Генеральный план Манхэттена

Генера́льный план Манхэ́ттена (англ. Commissioners' Plan) — принятый в 1811 году комплексный план развития Манхэттена.

Инициатором создания плана выступила легислатура штата Нью-Йорк. Основным его предназначением было упорядочивание застройки и продажи участков между 14-й улицей и районом Вашингтон-Хайтс. В основу плана легла гипподамова система, определившая современный облик старейшего боро Нью-Йорка. Поначалу за свою однообразность и строгость по сравнению со схемой застройки других старинных городов он подвергался критике. Однако сейчас считается удачным примером градостроительного проектирования.

Несмотря на следование общей концепции, реальная застройка острова имеет некоторые отклонения от плана. Самым большим отличием является Центральный парк, не заложенный в первоначальный план. Разбитый в 1853 году, он простирается от 5-й до 8-й авеню и от 59-й до 110-й улицы.

История

Плану 1811 года предшествовало несколько непринятых проектов. Так, в 1797 году городской совет поручил Джозефу Менджину (англ. Joseph Mangin) и Казимиру Гёрку (англ. Casimir Goerck) разработать предварительный план прокладки будущих улиц. Гёрк и Менджин предложили разбить улицы в соответствии с расположением участков на севере острова в угоду землевладельцам. Такой вариант городской совет не устроил.

В 1807 году городской совет запросил у властей штата Нью-Йорк новый вариант уличной планировки. В качестве основной задачи проекта было обозначено создание удобной городской планировки:

<…> улицы должны быть проложены <…> таким образом, чтобы совместить в себе систематичность и порядок с общественной пользой и выгодой и, в частности, чтобы оздоровить город <…>. Оригинальный текст (англ.)   laying out Streets… in such a manner as to unite regularity and order with the public convenience and benefit and in particular to promote the health of the City….

В марте 1807 года совет учредил комиссию по созданию окончательного городского плана. В её состав вошли трое: политики и бывшие сенаторы Говернер Моррис и Джон Резерфорд и топограф Симеон Де-Витт. Спустя месяц комиссия была наделена широкими полномочиями. Она получила исключительные права:

<…> на прокладку улиц, дорог и площадей таких ширины, протяжённости и направленности, которые наиболее бы способствовали общему благу, а также на снос тех улиц или парков, которые были выложены прежде, <…> [но] не были утверждены городским советом. Оригинальный текст (англ.)   <…> to lay out streets, roads, and public squares, of such width, extent, and direction, as to them shall seem most conducive to public good, and to shut up, or direct to be shut up, any streets or parts thereof which have been heretofore laid out <…> [but] not accepted by the Common Council.

В юрисдикцию комиссии вошла территория Манхэттена к северу от Хаустон-стрит, а также прибрежные полосы рек Гудзон и Ист-Ривер шириной в 600 футов (около 180 метров). Председателем комиссии был назначен Моррис. Её членам платили 4 доллара в день, и они, к большому недовольству землевладельцев, обладали правом свободного доступа на частные земли. Как позже вспоминал топограф Джон Рэндел младший (англ.):

[меня] несколько раз арестовывал шериф из-за жалоб <…> на незаконное проникновение и причинение ущерба, игнорирование иных участков, срезание ветвей с деревьев и т. д., совершённые ради землемерия по указаниям от членов комиссии. Оригинальный текст (англ.)   [I] was arrested by the Sheriff, on numerous suits instituted…for trespass and damage by…workmen, in passing over grounds, cutting off branches of trees. &c., to make surveys under instructions from the Commissioners.

Описание

В марте 1811 года план был обнародован в виде карты шириной 8 футов (примерно 2,4 метра). На ней было начертано 12 основных авеню, множество пересекающих их улиц и пересекающий их под углом Бродвей. Основной функцией предложенной планировки было обозначена «свободная и обильная циркуляция воздуха» (англ. a free and abundant circulation of air). Необходимость пересечения улиц под прямыми углами объяснялась тем, что постройка прямоугольных домов обходилась бы дешевле всего.

Согласно плану, на острове предстояло разбить 16 авеню, проложенных с севера на юг параллельно береговой линии реки Гудзон. За исключением северной и южной оконечностей острова, авеню нумеровались с первой (на востоке) по двенадцатую (на западе). В районе, получившем позже название Алфабет-сити, были размечены дополнительные авеню. Они получили литерную нумерацию: от A к D в восточном направлении. Угол, под которым было предложено прокладывать авеню, составлял 29° к меридиану, благодаря чему их длина (с учётом сильной протяжённости острова) была бы максимальной.

