаться. Провинция Триполитания заявила о своем выходе из Королевства вандалов и о присоединении к Восточной Римской империи. Некто Пуденций в Триполисе побудил горожан отпасть от вандалов, и отправив к василевсу своих людей, просил прислать ему войско. Юстиниан I выслал небольшой отряд архонта Таттимута. Соединившись с этим войском и воспользовавшись отсутствием вандалов, Пуденций захватил провинцию и подчинил её василевсу.

Отделился от Королевства вандалов и наместник Сардинии. Наместником туда Гелимер поставил своего бывшего раба, родом гота по имени Года, для охраны острова и для сбора ежегодной дани. Став наместником, Года отнял у вандалов этот остров и завладел им, не считая нужным отправлять королю вандалов ежегодную дань. Сразу же после захвата власти он послал послов к Юстиниану, прося покровительства и защиты от вандалов. Император отправил в помощь мятежнику четыреста воинов во главе с архонтом Кириллом.

Гелимер мало надеялся вернуть отдалённую Триполитанию, опасаясь начинать войну с Византией. Отобрав сто двадцать самых быстроходных и крепких кораблей и пять тысяч воинов, он послал их в Сардинию под предводительством своего брата Цазона.

Вандальская война

Подготовка к византийскому вторжению в Африку

В Константинополе шло приготовление войска против Карфагена — десяти тысяч пеших и пяти тысяч всадников, как из регулярных солдат, так и из федератов-варваров, главным образом гуннов. Для перевозки такого войска потребовалось пятьсот кораблей, которые обслуживали тридцать тысяч моряков и гребцов, по большей части египтян и ионян, а также и киликийцев. Начальником над всеми этими кораблями был назначен Калодим из Александрии. Были у них и длинные корабли, приспособленные для морского боя, в количестве девяноста двух. Назывались эти суда дромонами (буквально бегуны), ибо они могли плыть очень быстро, у них было по одному ряду весел и сверху они имели крышу для прикрытия от вражеских стрел. На этих судах было две тысячи византийцев, одновременно и гребцов, и воинов. Главнокомандующим над всем войском василевс поставил Велисария. Василевс вручил ему грамоту, которая давала ему право поступать, как он сочтет нужным. Все его действия получали такую же силу, как совершенные самим василевсом. Приготовления к походу против вандалов были, по-видимому, завершены к июню 533 года и войско Велисария отплыло в Африку для покорения Королевства вандалов.

Высадка византийцев и начало войны

Через три месяца после отплытия, 31 августа 533 года флот Велисария пристал к Капут-Ваде (Рас Капудии) в пяти днях пути от Карфагена. Гелимер, видимо, полагал, что византийский флот появится не ранее наступления прохладного времени года. Он продолжал борьбу с берберами, отправил флот против Годы, и, оставив столицу королевства Карфаген без должной защиты, разместился в Гермионе, в четырёх днях пути от побережья.

Византийцы захватили город Силлект на африканском берегу. Велисарий всячески ограждал римское население страны от грабежей и погромов со стороны византийских солдат и даже сурово наказывал мародёров. Византийский полководец стремился показать себя освободителем римского населения от ига вандалов. На первых порах эта тактика давала результаты, города сдавались без боя. Быстрому захвату населённых пунктов способствовало и то, что в своё время Гейзерих приказал срыть все укрепления в стране вандалов, чтобы исключить сопротивление своей власти.

Через Лепту и Гадрумет византийское войско прибыло к местечку Грасс, на расстоянии трехсот пятидесяти стадий (около 65 км) от Карфагена. Там находился дворец правителя вандалов и прекрасный парк с множеством различных плодовых деревьев, обильно орошаемый источниками. Отдохнув там, византийцы продолжили движение на Карфаген. При передвижении войска Велисарий приказал авангарду во главе с Иоанном идти впереди, а гуннам двигаться на левом фланге, на случай внезапного нападения вандалов. Правый фланг был защищен морем. Сам Велисарий с отборным отрядом шел в тылу войска. Он подозревал, что Гелимер идёт следом за ним из Гермионы и в скором времени нападет на них. Византийский флот плыл морем параллельно движению войска.

