Авл Геллий

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Геллиус, Аулус»)
Перейти к: навигация, поиск
Для термина «Геллий» см. также другие значения.
Авл Геллий
лат. Aulus Gellius
Дата рождения:

около 130 г.

Дата смерти:

после 170 г.

Род деятельности:

писатель

Годы творчества:

150—170-е гг.

Язык произведений:

латинский

Авл Ге́ллий (лат. Aulus Gellius; не позднее 130 года — не ранее 170 года) — древнеримский писатель, знаток римской архаики.

О жизни и деятельности Геллия известно крайне мало. Единственное его сочинение — сборник «Аттические ночи» (лат. Noctes Atticae) на латинском языке (работа над сочинением первоначально велась по ночам в Аттике, в окрестностях Афин, из-за чего и появилось название). В двадцати книгах своего труда Геллий рассмотрел сотни частных филологических, правовых, философских и прочих никак не систематизированных вопросов, сопоставляя мнения нескольких авторов. «Аттические ночи» особенно ценны тем, что сочинения многих писателей, цитируемые Геллием (их по меньшей мере 250), не сохранились до наших дней. Кроме того, благодаря его труду в лексике современных языков закрепились такие слова, как «гуманизм», «классический» и «пролетарий».





Биография

Свидетельства о жизни Авла Геллия известны только из его «Аттических ночей»[1]. Сведений о его биографии в трудах других авторов очень мало, и все они ненадёжны. Английский хронист XII века Радульф записал, что некий Агеллий (возможно, от А[вл] Геллий) писал в 169 году (лат. Agellius scribit anno CLXIX)[2] (по другой версии, Радульф говорил про 119 год)[3]. Впрочем, ценность средневекового свидетельства сомнительна. Старший современник Авла Марк Корнелий Фронтон в одном из писем упоминает некоего Геллия, но нет надёжных подтверждений, позволяющих отождествить это имя с Геллием-антикваром[2].

Дата его рождения неизвестна, но по косвенным упоминаниям автобиографических событий в тексте «Аттических ночей» её относят к началу II века, причём чаще говорят о приблизительно 130 году[4][коммент. 1]. В седьмой книге Геллий упоминает, что когда он был юношей (adulescens), его учитель Сульпиций Аполлинарий беседовал с Эруцием Кларом, который в это время занимал должность городского префекта (praefectus urbi)[цитата 1]. Клар умер в 146 году и занимал должность в последние годы жизни, но год начала его префектуры неизвестен. Этот фрагмент обычно датируют между 138 (в этом году от должности был отстранён предыдущий префект) и 146 годами, причём более вероятным считается промежуток между 142 и 145 годами[6]. П. Маршалл, понимая под adulescens юношей в возрасте не менее 14-15 лет[коммент. 2], приходит к выводу о том, что Геллий родился не позднее 130 года[7]. Л. Холфорд-Стревенс соглашается с трактовкой adulescens П. Маршалла, но датирует рождение Геллия между 125 и 128 годами[8] эту датировку используют современные авторы[9]. Впрочем, С. И. Соболевский, устанавливая дату рождения Гая Светония Транквилла, указывает, что под adulescens в Риме понимали молодых людей в возрасте от 18 до 28-30 лет[10].

Место рождения и происхождение Геллия неизвестны. Существующая гипотеза о происхождении Геллия из провинции Африка малоправдоподобна[11][цитата 2]. Римляне из самнитского[12] рода Геллиев известны со II века до н. э. (Гней Геллий, несколько магистратов[13]), но неизвестно, были ли они родственниками Авла. Двоих Геллиев — Гнея и Луция Геллия Публиколу — Авл цитирует, но не говорит о своих родственных связях с ними[14][12]. Его родители, вероятно, были достаточно состоятельными людьми, поскольку Геллий учился у хороших наставников не только в Риме, но и, по-видимому, в Афинах. В столице Римской империи своим главным наставником Геллий считал философа-софиста Фаворина. Авл упоминает нескольких своих учителей в Риме — Антония Юлиана, Тита Кастриция, Сульпиция Аполлинария (последний был учителем императора Пертинакса[12]). Одним из своих наставников он считал Фронтона, известного ритора и наставника будущего императора Марка Аврелия. В Греции Геллий изучал преимущественно философию, при этом посещал занятия последователей Платона (философ Тавр) и был знаком с киником Перегрином Протеем, который впоследствии обратился в христианство. Знал он известного ритора Герода Аттика[15][16][17]. Впрочем, Геллий едва ли был близким другом Фронтона и Герода Аттика — людей чрезвычайно высокого положения[18]. Геллий мог знать известных писателей Лукиана Самосатского и Апулея[4], а также, с меньшей степенью вероятности, знаменитого врача Галена[9].

Геллий упоминает о посещении регулярных Пифийских игр во время своего пребывания в Греции. Встречаются различные датировки этого события — от 147[19] до 163 годов[20] (Дж. Рольф датирует пребывание в Греции ещё более ранним временем[12]). На этом основании некоторые исследователи (в частности, В. Амелинг и М. Альбрехт) полагают, что образование Геллий получил только в Риме, а в Афинах он был уже в зрелом возрасте — около 165—167 годов[4][коммент. 3]. Впрочем, не менее распространено и мнение о том, что в Афинах Геллий впервые побывал ещё в в юношеском возрасте, чтобы продолжить своё образование[17][12].

