Генерал-Майор Граф Жан де Рошамбо

Памятник
Генерал-Майор Граф Жан де Рошамбо англ. Major General Comte Jean de Rochambeau
Памятник Рошамбо, 2012 год.
Страна	США США
Город Площадь	Вашингтон (округ Колумбия) Лафайет-сквер
Скульптор	Фернан Амар
Архитектор	«Fondu Parle Pal D'Osne» Л. Лоран Фердинанд Госсен
Строительство	1901—1902 годы
Статус	Памятник Национального реестра исторических мест
Высота	30 футов (9 метров)
Материал	бронза, гранит

«Генерал-Майор Граф Жан де Рошамбо» (англ. Major General Comte Jean de Rochambeau) — исторический монумент 1902 года работы французского скульптора Фернана Амара, посвящённый Жану де Рошамбо и расположенный на Лафайет-сквер в центре Вашингтона — столицы США.

Рошамбо и Америка

Жан-Батист Донасьен де Вимё, граф де Рошамбо (1725—1807), вступив во французскую армию в возрасте семнадцати лет, прошёл через войну за австрийское наследство (1740-1748) и семилетнюю войну (1756-1763), продемонстрировав мужество и храбрость. Когда в 1780 году король Франции Людовик XVI призвал его помочь американской революции, направленной против британского правления, пятьдесятипятилетний генерал-лейтенант Рошамбо был на грани ухода из военной карьеры. Назначенный командующим экспедиционного корпуса из 5500 человек, Рошамбо, будучи «официальным» представителем короля, отправился в Америку и через 70 дней, 11 июля 1780 года, прибыл в Ньюпорт, штат Род-Айленд. Обустроившись в крепости, Рошамбо отказался от предложения Джорджа Вашингтона, командующего Континентальной армией, о нападении на подразделения британской армии под командованием генерала Генри Клинтона в Нью-Йорке, сославшись на необходимость морских подкреплений и утверждая, что франко-американские войска должны заниматься британцами на южном театре военных действий. Прождав целый год, весной 1781 года Рошамбо получил известие, что десятитысячные войска не придут, после чего согласился с Вашингтоном. Однако, после прибытия в июне 1781 года в Вест-Индию французского адмирала графа де Грасса с тремя тысячами мужчин на 24 судах, Вашингтон решил отказаться от атаки на Клинтона в Нью-Йорке в пользу нападения на армию британского генерала Чарльза Корнуоллиса в Виргинии. После почти года бездействия, силы Рошамбо в двинулись к Уайт-Плейнсу где присоединились к силам Вашингтона. В августе 1781 года объединённая франко-американская армия из 12 тысяч челова вошла в устье Чесапикского залива и доставлена на кораблях в Йорктаун, после чего взяла город в осаду. 28 сентября корабли де Грасса, вставшие у побережья Виргинии, предотвратили приход британских подкреплений. Корнуоллис попал в окружение, и не надеясь на стороннюю помощь, был вынужден сдасться через три недели, 19 октября. Хотя война за независимость ещё не окончилась, осада Йорктауна стала последним её крупным сражением, в котором Рошамбо стоял бок о бок с Вашингтоном. После возвращения во Францию ​​в 1783 году, Рошамбо основал местное отделение Общества Цинцинната. Симпатизируя французской революции, некоторое время он командовал армией Севера, и в 1791 году получил звание маршала Франции. В 1792 году из-за эксцессов революции Рошамбо ушел в отставку с военной службы и вернулся на родину, в Вандом, однако уже в 1794 году во время террора был лишен воинского звания и арестован в Париже, едва избежав гильотины смертью Робеспьера. Впоследствии он вернулся в Вандом, а Наполеон вернул ему звание маршала. Рошамбо скончался в 1807 года в Оре-ла-Рошетт в возрасте восьмидесяти одного года.