Убийство Хильдериха

Как только Гелимер, находившийся в то время в Гермионе, получил известие о прибытии врагов, он тотчас написал в Карфаген своему брату Аммате, приказав убить Хильдериха и содержавшихся с ним под стражей его родных и близких. Затем привести в боевую готовность вандалов и все боеспособное население столицы, чтобы по прибытии врагов к теснинам возле пригорода, называемого Децим, окружить их и истребить. Аммата выполнил его приказание: он убил Хильдериха, Евагея и приближенных к ним ливийцев. Оамера в то время уже не было в живых.

Сражение при Дециме

13 сентября 533 года византийское войско прибыло в Децим, в семидесяти стадиях (13 км) от Карфагена. В тот день Гелимер приказал своему племяннику Гибамунду с двумя тысячами вандалов зайти слева, с тем расчетом, чтобы Аммата из Карфагена, Гелимер с тыла, а Гибамунд слева, сойдясь вместе, окружили неприятельское войско. Аммата прибыл к Дециму раньше других. Он приказал основным силам вандалов продвигаться к Дециму, а сам с небольшим отрядом вступил в бой с авангардом Иоанна. Он убил двенадцать храбрейших византийских воинов, но пал и сам. После гибели Амматы вандалы обратились в бегство, сея панику в рядах тех, что шли из Карфагена. Увидев бегущих, те бросились бежать вместе с ними. Иоанн и его люди, убивая всех, кто им попадался, достигли ворот Карфагена. Избиение вандалов было полным, 70 стадий от Децима до Карфагена покрылись их трупами.

В это время Гибамунд со своими двумя тысячами воинов слева от карфагенской дороги наткнулись на гуннов и были все истреблены.

Вандалы под предводительством самого Гелимера двигались между той дорогой, по которой шел Велисарий, и той, по которой шли гунны, сразившиеся с Гибамундом. Когда вандалы увидели гуннов, то захватили высокий холм, и оттеснив врагов, обратили их в бегство. Однако Гелимер не преследовал бегущих. Увидев труп брата, он с плачем и стенаниями занялся его погребением.

Велисарий же остановил бегущих, привел их в порядок, и быстрым маршем двинулся на Гелимера. Вандалы, уже потерявшие строй и не готовые к бою, не выдержали нападения, и бросились бежать, потеряв многих убитыми. Они бежали не в Карфаген, а на равнину Буллы, по дороге, ведущей в Нумидию.

Взятие Карфагена

На следующий день поздним вечером византийская армия подошла к Карфагену. Карфагеняне открыли ворота, повсюду зажгли светильники, и всю ночь город был ярко освещён, оставшиеся же в нем вандалы укрылись в храмах, моля о помиловании. Но Велисарий не позволил никому входить в город, опасаясь, с одной стороны, как бы враги не устроили там какую-нибудь засаду, с другой стороны, как бы солдатам под покровом ночи не представилась возможность безнаказанно предаться грабежу. Утром 15 сентября 533 года Велисарий, выстроив войско, без боя вступил в Карфаген.

По приказу военачальника солдаты платили за покупки на рынке, и жители не испытали от них ни оскорблений, ни угроз. Даже деловой жизни не было причинено никаких помех. Сразу же после взятия Карфагена Велисарий приказал восстановить городские укрепления, пришедшие в запустение за время правления вандалов.

Партизанская война Гелимера

Разбитый Гелимер прибыл на равнину Буллы, которая отстоит от Карфагена на четыре дня пути для пешехода налегке, и примыкает к Нумидии. Здесь он стал собирать для продолжения борьбы вандалов и тех мавров, которые дружески к нему относились. Однако немногие мавры пришли к нему на помощь, да и те без ведома своих властей. Вожди мавров в Мавретании, Нумидии и в глубине африканской пустыни, отправив послов к Велисарию, объявили себя подданными императора и дали обещание сражаться в союзе с ним. Некоторые из них предлагали ему в качестве заложников своих детей и просили прислать им по древнему обычаю знаки их власти. Велисарий все это им послал и каждого из них одарил большими деньгами. Однако на помощь ему они не пришли, хотя и вандалам помогать не решались, а выжидали, оставаясь в стороне, исхода войны.