В начале 150-х годов Геллий стал судьёй в Риме[11]. По собственному признанию, Авл очень серьёзно подходил к исполнению своих обязанностей, тщательно готовясь к процессам, изучая книги по судопроизводству и советуясь с опытными людьми[21]. Подробности его дальнейшей жизни и примерная дата смерти совершенно неизвестны.

«Аттические ночи»

Единственное сочинение Геллия, «Аттические ночи» (лат. Noctes Atticae), относится к популярному в I—II веках жанру выписок (зачастую беспорядочных) из сочинений предшественников и комментариев к ним[22]. Следуя тенденциям своего времени, Авл сосредоточился на римских древностях — в основном, реликтах языка, литературы, философии и права, в особенности тем, которые были неясны его современникам[23][22]. Внимание к старине проявилось и в намеренном уходе от современности и от обсуждения текущих событий[24].

«Аттические ночи» плохо классифицируются в современной системе литературных жанров. Например, М. Альбрехт считает сочинение собранием кратких эссе и «предтечей современной эссеистики»[25], в двухтомной «Истории римской литературы» работа определяется как сборник выписок, а отдельные фрагменты его сочинения сравниваются с короткими рассказами, «бытовыми сценками»[26]. Выбор названия, по словам самого автора, был обусловлен началом работы над сборником в Аттике (окрестности Афин) длинными зимними ночами[цитата 3]. Эта версия принимается и в настоящее время[27]. По-видимому, главной причиной перехода античных авторов от создания массивных энциклопедических сочинений (труды Варрона, «Естественная история» Плиния Старшего и др.) к сборникам по частным вопросам заключалась в невозможности охватить всё античное культурное наследие. Лишь считанные очень образованные люди могли охватить всю сумму знаний, накопленных греко-римской наукой и литературой[22]. Сам Геллий и вовсе критически относился к попыткам вобрать в себя всё литературное наследие: своё кредо он выражает, приводя цитату Гераклита «Многознание уму не учит»[28].

Работа состоит из 20 книг и содержит 434 главы (некоторые части сочинения не сохранились; см. ниже раздел «Сохранность сочинений. Рукописи. Издания»). По-видимому, оглавление к труду было составлено самим Геллием[29]. Выписки Геллия беспорядочны и касаются различных тем, хотя иногда встречается несколько выписок на одну тему подряд[29]. Хотя критерии отбора Геллием материалов неясны, все его выписки объединяет ориентация на информацию не столько полезную, сколько интересную[29]. Развлекательные элементы, призванные не утомлять читателя, широко распространены в тексте[30][25].

Нет единого мнения о целях создания сборника Геллия: М. Альбрехт видит в сочинении дидактическую направленность и считает, будто он пишет для своих детей[31]. Некоторые исследователи (в частности, Р. Ю. Виппер и К. И. Новицкая) обнаруживают в «Аттических ночах» элементы морализаторства[32]. Впрочем, более распространено мнение о создании «Аттических ночей» для освежения различных вопросов в памяти образованных людей[цитата 4], но не для просвещения малограмотных[29]. Сам Геллий акцентирует внимание не на малообразованных людей как таковых, а на всё более многочисленных противниках всякой учёности, призывая их не браться за чтение своей работы[цитата 5][33].

Дата публикации «Аттических ночей» неизвестна. Геллий почти не обсуждает текущие политические вопросы, которые позволили бы датировать его сочинение. Едва ли не единственной бесспорной датой, которую можно установить из текста Геллия, является упоминание второго консульства Эруция Клара в 146 году[34]. Кроме того, Геллий всегда называет императора Адриана «Божественным» (лат. Divus — титул, который Адриану присвоили посмертно)[12]. Ценность свидетельства Радульфа Дицетского о том, что Геллий писал в 169 году, сомнительна (см. выше начало раздела «Биография»). Название произведения отсылает к началу работы над трудом в Аттике, но точное время пребывания автора в Греции неизвестно (см. выше конец раздела «Биография»). В результате, в качестве времени издания сочинения различные исследователи называют 170 год[4], время не ранее 177 года[11] или 170—190-е годы[9], а в качестве времени составления называют 150—160-е годы[35]. Впрочем, существуют косвенные свидетельства в пользу ранней публикации работы, но они крайне ненадёжны[36][коммент. 4]. По-видимому, сочинение осталось незавершённым: во «Введении» (предисловии) Геллий заявляет, что надеялся работать до конца жизни, продолжая свой сборник[35]. Пессимистичное допущение Геллия, что он не знает, когда смерть прервёт его работу[цитата 6], находит отклик в латинской литературе: Саллюстий и Тацит столь же осторожны в оценке своей способности написать что-либо значительное за неопределённо малый отрезок времени[37].