История

Памятник Рошамбо является точной копией оригинальной статуи, созданной в Париже выдающимся французским глухоненым скульптором Фернаном Амаром и открытой 4 июня 1900 года у дома Рошамбо в Вандоме. Ещё до этого, канцлер Франции в США Жюль Бувье предложил установить в Вашингтоне копию вандомского памятника в качестве символа и укрепления отношений между США и Францией, напряжённость в которых появилась после испано-американской войны. В начале мая, Бувье, оценив стоимость изготовления копии статуи в 7500 долларов США, обратился к члену Сената США от Род-Айленда Джорджу Уэтмору, председателю Комитета по библиотеке, курировавшего искусство в столице страны. 23 мая сенатор Уэтмор внес поправку к законопроекту о гражданских ассигнованиях гражданского, включив в неё расходы на создание реплики статуи, её пьедестала, и сооружения памятника, составляющие 10 тысяч долларов. Комитет по ассигнованиям снизил расходы до 7500 долларов, в которые вошла только стоимость самого памятника, однако поправка не прошла дебаты. Бувье не сдался и лично обратился к послу США во Франции генералу Хорасу Портеру, написавшему письмо в Комитет по ассигнованиям, в котором отметил, что «я присутствовал, 4 июня, наконец, в Вандоме, при открытии памятника Рошамбо французского художника Фернана Амара, который я нашел очень энергичным и отличным произведением искусства. Мне кажется, что было бы очень уместным и к большому удовлетворению, найти средства и возвести в Вашингтоне, округ Колумбия, копию статуи маршала».

Четыре месяца спустя, в феврале 1901 года, член Палаты представителей США от Миннесоты Джеймс Макклири внёс на рассмотрение законопроект, предусматривающий выделение 7500 долларов на реплику. После того как проект не приняли, 25 февраля сенатор от Северной Дакоты Генри Хэнсбро внёс поправку в законопроект о гражданских ассигнованиях, и 3 марта, спустя год после начала процесса, практически без дебатов, она была принята Конгрессом. 30 апреля Бувье заключил контракт с Комитетом по Библиотеке на создание реплики от имени Фернана Амара, попутно собрав более 15 тысяч долларов пожертвований, после чего общая стоимость возведения памятника составила 28 500 долларов. Тогда же была создана комисиия по контролю за возведением монумента, в которую вошли государственный секретарь США Джон Хэй, секретарь войны Элиу Рут, сенатор Уитмор и представитель Макклири. Через девять месяцев, в конце декабря 1901 года скульптор Фернан Амар закончил модель статуи Рошамбо для Вашингтона, округ Колумбия. Затем, скульптура была отлита на предприятии «Fondu Parle Pal D'Osne», а постамент сделан архитектором Л. Лораном. В апреле 1902 года представитель Серено Пейн из Комитета по путям и средствам успешно представил совместную резолюцию о беспошлинном ввозе статуи Рошамбо и пьедестала в США. Надзор за статуей, руководство подготовкой места и возведения памятника осуществлял офицер Комитета по общественным зданиям и территориям полковник Теодор Бингем. Работы по подготовке площадки прошли 9 с 18 апреля, установка постамента началась 25 апреля, и к 17 мая статуя и пьедестал обрели своё место. Каменная кладка основания из французского известняка была выполнена Фердинандом Госсеном.

В марте 1902 года Конгресс принял, а президент США утвердил совместную резолюцию о приглашении представителей французского правительства и народа Франции, а также семей графа де Рошамбо и маркиза Лафайета, на открытие памятника в годовщину того дня, когда Рошамбо начал военную карьеру. 27 марта президент Теодор Рузвельт направил официальное приглашение президенту Франции Эмилю Лубе, который с радостью принял его 15 апреля от имени французского правительства и народа. Для подготовки к приёму гостей, президентской комиссии, в состав которой вошли её секретарь Эдвин Морган, третий помощник госсекретаря Герберт Пирс, полковник Бингем и коммандер Рэймонд Роджерс, 21 марта было выделено Рузвельтом к оставшимся 4500 долларов дополнительные 10 тысяч, а 15 мая — ещё 10 тысяч, в результате чего общая стоимость статуи и её открытие встали государству 42,500 долларов. После почти трех месяцев подготовки, 17 мая гражданская делегация на пассажирском пароходе La Touraine достигла Нью-Йорка, а 20 мая американские военные корабли в составе крейсера Olympia, флагманского корабля контр-адмирала Фрэнсиса Хиггинсона, и линкоров Kearsarge и Alabama, встретили официальную французскую миссию на борту военного корабля «Gaulois» в гавани Аннаполиса с оружейным салютов. После этого французские делегации посетили Маунт-Вернон и присутствовали на официальных обедах в Белом доме и посольстве Франции.