Посольство, отправленное Гелимером в Испанию к королю вестготов Теудису с предложением заключить военный союз, вернулось ни с чем. Теудис не пожелал воевать с императором.

Стремясь привлечь на свою сторону ливийских крестьян, Гелимер раздавал им много денег. Он приказал им убивать тех византийцев, которые оказывались в окрестностях, объявив, что каждому за такое убийство он уплатит определенную сумму золота. Прокопий Кесарийский говорит, что в основном, они убивали не воинов, а рабов и слуг, которые из жадности к деньгам тайно приходили в деревни и тут попадались. Их головы жители приносили к Гелимеру и получали плату. Описание Прокопием партизанской войны Гелимера свидетельствует о том, что «освобождение» византийцами Северной Африки отнюдь не было встречено с восторгом местным сельским населением.

Брат Гелимера Цазон, прибывший, как было упомянуто, с флотом в Сардинию, высадился в гавани Караналии, с первого натиска взял город и убил узурпатора Году и всех его приспешников. Однако вызванный письмом Гелимера, он поспешил со своим воинами на помощь брату, прибыл к равнине Буллы, где и соединился с остальным войском.

Сражение при Карфагене

Собрав вместе все свои силы, Гелимер повел своё войско на Карфаген. Они разрушили водопровод, по которому вода поступала в город, и стерегли дороги, осаждая Карфаген. При этом они не совершали грабежей и не опустошали земли, стараясь завоевать расположение местных жителей. В то же время вандалы питали надежду на измену со стороны как самих карфагенян, так и римских солдат-федератов, подобно вандалам исповедовавших арианскую веру, особенно готов и герулов. Вандалы послали переговорщиков и к предводителям гуннов с обещанием, что они увидят со стороны вандалов много хорошего, и просили их стать им друзьями и союзниками. Гунны и раньше не обнаруживали большой преданности делу римлян, так как прибыли к ним союзниками не по доброй воле. Поэтому они охотно внимали речам вандалов и соглашались вместе с ними обратить оружие против римского войска, когда начнётся сражение.

Приказав вандалам оставить детей, женщин и все драгоценности в центре лагеря, за валом, Гелимер и Цазон стали выводить их на бой. Византийцы выстроились для сражения силами одной лишь конницы, так как пехота ещё не подошла. Гунны же все выстроились в другом месте. Они и прежде имели обыкновение не смешиваться с римским войском, поэтому их ни в чём не заподозрили. Византийцы начали сражение. Варвары мужественно сопротивлялись. Завязалась жестокая битва, многие вандалы были убиты, в том числе сам Цазон, брат Гелимера. Византийское войско обратило врагов в бегство. Видя это, гунны тоже начали преследовать вандалов вместе с римским войском. Преследование, однако, было непродолжительным. Вандалы спешно вернулись в свой лагерь, где держались стойко. Римляне же, ограбив трупы врагов, на которых они находили золото, удалились в свой собственный лагерь. В этом сражении было убито менее пятидесяти римлян, а из вандалов приблизительно восемьсот.

К вечеру подошла византийская пехота и Велисарий поспешно двинулся со всем войском на лагерь вандалов. Гелимер, узнав, что Велисарий со всей пехотой и остальным войском направился против него и вот-вот будет здесь, никому ничего не сказав и не сделав никаких распоряжений, вскочил на коня и обратился в бегство по дороге, ведшей к нумидийцам. За ним последовали его родственники и немного слуг, перепуганные и держащие в секрете, что происходит. Некоторое время вандалам оставалось неизвестно, что Гелимер бежал; когда же все узнали, что он исчез, а враги оказались уже на виду, всё вандальское войско бросилось спасаться, кто куда мог, побросав в лагере всё своё имущество. Подойдя, римляне взяли обезлюдевший лагерь со всеми его богатствами и затем целую ночь, преследуя врага, избивали попадавшихся мужчин, а детей и женщин обращали в рабство. В этом лагере римляне захватили невиданную добычу.