Источники

Круг чтения Геллия очень широк. По разным подсчётам, он цитирует более 250[38], почти 275[4] или почти 400 авторов[35]. По этому показателю Геллий — один из самых начитанных римских авторов, наряду с Плинием Старшим, и уступает он только более позднему грамматику Нонию[35]. При этом Геллий, в отличие от большинства своих современников, не только упоминает, из какого сочинения он взял цитаты, но также порой приводит более точную ссылку — как правило, вплоть до книги многотомных сочинений[35]. Для Геллия характерно отсутствие критического подхода и желания найти истину с помощью анализа приводимых свидетельств. Эту миссию он оставляет читателям[24].

В цитировании Геллием разных авторов есть ряд закономерностей. Прежде всего, Геллий, большой поклонник римской старины, чаще делал выписки из авторов II—I веков до н. э., чем из сочинений современников. Более того, он начисто игнорирует множество авторов «золотого» и «серебряного веков», а имеющиеся оценки их творчества в основном критические[39]. Чаще других он использовал сочинения Катона Старшего, Варрона, Цицерона[4][39]. Римский антиквар высоко ценил поэтов Катулла и Вергилия, историка Саллюстия, положительно отзывался о стиле Цезаря[39]. Геллий игнорирует Тита Ливия (автора важнейшего исторического сочинения по истории Рима), хотя цитирует множество его источников, и всего лишь один раз упоминает Полибия — автора важной «Римской истории»[40]. Крайне негативно Геллий отзывается о Сенеке Младшем[40]. Показательно и использование в качестве источников информации именно древних авторов, а не современников[25]. Греческих авторов Геллий цитирует реже, но в основном потому, что его внимание сосредоточено на римских древностях[41].

Поскольку большинство сочинений, на которые ссылался Геллий, не сохранились, нет единого мнения о точности его цитирования. Существует как предположение о том, что он часто приводил цитаты по памяти[24], так и мнение о его стремлении к точному цитированию и о регулярной проверке цитаты по рукописям[42].

Стиль

Геллий — приверженец архаизирующего направления в латинской литературе (его учитель Фронтон — один из виднейших деятелей этого направления). Как и все образованные люди его времени, выросшие в двуязычной среде, Геллий свободно владел древнегреческим языком и не считал необходимым переводить многочисленные греческие цитаты на латинский язык[43].

Мастерство Геллия в обращении с языком оценивается по-разному — и как невысокое[24][12], и как весьма умелое, но невидимое на первый взгляд[43]. Принижение литературного мастерства римского писателя наиболее характерно для исследователей XIX — начала XX века, когда Геллия рассматривали лишь как компилятора, а не как самостоятельного автора (см. ниже раздел «Влияние»). Язык римского автора ясен и точен, а звучание и значение каждого слова тщательно учитывается[43]. Зачастую Геллий использует не сухое перечисление фактов и мнений, а прибегает к литературным инсценировкам с привлечением нескольких действующих лиц[30]. Римский автор часто говорит о себе в первом лице множественного числа[цитата 7]. Помимо непременных греческих цитат и отдельных слов в тексте присутствует и специальная лексика[24]. Несмотря на приверженность архаике, Геллий не поддерживает использование совершенно забытых слов, ориентируясь на слова Цезаря: «словно подводной скалы избегай неслыханного и неупотребительного слова»[31][44]. Сам автор нарочито принижает свой литературный талант и в предисловии извиняется перед читателями за его несовершенство по сравнению с другими учёными сочинениями[24][цитата 8].

Взгляды

Хотя Геллий предпочитает лишь сопоставлять различные свидетельства, не делая выводов самостоятельно[24], он нередко высказывает и собственные соображения по различным вопросам. Обычно это касается вопросов стиля в рассматриваемых произведениях. Цитируемых авторов Геллий оценивал прежде всего за достоинства их стиля, считая важнейшими критериями оценки удачный выбор слов, точное их использование, изящество слога. В результате постоянного применения этого метода, Геллий оценивал философа Лукреция Кара прежде всего за стиль его поэмы «О природе вещей», придавая философским взглядам второстепенное значение[39][40]. Впрочем, при рассмотрении правовых и прочих вопросов Геллий не касался стиля.

Римский автор неплохо разбирался в философии, а при анализе философских споров не примыкал ни к кому, приводя лишь их мнения. Дважды Геллий ссылается на скептические высказывания Энния, вложенные в уста Неоптолема, которые сводятся к тому, что в разбор философских вопросов не следует углубляться слишком сильно[цитата 9][цитата 10]. При этом сам Геллий симпатизирует Платону и Аристотелю, часто ссылаясь на авторитетные мнения классиков античной философии[17]. Религиозные вопросы были Геллию неинтересны: богов он обычно упоминает мимоходом, при рассмотрении римских древностей, но при этом обнаруживает хорошее знание не только традиционной римской религии, но и божеств других народов. О недавно возникшем христианстве и о полемике христиан с их оппонентами он ни разу не упоминает[45].

Несмотря на то, что Геллий интересовался преимущественно римскими древностями, ему был чужд традиционный римский патриотизм, и он не боялся признать превосходство греков в различных сферах культуры[31].

Влияние

Геллий был весьма популярен у образованных современников и в Средние века[24]. Лактанций и Августин не только читали, но и заимствовали целые фрагменты из его сочинения. Они были высокого мнения о начитанности и стиле Геллия[46]. Макробий составил похожий труд с опорой на Геллия, но его сочинение носило более систематический характер. Использовал Геллия и Аммиан Марцеллин[47][12]. В Новое время Геллия читали и высоко ценили Эразм Роттердамский, Мишель де Монтень и Фрэнсис Бэкон[47]. Возможно, название сборника В. Ф. Одоевского «Русские ночи» отсылает к «Аттическим ночам» Геллия.