Внешние видеофайлы
	[vimeo.com/3123233 Открытие статуи Рошамбо, Вашингтон, 1902]

Памятник был открыт 24 мая 1902 года президентом США Теодором Рузвельтом в присутствии членов Конгресса, дипломатического корпуса, французских военных и гражданских делегаций, командующего французской армией генерала Жозефа Брюгера и генерального инспектора французского флота вице-адмирала Франсуа Фурнье а также двух тысяч зрителей. Официальные гости, несмотря на периодический дождь и пасмурное небо, заполнили три цветных трибуны вокруг статуи: члены Палаты представителей расположились на красной с запада; члены Сената и патриотических обществ заняли синюю на востоке; президент Рузвельт с членами французских делегаций, дипломатического корпуса, Кабинета и Верховного суда, разместились на белой с юга. Четверо солдат, два французских и два американских, стояли на страже в углах статуи, покрытой французскими и американскими флагами. Несмотря временами дождь и пасмурное небо, эта символическая установка послужила фоном для великой дипломатической события. В своем вступительном слове президент Рузвельт подчеркнул роль статуи в выражении франко-американского сотрудничества, заметив, что «мы ценим это свежее доказательство дружбы французского народа потому, что нам приятно располагать дружбой нации, могучей в войне и такой сильной в мире, какой Франция всегда показывала себя». Затем, графине де Рошамбо была представлена честь открыть памятник, и она потянула за веревку, после чего французский флаг упал на землю, а американский флаг, однако, повис на левой руке Рошамбо и висел на статуе оставшуюся часть церемонии. Несмотря на это недоразумение, толпа одарила открытие возгласами приветствия и пением французского гимна «Марсельеза». Затем толпа поприветствовала аплодисментами скульптора Фернана Амара, а с речами выступили посол Франции в США Жюль Камбон, генерал Хорас Портер, сенатор Генри Кэбот Лодж и генерал Брюгер. После этого французский оркестр исполнил гимн США «Звёздное знамя», епископ Вашингтона Генри Саттерли дал благословение, а кавалеристы из Форт-Майера, французские морские пехотинцы и американские солдаты в форме минитменов прошли маршем по Пенсильвания-авеню. В день открытия памятника был устроен франко-американский банкет в Париже, а специальный поезд осуществил недельный тур по достопримечательностям США, провезя французскую делегацию через Вест-Пойнт, Ниагарский водопад, Ньюпорт и Бостон, повторив движение Рошамбо и его армии, что подробно освещалось американскими и французскими газетами. В феврале 1904 года Конгрессом была принята резолюция о распространении десяти тысяч экземпляров памятной книги о открытии памятника среди членов Конгресса и гости мероприятия, которая была написана Де Бенневиллем Рэндольфом Кеймом и издана в 1907 году под названием «Rochambeau: A Commemoration by the Congress of the United States of America of the Services of the French Auxiliary Forces in the War of Independence» на 667 страницах. После того как памятник Рошамбо в Вашингтоне стал первой копией оригинала Вандомской статуи, в ближайшие семьдесят лет последовало создание ещё трёх реплик, но без участия Фернана Амара. В 1933 году вторая реплика была поставлена на авеню Пьер-де-Лер-де-Серби, третья — в 1934 году в Ньюпорте на месте высадки Рошамбо в Америке, а четвертая и последняя копия статуи Рошамбо фактически заменила оригинал, так как 1942 году во время Второй мировой войны, немцы уничтожили статую Рошамбо в Вандоме, однако мэр Вандом спас гипсовый бюст, который был поставлен на пьедестал в августе 1944 года после освобождения города американцами, а в 1974 году члены общества Цинцинната пожертвовали Вандому полную бронзовую копию статуи из исходной формы.

