Гендерная принадлежность Бога в индуизме

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Статья по тематике
Индуизм

История · Пантеон

Вайшнавизм  · Шиваизм  ·
Шактизм  · Смартизм

Дхарма · Артха · Кама
Мокша · Карма · Сансара
Йога · Бхакти · Майя
Пуджа · Мандир · Киртан

Веды · Упанишады
Рамаяна · Махабхарата
Бхагавадгита · Пураны
другие

Родственные темы

Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша

Портал «Индуизм»

В индуизме существуют самые различные взгляды на природу и гендерную принадлежность Бога или Верховного Существа. В одних течениях индуизма Богу поклоняются в Его нейтральной, безличной форме как Брахману (сам термин «брахман» на санскрите — слово среднего рода), тогда как в других Бога представляют как имеющего мужскую и женскую формы и даже рассматривают женскую форму Бога как источник мужской. Практически все дэвы в индуистском пантеоне имеют супругу или женскую половину, называемую деви.





Санкхья

С точки зрения философской школы санкхья, космическое творение представляет собой результат взаимодействия мужской и женской энергий Абсолюта, где материя или материальная энергия называется пракрити и представляет собой женское начало, а духовная энергия, представляющая мужской дух или мужское начало, называется пуруша. Как пракрити, так и пуруша являются изначальными, вечными энергиями, существующими до проявления материального космоса. Изначальная природа пракрити характеризуется пассивностью и инертностью; пракрити приходит в движение только после контакта с кинетическим пурушей, в результате которого проявляются различные формы материального космоса.

Вайшнавизм и шиваизм

В большинстве традиций вайшнавизма, одного из основных направлений в индуизме, монотеистического в своей философии, Вишну, который считается Всевышним Богом, выступает как мужское начало, в то же самое время оставаясь за пределами подобных различий, которые применяются к Нему только ради живых существ, из-за своей материальной обусловленности не способных постичь Его всецело духовное положение. Многие последователи вайшнавизма поклоняются Вишну и его супруге Лакшми как обладающими равным могуществом мужскому и женскому аспектам Бога. Последователи шиваизма применяют ту же самую философскую концепцию по отношению к Шиве и Парвати.

Радха-Кришна

В таких традициях кришнаизма, как гаудия-вайшнавизм и Нимбарка-сампрадая, особо подчёркивается важность поклонения женской форме Бога — Радхе, которая ставится выше Кришны — её возлюбленного, представляющего мужскую форму Бога. В традиции гаудия-вайшнавизма, Чайтанья Махапрабху рассматривается как совместная аватара Радхи и Кришны — мужская и женская формы Бога, слившиеся в одно. Согласно гаудия-вайшнавскому богословию, божественная женская энергия (шакти) происходит из божественного источника, Бога или шактимана. «Сита родственна Раме; Лакшми принадлежит Нараяне; а у Радхи есть её Кришна». Так как Кришна рассматривается как источник всех проявлений Бога, «Радха, его супруга, является изначальным источником всех шакти» или женских эманаций божественной энергии.[1]

Средневековый гаудия-вайшнавский богослов Джива Госвами в своём труде «Прити-сандарбха» утверждает что каждая из гопи проявляет различный уровень экстатической любви. Наивысший уровень любви к Кришне демонстрирует Радха.[2] Общее происхождение слов шакти и шактиман, в данном случае обозначающих женскую и мужскую формы Бога, указывает на то, что они неотличны друг от друга и есть одно целое.[3] Практически все формы Бога в индуизме, также как и все девы, имеют женского партнёра, свою «лучшую половину» или Шакти. Без этой Шакти, они часто рассматриваются как не имеющие силы.[4] В индуизме является обычной практикой поклонение Богу одновременно в его женской и мужской формах, что и имеет место в случае с Радха-Кришной. Традиции, в которых Кришне поклоняются как сваям-бхагавану в его мужской форме, также включают в себя поклонение его женской половине Радхе, которую также почитают как верховное божество. Считается общепринятым представление, в котором единение Радхи и Кришны может означать единение шакти с шактиманом, причём подобная точка зрения существует также и за пределами ортодоксального вайшнавизма и кришнаизма.[5]

В концепции шакти-шактимана, известной как шакти-паринама-вада, или учение о видоизменениях божественной энергии, можно обнаружить онтологическую структуру, описывающая «в-себе-и-для-себя» Бога.

Кришна — Шактиман, «обладающий шакти» (силой или энергией). Шакти есть одновременно и способность Кришны, оставаясь неизменным, преобразовывать себя в разнообразные формы наличного бытия, и сама эта наличность. В отличие от аватар, которые при всём их многообразии есть не что иное, как сам Кришна, как бы надевающий на себя разные личины, шакти являются сущностями иного порядка, имеющими своё основание в Кришне, неразрывно связанными с ним, но отличными от него и относительно самостоятельными. В качестве аналогии приводится соотношения солнца и его лучей, которые исходят из солнца, зависят от него, но вместе с тем есть нечто отличное от светила. Несмотря на то, что солнце излучает огромную энергию, оно всегда остается равным самому себе. Точно так же и Кришна всегда полон и не терпит никакого ущерба, несмотря на то, что преобразует себя с помощью своей шакти во множество форм. Последователи Шанкары не признают учение шакти-паринама-вады, поскольку считают, что если допустить видоизменения, неизбежно нужно признать то, что Брахман терпит ущерб, а тогда он не есть единое (адвая), что невозможно. Следовательно, любое изменение есть иллюзия. С другой стороны, такое мнение лишает последователей адвайты возможности объяснить происхождение многообразия форм наличного бытия, к тому же подобная трактовка Шанкары расходится с авторитетным свидетельством Упанишад, в одном из известных изречений которых доктрина шакти-паринама-вады находит своё подтверждение: «когда из целого вычитается целое, первоначальное целое остается целым».