В XIX и начале XX века в историографии господствовало мнения о глубоко вторичном характере сочинения Геллия: В. И. Модестов восклицал, что трудно найти более ограниченного автора[цитата 11], а Н. Ф. Дератани считал Геллия «примером бесплодной, оторванной от жизни антикварной учёности»[48]. С середины XX века мнение относительно литературного таланта Геллия (см. выше раздел «Стиль») и его сочинения в целом значительно улучшилось.

Сочинение Геллия наиболее ценно не само по себе, а как источник множества цитат древних писателей: труды большинства авторов, на которых ссылается Авл, не сохранились до наших дней[24]. Римскому эрудиту принадлежит разъяснение значения и популяризация слова «пролетарий» (лат. proletarius)[цитата 12] и обоснование использования слова humanitas как «образованность» и «просвещённость», а не «человеколюбие»[цитата 13]. Кроме того, Геллий устами Фронтона ввёл в широкий оборот слово «классический» в современном значении «авторитетный писатель»[цитата 14][49][50].

Сохранность сочинений. Рукописи. Издания

До наших дней «Аттические ночи» дошли практически в изначальном виде, кроме книги VIII (от неё сохранилось оглавление), а также начала VI-й, начала и конца XX-й книг[1].

В Средние века Геллий был достаточно популярным писателем, благодаря чему его неоднократно переписывали. Единый текст «Аттических ночей» был утерян, и любители древностей в различных монастырях пользовались либо рукописями, содержащими книги I—VII, либо рукописями с книгами IX—XX. Однако на основании утерянной рукописи Иероним Буслидий попытался заполнить лакуны во всех книгах (fragmentum Buslidianum). Книга VIII к этому времени уже была утеряна (Макробий ещё пользовался VIII-й книгой). Обе части «Аттических ночей» появляются вместе лишь в XIV—XV веках[12].

Три рукописи XII—XIII веков с условными обозначениями «P», «R», «V» содержат книги I—VII и восходят к одному источнику (архетипу), поскольку содержат одинаковые лакуны и ряд одинаковых ошибок[12][46]:

  • P (Codex Parisinus 5765 — Парижский кодекс 5765): рукопись XIII века содержит книги I—VII, за исключением начала книги I и большей части книги VII;
  • R (Codex Lugduno-Batavianus Gronovianus 21 — Лионо-Пассауский кодекс 21, ранее Rottendorfianus, или Leidensis Gronovianus 21): рукопись XII века обрывается в конце книги VI;
  • V (Codex Vaticanus 3452 — Ватиканский кодекс 3452): рукопись XIII века не содержит введение к работе, хотя оглавление сохранилось;

Большую ценность представляет очень древний палимпсест «A» (Palatino-Vaticanus xxiv): верхний слой листов с сочинениями Геллия (книги I—IV), Ливия, Сенеки, Лукана и других авторов зачистили, а поверх записали четыре книги Библии. Текст этой рукописи содержит мало ошибок и лакун, но переписчик оставил пропуски на месте греческого текста. Оригиналы датируются между V и VI веками[46][12].

Текст книг IX—XX содержат следующие рукописи[46][12]:

рукописи группы γ (гамма)
  • Ο (Codex Vaticanus Reginensis Danielinus, он же Codex Reginensis inter Vaticanos 597), IX или X век, начинается с 9.14.2;
  • Χ (Codex Leidensis Vossianus minor F. 112), X век, начинается с книги X;
  • Π (Codex Vaticanus Reginens 1646, или Petavianus), XII век (предположительно 1170 год);
  • Ν (Codex Florentinus Bibl. Nat. J. 4.26, или Magliabechianus 329), XV век;
рукописи группы δ (дельта)
  • Q (Codex Parisinus 8664), XIII век;
  • Z (Codex Leidensis Vossia maior F.7), XIV век;
  • B (Fragmentum Bernense 404), XII век;
отдельная рукопись
  • F (Codex Franequeranus Leovardensis, Prov. Bibl. van Friesland 55), IX век.

Первое издание Геллия было напечатано очень скоро после изобретения книгопечатания: уже в 1469 году в Риме было выпущено однотомное издание. В 1472 году в Риме вышло двухтомное издание, а в Венеции — другое однотомное, которое неоднократно переиздавалось. В 1515 году Геллия издал Альд Мануций. Среди важных ранних критических изданий, учитывающих разночтения в рукописях — четырёхтомная работа отца и сына Иоганна Фридриха Гроновия и Якоба Гроновия[en] (Лейден, 1706 год), издание Й. Л. Конради (Лейпциг, 1762). В конце XIX — начале XX веков были выпущены классические издания Мартина Герца (Лейцпиг, 1883 и 1886 годы) и Карла Хозиуса[de] (1903 год)[12]. Первый перевод на русский язык был выпущен в двух частях в 1787 году под названием «Афинских ночей записки». В 2007 выпущен новый перевод, выполненный А. Я. Тыжовым, А. Б. Егоровым, А. П. Бехтер, А. Г. Грушевым, О. Ю. Бойцовой. Издавались и другие его переводы (см. ниже раздел «Издания и переводы»).