Первоначально, холм, на котором стоит памятник, был покрыт гравием и асфальтом. В 1910 году были предприняты попытки удаления зеленого налета и пятен с бронзовых скульптур, после чего они были обработан защитным составом, а в 1919 году проведена полная очистка памятника. В 1965 году вокруг статуи появились первые зелёные насаждения, а именно цветочные клумбы, посаженные Леди Берд Джонсон. 14 июля 1978 года памятник Рошамбо был включён в Национальный реестр исторических мест под номером 78000256 как часть статуария Американской революции. В 1987 году скульптуры были очищены с помощью абразивной обработки, а затем покрыты ингибитором коррозии и защитным составом, а постамент обработан воском и герметиком. В 1993 году памятник прошёл обследование и был описан «Save Outdoor Sculpture!». В 1994 году взамен цветочных клумб вокруг статуи были посажены карликовые розовые азалии. В 2000 году все статуи в Лафайет-сквере были очищены и покрыты воском работниками Службы национальных парков в рамках общего улучшения парка, в 2003 году памятник Рошамбо прошёл реставрацию, а вокруг него был положен дёрн.

Расположение

Лафайет-сквер был создан в 1821 году как часть Президентского парка и в 1824 году назван в честь первого иностранного гостя президента США — маркиза Лафайета — французского участника войны за независимость США. Занимая площадь в семь акров, Лафайет-сквер располагается в одноимённом историческом районе к северу от Белого дома на Х-стрит между 15-й и 17-ми улицами в Вашингтоне.

Памятник Рошамбо находится на юго-западном углу Лафайет-сквер, при том что в трёх остальных углах площади стоят монументы польскому бригадному генералу Тадеушу Костюшко (северо-восток), французскому генерал-майору маркизу Жильберу де Лафайету (юго-восток), прусскому генерал-майору Фридриху Вильгельму фон Штойбену (северо-запад), а в центре — конная статуя президента Эндрю Джексона. Такое расположение памятника Рошамбо было выбрано для укрепления французского присутствия в центре столицы, рядом с Зданием Государства, Фойны и Флота, а также в качестве компаньона монументу Лафайета, на обратной стороне которого имеется статуя Рошамбо. Оригинальная статуя Рошамбо из Вандома была высотой в 9 футов при пьедестале в 17 футов на основании в 20 футов. В то же время статуя Лафайета составляла в высоту 11 футов при пьедестале в 17 футов на вершине основания в 3 фута. Чтобы уравновесить соседствующие монументы, Фернан Амар увеличил размер оригинальной статуи до 11 футов на пьедестале в 19 футов с основанием в 1 фут, в результате чего памятники практически сравнялись по высоте.

Архитектура

Бронзовая статуя изображает графа де Рошамбо стоящим в естественной контрапунктной позе с вытянутой вперёд правой рукой, указывающей и направляющей войска. В левой руке, лежащей на левом бедре, он держит шпагу и карту с детально проработанным планом укреплений Йорктауна. Пушка и пушечное ядро ​​лежащие за левой ногой Рошамбо, символизируют его роль в качестве командующего армией, намекая на захваченные британские пушки, подаренные ему Конгрессом. Рошамбо одет в военную форму маршала Франции, включающую короткое пальто с жилетом, высокие сапоги и треуголку с кокардой. На груди у него медаль Ордена Святого Духа. Скульптура стоит на вершине квадратного многоуровневого гранитного постамента в стиле неоклассицизма. Он состоит из трёх частей: пирамидальная вершина, увенчанная статуей Рошамбо, квадратное прямоугольное основание, выступающий карниз. На боковых сторонах размещены щиты с композициям, обрамлёнными гирляндами из листьев и ягод, а также ветвями лавра, связанными лентами: на восточной — родовой герб Рошамбо с тремя звездами между шевроном; а на западной — герб Франции с тремя цветками лилии. На лицевой стороне выступающего карниза размещена статуя женской фигуры, изображающая Минерву, покровительницу государства и войны. Одетая в доспехи, левой рукой богиня поднимает вверх два знамени, символизирующих единство Франции и Америки, а правой рукой держит опущенный вниз меч, готовясь в бою защищать сидящего у ног лысого орла, олицетворяющего США. Оба они находятся в передней части корабля, символизирующего приход французов в Америку, о борта которого разбиваются волны. Переход от бронзы к граниту виден там, где орёл металлической правой лапой с когтями удерживает каменный щит с тринадцатью звёздами, означающими тринадцать колоний, а левой отбивает атаки агрессоров. Позиция женской фигуры, выступающей одной ногой вперёд, в сочетании с её развевающимся платьем, а также распростёртыми крыльями орла, придает композиции ощущение несущегося движения. Под щитом лежат ветви лавра, символизирующие мир. Памятник стоит на холме диаметром в 55 футов в диаметре, окруженном гранитным барьером.