Существует три вида шакти:

  1. Антаранга-шакти (внутренняя энергия)
  2. Бахиранга-шакти (внешняя энергия)
  3. Татастха-шакти (пограничная энергия)

Антаранга-шакти наделяет Бога всемогуществом и пронизывает духовный мир («в-себе-и-для-себя»), который самодостаточен и существует вне времени. Как и Бхагаван, антаранга-шакти описывается предикатами сат-чит-ананда (вечносущая, сознающая, исполненная блаженства). В соответствии с этими предикатами в ней выделяются три уровня:

  1. Сандхини-шакти — субстрат духовной реальности, с её помощью Бхагаван поддерживает собственное бытие и бытие других живых существ, берущих в Нём начало.
  2. Самвит-шакти — способность обладать абсолютным знанием и сила этого знания, благодаря ей Кришна знает себя самого, духовный и материальный мир а также живые существа, она же даёт возможность живым существам постичь Бога.
  3. Хладини-шакти — способность Кришны испытывать высшее духовное блаженство самому и наделять блаженством других.

Сущность хладини-шакти — высшая стадия любви Богу (према), которая выражается в преданном служении (бхакти). Радха считается олицетворением хладини-шакти, вечной супругой Кришны. Кришна — пурна-шактиман («обладающий всеми шакти») а Радха — пурна-шакти («полная шакти»), то есть высшая, объемлющая все остальные, подобно тому как Кришна есть источник всех аватар, Радха есть источник всех шакти.

Радха-Кришна «нераздельны и неслиянны», их бытие относится к философской категории ачинтья-бхеда-абхеда. Однако Кришна представляет собой мужское начало, а Радха — женское, поэтому Кришна всегда играет доминирующую роль, а Радха — подчинённую. Их взаимоотношения описываются в традиционной вайшнавской литературе эзотерическим эротическим языком.

Смарта и адвайта

В смартизме, который в основном состоит из последователей философии адвайта, утверждается, что все существующие проявления Бога — как женские, так и мужские — являются различными формами безличного Абсолюта Брахмана, который нейтрален и не поддаётся описанию или определению. Брахман рассматривается как Бог, не обладающий личностью или атрибутами (ниргуна-брахман) или обладающий атрибутами (сагуна-брахман) и приравниваемый к Ишваре. В адвайта-веданте, Ишвара — это проявление формы Брахмана в человеческом уме. Таким образом, с точки зрения традиции смарта, Абсолют может обладать атрибутами (сагуна-брахман) и выступать объектом поклонения в любой из форм, которую индивидуум вообразит себе в уме.

Шактизм

В традициях шактизма, Богу поклоняются как Женскому Началу, как изначальной Богине-матери Шакти или Деви в различных её ипостасях.[6] В отсутствии Шакти, мужское начало рассматривается как пассивное и бездейственное. В ортодоксальном шактизме, Великой Богине-матери, или Махадеви, поклоняются как Всевышнему, как олицетворению Верховного Брахмана, единой и неделимой, из которой исходят все остальные формы Бога (как мужские так и женские) и которая является изначальным источником материального и духовного мира.[6] В людях она прежде всего проявляется как сила разума (буддхи), сострадание (дая) и божественная любовь (бхакти).[7] Ни в какой другой религиозной традиции мира не присутствует доктрина, отличающаяся такой откровенно «женской» ориентацией.[6]

Важнейшими источниками по философии и мифологии шактизма являются «Девибхагавата-пурана» и «Калика-пурана», датируемые X веком.[8]

См. также

Напишите отзыв о статье "Гендерная принадлежность Бога в индуизме"

Примечания

  1. Rosen 2002, С. 54
  2. Schweig 2005, С. 125
  3. Surendranath Dasgupta, A History of Indian Philosophy (1991) p. 31
  4. Santilata Dei, Del Santilata, Vaisnavism in Orissa (1988) p. 167
  5. Kakoli Basak, (1991) Rabindranath Tagore, a Humanist — p. 11
  6. 1 2 3 Bhattacharyya 1998
  7. Sharma, 1974; Goswami 1995
  8. Bhattacharyya 1998, С. 164

Литература

  • Bhattacharyya, Narendra Nath (1998), [books.google.com/books?id=NEsGAAAACAAJ History of the Tantric Religion: An Historical, Ritualistic, and Philosophical Study] (2nd, revised ed.), New Delhi: Manohar Publishers & Distributors, ISBN 8173040257, <books.google.com/books?id=NEsGAAAACAAJ> 
  • Schweig, Graham M. (2005), [books.google.com/books?id=TPOLHQAACAAJ Dance of Divine Love: The Rāsa Līlā of Krishna from the Bhāgavata Purāṇa, India's Classic Sacred Love Story], Princeton, NJ: Princeton University Press, ISBN 0691114463, <books.google.com/books?id=TPOLHQAACAAJ> 
  • Valpey, Kenneth R. (2006), [books.google.ie/books?id=X_guAAAACAAJ Attending Kṛṣṇa's image: Caitanya Vaiṣṇava mūrti-sevā as devotional truth], London; New York: Routledge, ISBN 0415383943, <books.google.ie/books?id=X_guAAAACAAJ> 

Ссылки

  • [www.adishakti.org/forum/concept_of_shakti_hinduism_as_a_liberating_force_for_women_1-18-2005.htm The Concept of Shakti: Hinduism as a Liberating Force for Women]

Отрывок, характеризующий Гендерная принадлежность Бога в индуизме

И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.