Издания и переводы

Латинский текст:

  • Auli Gelli Noctium Atticarum. Libri XX. / Post M. Hertz ed. C. Hosius. — 2 voll. — Lipsiae: Teubner, 1903. (Переиздание: 1981)

Текст и перевод:

  • В серии «Loeb classical library» (в 3 томах под № 195, 200, 212): Aulus Gellius. The Attic nights: with an English translation / By John C. Rolfe. — Cambridge (Massachusetts): Harvard Univ. P.; London: Heinemann, 1961.
  • В серии «Collection Budé»: Aulu-Gelle. Les nuits Attiques / Trad. par R. Marache. — T. 1-4. — Paris: Les Belles Lettres, 1967—1996.

Переводы:

  • Aulus Gellius. Die attischen Nächte / F. Weiss. — 2 Bände. — Leipzig, 1875—1876. (Переиздание: Darmstadt: WBG, 1981.)
  • Авла Геллия Афинских ночей записки… в 20 кн. / Пер. с лат. в Московской славяно-греко-латинской академии ректора архим. Афанасия. М., 1787. Ч. 1. 470 стр. Ч. 2. 464 стр.
  • Авл Геллий. Аттические ночи. / Под общ. ред. А. Я. Тыжова, А. П. Бехтер. (Серия «Bibliotheca classica») СПб.: Гуманитарная Академия, 2007—2008.
    • Книги I-Х. / Пер. А. Б. Егорова (кн. 1-5), А. П. Бехтер (кн. 6-10). СПб, 2007. 480 стр. — ISBN 978-5-93762-027-9
    • Книги XI—XX. / Пер. А. Г. Грушевого (кн. 11-15, 17, 18), О. Ю. Бойцовой (кн. 16, 19, 20). СПб, 2008. 448 стр. — ISBN 978-5-93762-056-9

Переводы отрывков:

  • Авл Геллий. Аттические ночи. (Отрывки) / Пер. В. В. Латышева // Вестник древней истории. — 1949. — № 3. — С. 234—236.
  • Авл Геллий. Аттические ночи. I, 12; X, 15; XI, 14 // Древний мир в памятниках его письменности. — Ч. III. — М.: Госиздат, 1922. — С. 5-6, 47-50.
  • Авл Геллий. Аттические ночи. (Отрывки) / Пер. Д. П. Кончаловского // Кончаловский Д. П. Экономическая история Рима в её источниках. М.; Л, 1925.
  • Авл Геллий. Аттические ночи. III, 3, 14; IX, 4, 1-5; XVI, 10, 1-15; XXI, 41-47 // Античный способ производства в источниках. Л., 1933. С. 97, 246, 338—339, 575—577
  • Авл Геллий. Аттические ночи. V, 6, 20-23 // Мишулин А. В. Спартаковское восстание. Революция рабов в Риме в 1 в. до н. э. — М., 1936. — С. 259—260.
  • Авл Геллий. [humanities.edu.ru/db/msg/65907 Аттические ночи. Х 3, 15] // Хрестоматия по древней истории / Под ред. В. В. Струве. — Ч. II. — М., 1936. — С. 36-37, 96-97.
  • Авл Геллий. Аттические ночи. XI, 10 // Кондратьев С. П. Римская литература в избранных переводах. — М., 1939. — С. 111—112.
  • Авл Геллий. Аттические ночи. I, 1; I, 2; II, 10; II, 20; III, 6; V, 12; VII, 12; X, 1; X, 18; XIII, 14; XIII, 24, 5; XIV, 7, XV, 1; XIX, 10 / Пер. Н. В. Голицына // Зубов В. П., Петровский Ф. А. Архитектура античного мира. — М., 1940. — С. 32, 62, 71, 80-81, 143—144, 183, 207, 252, 307, 367, 394, 396, 435, 441, 476.
  • Авл Геллий. Отрывки. / Пер. Т. И. Кузнецовой. // Памятники поздней античной научно-художественной литературы. М., 1964. С. 253—293.
  • Авл Геллий. Аттические ночи. Избранные книги. — Томск: Водолей, 1993. — ISBN 5-7137-0009-7. — (Содержание: Вступление; Кн. III, IV, IX, XII, XVIII.)
  • Авл Геллий. Аттические ночи [отрывки]. / Пер. и комм. А. А. Павлова. // Адам и Ева. Альманах гендерной истории. М.: ИВИ РАН. 2007. № 13. С. 223—260.