Вид спереди.	Вид слева.	Вид справа.	Вид сзади.

С левой стороны на фигуре Свободы на основании размещено упоминание литейной компании — «FONDU PARLE PAL D'OSNE 58 RUE VOLTAIRE», на западной стороне размещена ссылка на создателя статуи — «F. HAMAR», как и на левой у орла и богини — «F. HAMAR 1901». С лицевой стороны под статуей указано имя героя памятника — «ROCHAMBEAU». Надпись с северной стороны основания была выбрана лично Жюлем Бувье из переписки Вашингтона с Рошамбо, а через две недели после открытия памятника сенатор Уэтмор отметил в письме скульптору Огастесу Сен-Годенсу необходимость увековечить вклад Конгресса в создание монумента, что и было сделано надписью, размещённой чуть ниже на гранитном выступе:

МЫ БЫЛИ
СОВРЕМЕННИКАМИ
И
СОРАБОТНИКАМИ
В ДЕЛЕ
СВОБОДЫ
И МЫ ЖИЛИ ВМЕСТЕ
А БРАТЬЯ ДОЛЖНЫ НАХОДИТЬСЯ
В ГАРМОНИЧНОЙ ДРУЖБЕ
ВАШИНГТОН К РОШАМБО
ФЕВРАЛЯ 1, 1784

КОНГРЕССОМ
МАЙ XXIV MDCCCII

Оригинальный текст (англ.)  

WE HAVE BEEN
CONTEMPORARIES
AND
FELLOW LABOURERS
IN THE CAUSE
OF LIBERTY
AND WE HAVE LIVED
TOGETHER
AS BROTHERS SHOULD DO
IN HARMONIOUS FRIENDSHIP
WASHINGTON TO ROCHAMBEAU
FEBRUARY 1, 1784

BY THE CONGRESS
MAY XXIV MDCCCII

Литература

Книги

• Randolph Keim De Benneville. [catalog.hathitrust.org/Record/010323085 Rochambeau. A commemoration by the Congress of the United States of America of the services of the French auxiliary forces in the war of independence]. — Washington: Govt. Print, 1907. — 667 p. (англ.) (фр.)
• [dbs.ohiohistory.org/africanam/html/page2348.html?ID=2279&Current=P474&View=Text Statue the Rochambeau]. — African Methodist Episcopal Church Review, Июль 1902. — Vol. 19. (англ.)
• [books.google.ru/books/about/General_Comte_de_Rochambeau_Statue_Lafay.html?id=a-6gh11j_LsC&redir_esc=y General Comte de Rochambeau Statue, Lafayette Park, Washington]. — Washington: National Park Service, 2004. — 12 p. — (President's park notes). (англ.)
• Jini Jones Vail. [books.google.ru/books?id=LnaxYnohm6sC&dq=Unveiling+Rochambeau+Statue+Washington&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Rochambeau: Washington's Ideal Lieutenant: A French General's Role in the American Revolution]. — Washington: Word Association Publishers, 2011. — 381 p. — ISBN 9781595716026. (англ.)

Публикации

• [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=9F00E4DC1330E733A25756C2A9639C946397D6CF The Unveiling of Rochambeau's Statue]. The New York Times (25 мая 1902). Проверено 1 октября 2015. (англ.)
• [news.google.com/newspapers?nid=336&dat=19020524&id=jHQzAAAAIBAJ&sjid=MUoDAAAAIBAJ&pg=4053,392467&hl=ru Rochambeau`s Statue Unveiled]. The Deseret News (24 мая 1902). Проверено 4 октября 2015. (англ.)

Ссылки

• [www.hscl.cr.nps.gov/insidenps/report.asp?STATE=DC&PARK=WHHO&SORT=3&RECORDNO=21 Памятник Рошамбо]. Национальный реестр исторических мест (Служба национальных парков).
• [siris-artinventories.si.edu/ipac20/ipac.jsp?&profile=all&source=~!siartinventories&uri=full=3100001~!323045~!0#focus Памятник Рошамбо]. Смитсоновский музей американского искусства.
• [www.dcmemorials.com/index_indiv0000794.htm Памятник Рошамбо]. DC Memorials.

США   Франция   Архитектура

Отрывок, характеризующий Генерал-Майор Граф Жан де Рошамбо

Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]