Осада Гелимера в горах

Велисарий продолжил преследование Гелимера. Прибыв в город Гиппонерегий на берегу моря в десяти днях пути от Карфагена, он узнал, что Гелимер поднялся в горы Папуа у самой границы Нумидии и уже недостижим для римлян (точная локализация гор Папуа затруднительна, возможно, это массив Эдух к западу от залива Бона). Горы были круты и труднопроходимы, там жили мавры, с которыми Гелимер поддерживал дружбу и взаимный союз. На самом краю гор лежал старинный город Медей. Здесь Гелимер со своими спутниками чувствовал себя спокойно. Сознавая невозможность одолеть горы зимой, Велисарий приказал герулу Фаре с отборными воинами расположиться лагерем у подножия гор и сторожить всю зиму, чтобы Гелимер не смог покинуть гор, и чтобы ему не доставлялось никакого продовольствия.

Покорение разных частей Вандальского королевства

Велисарий послал Кирилла с большим войском на Сардинию, дав ему с собой голову Цазона, убитого брата короля Гелимера, так как островитяне вовсе не хотели подчиняться византийцам, опасаясь вандалов и не очень веря в их полный разгром. Кириллу было поручено подчинить Империи и Корсику, некогда подчинявшуюся вандалам. Кирилл предъявил жителям голову Цазона и вернул оба острова в состав Восточно-римской державы, обложив их налогом.

Затем один отряд Велисарий послал в город Цезарею в Мавретании, в тридцати днях пути от Карфагена для путника налегке, идущего на запад в Гадир (современный Кадис). Другой отряд он отправил к Гибралтарскому проливу, чтобы захватить там укрепление Септон. Фактически византийцы овладели цепочкой опорных пунктов вдоль длинной береговой линии. Во внутренних же областях господствовали мавретанские племена. Третий воинский контингент Велисарий отправил для захвата островов Ивиса, Майорка и Менорка. Было послано войско в Триполис на помощь Пуденцию и Таттимуту против теснивших их мавров. Однако, когда Велисарий отправил людей в Сицилию занять вандальское укрепление в Лилибее, он натолкнулся на резкий протест остготов, не готовых уступить римлянам какую-либо часть Сицилии и заявивших, что эти крепости отнюдь не принадлежат вандалам.

Гелимер сдаётся византийцам

Между тем, Фара попытался взять гору Папуа штурмом, но был отбит маврами, понеся немалый урон. После чего Фара решил не испытывать больше судьбу, и вступил в переговоры с Гелимером, в то же время тщательно охраняя все подходы и препятствуя подвозу продовольствия осаждённым. Он обещал неприкосновенность Гелимеру и его родне и спокойную жизнь в сане патриция в Малой Азии. После трёх месяцев осады, в конце марта — начале апреля 534 года Гелимер сдался византийцам и вместе с ними отправился в Карфаген.

Из Карфагена Гелимер, вместе с пленными вандалами, сопровождаемый Велисарием, на которого клеветники доносили императору, будто он стремится к захвату власти, и который в связи с этим чувствовал необходимость оправдаться в своих действиях, отправились в Константинополь. Прибыв с Гелимером и вандалами в столицу, Велисарий был удостоен почестей, которые в стародавние времена оказывались римским полководцам за величайшие победы. Среди пленных во время триумфа шёл и Гелимер. Затем Гелимеру выделили прекрасные земли в Галатии, разрешив жить там вместе с ним всем его родственникам. Однако в число патрициев Гелимер не попал, отказавшись изменить своей арианской вере, и как еретик, по Кодексу Юстиниана, не мог удостоиться должности или титула.

Династия королей вандалов
Предшественник: Хильдерих	король вандалов 530 — 534	Преемник: завоевано Византией

Литература

• Исидор Севильский. [www.vostlit.info/Texts/rus/Isidor_S/vand.phtml?id=582 История вандалов]
• Иордан. [www.vostlit.info/Texts/rus/Iordan/text2.phtml?id=577 О происхождении и деянии гетов]
• Прокопий Кесарийский. [www.vostlit.info/Texts/rus/Prokop/framevand11.htm Война с вандалами]
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/5.htm Западная Европа]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 2.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/VANDALS,%20SUEVI,%20VISIGOTHS.htm#ThrasamundVandal Foundation for Medieval Genealogy: Spain: Vandals, Suevi & Visigoths]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Гелимер

Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».