Напишите отзыв о статье "Авл Геллий"

Комментарии и цитаты

Комментарии
  1. ↑ Встречаются различные датировки рождения Геллия: середина правления Траяна, то есть конец 100-х (Романо), 113 (Вайс), 118 (Бек), 123 (Нетлшип), но с начала XX века (статья Фридлендера в энциклопедии Паули-Виссова) наиболее распространена датировка 130—134 годами[5].
  2. ↑ В этом возрасте юные римляне впервые надевали взрослую тогу (лат. toga virilis) и, соответственно, могли продолжать обучение на более высоком уровне.
  3. ↑ В поддержку пребывания Геллия в Афинах в зрелом возрасте, но без указания точных дат: Тыжов А. Я. Авл Геллий и его «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 6.
  4. ↑ В частности, Геллий нигде не упомянул ни про самосожжение своего наставника Перегрина Протея в 165 году, ни про засвидетельствованное другими авторами рождение пяти близнецов в середине II века (Геллий знает лишь о рождении пяти детей за одни роды при Августе).
Цитаты
  1. ↑ (Gell. Noct. Att. 7.6.12) Авл Геллий. Аттические ночи, VII, 6, 12: «Будучи юношей, когда я ещё хаживал к грамматикам, в Риме я слышал, как Аполлинарий Сульпиций, которого я постоянно сопровождал, когда зашёл разговор о праве авгуров и были упомянуты „счастливые птицы“, сказал префекту города Эруцию Клару…» (перевод А. П. Бехтер).
  2. ↑ Baldwin B. Studies in Aulus Gellius. — Lawrence: Coronado Press, 1975. — P. 6: «The notion that he derived from Africa is probably a delusion. This supposed Africitas is a pale reflection of Fronto’s origin. The pair had a deal in common, but their bonds were intellectual, not geographic».
  3. ↑ (Gell. Noct. Att. Praef. 4) Геллий. Аттические ночи. Вступление, 4: «Но поскольку мы начали забавы ради составлять эти записки, как я сказал, долгими зимними ночами в земле Аттической, то и назвали их по этой самой причине „Аттические ночи“, нисколько не подражая высокопарным заглавиям, которые многие писавшие на обоих языках придумали для этого рода книг».
  4. ↑ (Gell. Noct. Att. Praef. 17): Геллий. Аттические ночи, Предисловие, 17: «…мы просим, повторяю, считать это написанным не столько для обучения, сколько для побуждения, и словно удовлетворившись показом следов, следовать за ними, отыскав, если будет угодно, либо книги, либо учителей». (Gell. Noct. Att. Praef. 2): Геллий. Аттические ночи, Предисловие, 2: [собранные материалы] «…[я] сохранял для себя, в помощь памяти, словно некую кладовую учёности, так, чтобы, когда возникнет потребность в факте или высказывании, которые я вдруг случайно позабыл, и книг, из которых я его взял, не будет под рукой, нам было бы легко и заимствовать их оттуда».
  5. ↑ (Gell. Noct. Att. Praef. 19): Геллий. Аттические ночи, Предисловие, 19: «Но лучше всего будет, чтобы те, кто в чтении, писании, размышлении никогда не обретали ни радостей, ни мук <…>; пусть они бегут прочь от этих „Ночей“ и ищут себе другие развлечения».
  6. ↑ (Gell. Noct. Att. Praef. 24) Геллий. Аттические ночи, Предисловие, 24: «Итак, число книг будет с помощью богов продвигаться вперёд по мере продвижения вперёд дней самой жизни, пусть они и будут совсем немногочисленны, но я не хочу, чтобы мне был дан более долгий срок жизни, чем тот, пока я ещё буду способен к писанию и составлению комментариев».
  7. ↑ Например, (Gell. Noct. Att. 1.13.9) Геллий. Аттические ночи, I, 13, 9: «Мы полагаем, что это небольшое рассуждение о необходимости такого рода следования приказаниям будет более основательным и взвешенным, если мы приведём также пример Публия Красса Муциана, славного и знаменитого мужа…» (перевод А. Б. Егорова).
  8. ↑ (Gell. Noct. Att. Praef. 10) Геллий. Аттические ночи, Предисловие, 10: «Мы же в соответствии с нашим пониманием небрежно, незатейливо и даже несколько грубовато по самому месту и времени ночных бдений назвали наш труд „Аттические ночи“, настолько уступая всем прочим и в громкости самого названия, насколько мы уступили в отделке и изяществе произведения».
  9. ↑ (Gell. Noct. Att. 5.15.9) Геллий. Аттические ночи, V, 15, 9: «Следует философствовать немного; а вообще и не нужно» (перевод А. Б. Егорова); другой вариант перевода фразы — «Философствовать необходимо, но понемногу; вообще же это занятие успеха не имеет» (Cic. Tusc. 2.1.1).
  10. ↑ (Gell. Noct. Att. 5.16.5) Геллий. Аттические ночи, V, 16, 5: «…от философии нужно вкусить, а не утопать в ней» (перевод А. Б. Егорова).
  11. ↑ Модестов В. И. Лекции по истории римской литературы. — СПб., 1888. — С. 748: «Трудно себе представить большую скудость производительной силы, более жалкое погружение в пустяки, большую узость миросозерцания, не умевшего из 400 прочитанных сочинений извлечь ничего, кроме того, в чём выражалась какая-нибудь особенность выражения и словоупотребления».
  12. ↑ (Gell. Noct. Att. 16.10) Геллий. Аттические ночи, XVI, 10: «Те, кто были самыми незначительными и бедными из римского народа, и не более тысячи пятисот медных ассов выносили на ценз, назывались пролетариями…» (перевод О. Ю. Бойцовой).
  13. ↑ (Gell. Noct. Att. 13.17) Геллий. Аттические ночи, XIX, 8, 15: «…мы именуем [humanitas] образованностью и просвещённостью в благих науках. Именно те, кто этого искренне хотят и к этому стремятся, и есть maxime humanissimi. Ведь из всех живых существ только человеку дано это стремление к знанию и науке, потому оно и называется humanitas» (перевод А. Г. Грушевого).
  14. ↑ (Gell. Noct. Att. 19.8.15) Геллий. Аттические ночи, XIX, 8, 15: «…хотя бы кто-нибудь из древней когорты ораторов или поэтов, то есть какой-нибудь образцовый и хороший писатель (id est classicus adsiduusque aliquis scriptor), а не пролетарий» (перевод О. Ю. Бойцовой).