План предполагал создание 155 улиц. Они должны были быть проложены по границам размеченных прежде земельных участков площадью по 5 акров (примерно 20 000 м²). Исходной точкой стала 1-я улица. Короткая и неприметная, она пролегала от пересечения Авеню B и Хаустон-стрит до пересечения Бауэри и Бликер-стрит. Своеобразной вехой, от которой начинается прямоугольная структура улиц Манхэттена, является небольшой треугольный парк Перец-сквер.

Ширина каждой авеню была установлена равной 100 футам (примерно 30 метров). Расстояние между соседними авеню в центре острова устанавливалось равным примерно 280 метрам, вдоль же береговой линии оно должно было быть меньше. Причиной этому служило то, что участки улиц у пирсов обладали большей стоимостью, нежели расположенные в глубине острова. Ширина пересекающих авеню улиц устанавливалась равной 60 футам (около 18 метров); расстояние между улицами — в среднем 200 футов (около 61 метра). В результате такого разбиения образовывалось около 2000 узких и протяжённых участков. Ширина 14-й, 23-й, 34-й, 42-й, 57-й, 72-й, 79-й, 86-й, 96-й, 106-й, 116-й, 125-й, 135-й, 145-й и 155-й улиц была установлена равной 100 футов (примерно 30 метров).

Возведённые ранее строения предписывалось по возможности оставлять нетронутыми. Если же здания подлежали сносу, владельцам выплачивалась компенсация.

Дополнения, изменения и критика

Впоследствии система разбиения и нумерования улиц была продолжена и к северу от 155-й улицы, оказав в дальнейшем влияние на уличное проектирование Бронкса.

Со временем в уличную систему было внесено множество изменений. Те части улиц, которые расположены к востоку от 5-й авеню, получили обозначение «восточные», к западу же — «западные». Почти все авеню, за исключением 1-й, 2-й, 3-й и 5-й, были переименованы. Позже между 5-й и 4-й (ныне Парк-авеню) была проложена Мэдисон-авеню, а между 4-й и 3-й авеню — Лексингтон-авеню. В Аптауне в разные годы были проложены незапланированные изначально Риверсайд-драйв, Клермонт- и Сент-Николас-авеню. Заложенная в проект улица Блумингдейл-роуд стала впоследствии частью Бродвея.

Некоторые участки A-авеню были переименованы в Саттон-Плейс в Мидтауне, в Йорк-авеню в верхнем Ист-Сайде, Плезант-авеню в восточном Гарлеме. Участок B-авеню в Йорквилле был переименован в Ист-Энд-авеню.

Заметные отхождения от первоначального плана имеются в Гарлеме, где западная 125-я и западная 126-я улицы идут под углом к остальным улицам, и в квартале Вест-Виллидж, где, например, западная 4-я улица пересекается с западными 10-й, 11-й, 12-й и 13-й улицами. В 1853 году между 59-й и 110-й улицами и между 5-й и 8-й авеню был разбит Центральный парк площадью около 3,4 км². В план также не были заложены основной кампус Колумбийского университета в районе Морнингсайд-Хайтс, кампус Медицинского центра Колумбийского университета в районе Вашингтон-Хайтс, Линкольн-центр, Морнингсайд-парк, застройки Стайвесант-Таун и Питер-Купер-Виллидж, Сити-колледж.

Поначалу план подвергался жёсткой критике. Так, в 1818 году писатель и учёный-лингвист Клемент Мур нелестно отозвался о его авторах:

Эти люди из тех, кто готов срыть семь холмов Рима. Оригинальный текст (англ.)   These are men who would have cut down the seven hills of Rome.

Томас Жанвье (англ. Thomas Janvier) в своей книге 1894 года «В старом Нью-Йорке» (англ. In Old New York) охарактеризовал план как «молотилку для получения прибыли» (англ. a grind of money-making). На сегодняшний же день, несмотря на все недостатки, планировка острова встречает в основном хвалебные отзывы.

См. также

• Манхэттенхендж

Отрывок, характеризующий Генеральный план Манхэттена

– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.