Примечания

  1. ↑ 1 2 Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 300.
  2. ↑ 1 2 Marshall P. K. The Date of Birth of Aulus Gellius // Classical Philology. — 1963. — Vol. 58. № 3. — P. 143.
  3. ↑ Holford-Strevens L. A. Towards a Chronology of Aulus Gellius // Latomus. — 1977. — T. 36. Fasc. 1. — P. 93.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 Альбрехт М. История римской литературы. Т. 2. — М.: Греко-латинский кабинет, 2004. — С. 1612.
  5. ↑ Marshall P. K. The Date of Birth of Aulus Gellius // Classical Philology. — 1963. — Vol. 58. № 3. — P. 143.
  6. ↑ Marshall P. K. The Date of Birth of Aulus Gellius // Classical Philology. — 1963. — Vol. 58. № 3. — P. 144.
  7. ↑ Marshall P. K. The Date of Birth of Aulus Gellius // Classical Philology. — 1963. — Vol. 58. № 3. — P. 146.
  8. ↑ Holford-Strevens L. A. Towards a Chronology of Aulus Gellius // Latomus. — 1977. — T. 36. Fasc. 1. — P. 94.
  9. ↑ 1 2 3 Johnson W. Readers and Reading Culture in the High Roman Empire: A Study of Elite Communities. — Oxford University Press, 2010. — P. 98.
  10. ↑ Соболевский С. И. Историческая литература II—III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 330—331.
  11. ↑ 1 2 3 Holford-Strevens L. A. Towards a Chronology of Aulus Gellius // Latomus. — 1977. — T. 36. Fasc. 1. — P. 104.
  12. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Rolfe J. C. [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A2007.01.0073%3Abook%3Dintro Introduction: The Life And Works Of Aulus Gellius] // Aulus Gellius. Attic Nights. Ed. by J. C. Rolfe. — Vol. 1. — London: W. Heinemann, 1927. — P. XI—XXV.
  13. ↑ Broughton T. R. S. The Magistrates of the Roman Republic. — Vol. II. — N. Y.: American Philological Association, 1952. — P. 571.
  14. ↑ Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 407.
  15. ↑ Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 300—301.
  16. ↑ Тыжов А. Я. Авл Геллий и его «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 5-7.
  17. ↑ 1 2 3 Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 301.
  18. ↑ Johnson W. Readers and Reading Culture in the High Roman Empire: A Study of Elite Communities. — Oxford University Press, 2010. — P. 102—103.
  19. ↑ Holford-Strevens L. A. Towards a Chronology of Aulus Gellius // Latomus. — 1977. — T. 36. Fasc. 1. — P. 104.
  20. ↑ Holford-Strevens L. A. Towards a Chronology of Aulus Gellius // Latomus. — 1977. — T. 36. Fasc. 1. — P. 95.
  21. ↑ Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 301—302.
  22. ↑ 1 2 3 Тыжов А. Я. Авл Геллий и его «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 8.
  23. ↑ Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 304.
  24. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 307.
  25. ↑ 1 2 3 Альбрехт М. История римской литературы. Т. 2. — М.: Греко-латинский кабинет, 2004. — С. 1613.
  26. ↑ Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 302—303.
  27. ↑ Тыжов А. Я. Авл Геллий и его «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 7.
  28. ↑ (Gell. Noct. Att. Praef. 12) Геллий. Аттические ночи, Предисловие, 12.
  29. ↑ 1 2 3 4 Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 303.
  30. ↑ 1 2 Тыжов А. Я. Авл Геллий и его «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 9.
  31. ↑ 1 2 3 Альбрехт М. История римской литературы. Т. 2. — М.: Греко-латинский кабинет, 2004. — С. 1615.
  32. ↑ Новицкая К. И. «Аттические ночи» как исторический памятник II в. // Вестник древней истории. — 1960. — № 3. — С. 146—147.
  33. ↑ (Gell. Noct. Att. Praef. 20) Геллий. Аттические ночи, Предисловие, 20.
  34. ↑ Тыжов А. Я. Авл Геллий и его «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 5.
  35. ↑ 1 2 3 4 5 Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 302.
  36. ↑ Marshall P. K. The Date of Birth of Aulus Gellius // Classical Philology. — 1963. — Vol. 58. № 3. — P. 149.
  37. ↑ Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 26.
  38. ↑ Тыжов А. Я. Авл Геллий и его «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 10.
  39. ↑ 1 2 3 4 Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 306.
  40. ↑ 1 2 3 Тыжов А. Я. Авл Геллий и его «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 12.
  41. ↑ Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II–III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 305.
  42. ↑ Альбрехт М. История римской литературы. Т. 2. — М.: Греко-латинский кабинет, 2004. — С. 1613—1614.
  43. ↑ 1 2 3 Альбрехт М. История римской литературы. Т. 2. — М.: Греко-латинский кабинет, 2004. — С. 1614.
  44. ↑ Тыжов А. Я. Авл Геллий и его «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Книги I—X. — СПб.: Гуманитарная академия, 2007. — С. 13.
  45. ↑ Маяк И. Л. Римские боги в сочинении Авла Геллия // Вестник древней истории. — 1998. — № 1. — С. 270—271.
  46. ↑ 1 2 3 4 Альбрехт М. История римской литературы. Т. 2. — М.: Греко-латинский кабинет, 2004. — С. 1616.
  47. ↑ 1 2 Альбрехт М. История римской литературы. Т. 2. — М.: Греко-латинский кабинет, 2004. — С. 1617.
  48. ↑ Дератани Н. Ф. и др. История римской литературы. — М.: Изд-во МГУ, 1954. — С. 511.
  49. ↑ Альбрехт М. История римской литературы. Т. 2. — М.: Греко-латинский кабинет, 2004. — С. 1617—1618.
  50. ↑ Гаспаров М. Л. Классики // Краткая литературная энциклопедия. — Т. 3: Иаков — Лакснесс. — М.: Советская энциклопедия, 1966. — Стб. 585: «в переносном смысле — впервые у Цицерона; применительно к лит-ре — впервые у Авла Геллия».

Литература

  • [centant.pu.ru/centrum/bibliogr/voronkov/descript/0702042.htm Авл Геллий] // Древняя Греция и Древний Рим. Библиографический указатель изданий, вышедших в СССР (1895—1959 гг.). — М.: Изд-во АН СССР, 1961.
  • Альбрехт М. фон. История римской литературы. / Пер. с нем. — Т. 3. — М., 2005. — С. 1612—1619.
  • Античная философия: Энциклопедический словарь. — М.: Прогресс-Традиция, 2008. — 896 с.
  • Виппер Р. Ю. Моральная философия Авла Геллия // Вестник древней истории. — 1948. — № 2. — С. 58—65.
  • Грабарь-Пассек М. Е., Кузнецова Т. И., Беркова Е. А., Гаспаров М. Л. Риторика. Поэзия. Наука II—III вв. / История римской литературы. — Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — Т. 2. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 300—307.
  • Кузнецова Т. И. Критика ораторского искусства в «Аттических ночах» Авла Геллия. // Кузнецова Т. И., Стрельникова И. П. Ораторское искусство в Древнем Риме. — М., 1976. — С. 253—266.
  • Маяк И. Л. Римские боги в сочинении Авла Геллия // Вестник древней истории. — 1998. — № 1. — С. 263—272.
  • Маяк И. Л. Римские древности по Авлу Геллию: история, право. — М.: Аргамак, 2012. — 336 с.
  • Новицкая К. И. «Аттические ночи» как исторический памятник II в. // Вестник древней истории. — 1960. — № 3. — С. 143—154.
  • Тритенко Б. С. Авл Геллий и его книга «Аттические ночи» // Авл Геллий. Аттические ночи. Избранные книги. — Томск, 1993.
  • Hertz M. Opuscula Gelliana. — Berlin: Hertz Vlg., 1886.
  • Holford-Strevens L. Aulus Gellius. An Antonine Author and his Achievement. — Oxford: Oxford University Press 2005. — ISBN 0-19-928980-8. (Первое изд.: 1989.)
  • Holford-Strevens L. Towards a Chronology of Aulus Gellius // Latomus. — 1977. — T. 36. Fasc. 1. — P. 93—109.
  • Johnson W. Readers and Reading Culture in the High Roman Empire: A Study of Elite Communities. — Oxford University Press, 2010. — P. 98—137.
  • Marshall P. K. The Date of Birth of Aulus Gellius // Classical Philology. — 1963. — Vol. 58. № 3. — P. 143—149.
  • Rolfe J. C. Introduction: The Life And Works Of Aulus Gellius // The Attic Nights of Aulus Gellius, in 3 Volumes. Loeb Classical Library. — Vol. 1. — London: W. Heinemann, 1927. — P. XI—XXV.
  • The worlds of Aulus Gellius / Ed. L. Holford-Strevens. — Oxford: Oxford University Press, 2004. — ISBN 0-19-926482-1

Ссылки

  • [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3atext%3a2007.01.0071 Латинский текст на сайте «Perseus»]
  • Издание «The Loeb classical library»: [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Gellius/home.html Attic Nights]. — Латинский текст полностью, английский перевод книг I—XIII.
  • [web.archive.org/web/20030210052619/members.aol.com/zoticus/bathlib/attic/ Attic Nights of Aulus Gellius (Selections)] Translated by John C. Rolfe. (англ.)
  • [remacle.org/bloodwolf/erudits/aulugelle/index.htm Aulu-Gelle] (фр.) Французский перевод 1920-х годов полностью


Отрывок, характеризующий Авл Геллий

Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Авл_Геллий&oldid=80040293»