Генерал-губернаторы Кореи
Поделись знанием:
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
(перенаправлено с «Генерал-губернатор Кореи»)
| Генерал-губернатор Кореи 朝鮮總督 | |
 Печать генерал-губернаторства | |
| Возглавляет |
генерал-губернаторство Корея |
|---|---|
| Форма обращения |
Ваше превосходительство генерал-губернатор (яп. 總督閣下) |
| Официальная резиденция | |
| Кандидатура предлагалась | |
| Назначалась | |
| Срок полномочий |
не ограничен |
| Зарплата |
8000 иен [1] |
| Должность появилась | |
| Первый в должности | |
| Последний в должности | |
| Должность упразднена | |
Генерал-губернатор (яп. 朝鮮総督, Тё:сэн Со:току, кор. 조선총독, Чосон Чхондок) был правителем Кореи в период с 1910 по 1945 годы, когда Корея была японской колонией. До этого, в период протектората, японским представителем в Корее был генерал-резидент. Генерал-губернатор назначался из Токио и был подотчётен императору Японии. С 1919 года помимо императора, генерал-губернатор подчинялся также премьер-министру, а с 1942 года — Министерству по делам Великой Восточной Азии.
До 1919 года генерал-губернатор мог быть назначен только из военных, позднее к этой должности были допущены и гражданские лица[2] .
Японские управляющие сменились советским и американским военным командованием, контролировавшими страну с 1945 по 1948 годы. После 1948 года власть перешла к политическим силам КНДР и Южной Кореи.
Содержание
Полномочия генерал-губернатора
Генерал-губернатор обладал большими полномочиями на полуострове. В его руках находилась высшая законодательная и исполнительная власть в Корее. Также он имел ограниченную судебную власть: по его постановлению пребывающий на территории генерал-губернаторства человек мог быть заключён в тюрьму на срок до одного года или приговорён к штрафу на сумму, не превышающую 200 иен[3]. Корейская армия, однако, не подчинялась генерал-губернатору[3] .
Список генерал-губернаторов
На протяжении колониального периода в Корее сменилось 8 генерал-губернаторов. Двое — Сайто Макото и Угаки Кадзусигэ — занимали этот пост дважды.
| # | Имя | Портрет | В должности | Особенности правления | Причина отставки |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Тэраути Масатакэ |  |
29 августа 1910 года — 14 октября 1916 года | Проводил жесткую политику, направленную на подавление антияпонского сопротивления. Одновременно провел земельную реформу, способствовал строительству начальных школ в Корее[4]. | Был назначен премьер-министром Японии. |
| 2 | Хасэгава Ёсимити |  |
14 октября 1916 года — 12 августа 1919 года | Продолжил жесткий курс предшественника. Подавил Движение 1 марта.[5]. | Ушёл в отставку по собственному желанию, взяв на себя ответственность за Движение 1 марта. |
| 3 | Сайто Макото |  |
12 августа 1919 года — 15 апреля 1927 года | Проводил «политику культурного управления» (яп. 文化統治), направленную на поощрение развития корейской культуры и индустриализацию колонии. Ввёл ограниченное местное самоуправление в Корее. Открыл Императорский университет Кэйдзё[6] | Уехал из Кореи, чтобы принять участие в Женевской конференции. |
| И. о. | Угаки Кадзусигэ |  |
15 апреля 1927 года— 10 декабря 1927 года | Проводил политику модернизации. | Яманаси Хандзо назначен действующим генерал-губернатором. |
| 4 | Яманаси Хандзо |  |
10 декабря 1927 года — 17 августа 1929 года | Вернулся к жёсткому курсу Тэраути и Хасэгавы[7]. | Обвинения в коррупции[8]. |
| 5 | Сайто Макото | |
16 августа 1929 года — 16 июня 1931 года | Продолжил политику культурного управления. Расширил права местного самоуправления[9]. | Освободил пост для Угаки Кадзусигэ |
| 6 | Угаки Кадзусигэ | |
16 июня 1931 года — 4 августа 1936 года | Продолжил политику культурного управления. При его поддержке прошла реформа корейского правописания. Поощрял ассимиляционные процессы в Корее[10]. | |
| 7 | Минами Дзиро |  |
4 августа 1936 года — 28 мая 1942 года | Взял курс на ассимиляцию и японизацию корейцев. Издал указ о смене имён[11]. Начал добровольный призыв корейцев в Императорскую армию. Упразднил образование на корейском языке. | |
| 8 | Коисо Куниаки |  |
28 мая 1942 года — 21 июля 1944 года | Проводил жесткую ассимиляционную политику. Начал призыв корейцев в армию в обязательном порядке и вывоз их на Японские острова в качестве рабочей силы[12]. | Был назначен премьер-министром Японии. |
| 9 | Абэ Нобуюки |  |
21 июля 1944 года — 28 сентября 1945 года | Пытался мобилизовать корейцев в армию, чтобы спасти Японскую империю от поражения в войне[12]. | Пост генерал-губернатора упразднён в связи с поражением Японской империи во Второй мировой войне. |
Аппарат генерал-губернатора
При генерал-губернаторе существовал административный аппарат, созданный в 1910 году после аннексии Кореи. Возглавлял его генеральный инспектор, фактически исполнявший роль заместителя правителя полуострова[13]. Дважды — в 1919 и в 1943 году — этот аппарат подвергался реорганизации. Кроме того, на протяжении всего колониального периода в Корее существовал также Консультативный совет (яп. 中樞院), членами которого были из влиятельные и известные корейцы[13].
Ниже приведена схема устройства колониальной администрации.
В 1910—1919 годах
- Секретариат генерал-губернатора (яп. 總督官房)
- Административный департамент (яп. 總務部)
- Департамент внутренних дел (яп. 內務部)
- Казначейский департамент (яп. 度支部)
- Департамент земледелия, торговли и промышленности (яп. 農商工部)
- Департамент юстиции (яп. 司法部)
В 1919—1943 годах
- Секретариат генерал-губернатора (яп. 總督官房)
- Отдел внутренних дел (яп. 內務局)
- Финансовый отдел (яп. 財務局)
- Отдел развития промышленности (яп. 殖産局)
- Юридический отдел (яп. 法務局)
- Отдел просвещения (яп. 學務局)
- Отдел полиции (яп. 警務局)
В 1943—1945 годах
- Секретариат генерал-губернатора (яп. 總督官房)
- Финансовый отдел (яп. 財務局)
- Отдел земледелия и торговли (яп. 農商局)
- Отдел промышленности и разработки природных ископаемых (яп. 鑛工局)
- Юридический отдел (яп. 法務局)
- Отдел просвещения (яп. 學務局)
- Отдел полиции (яп. 警務局)[3]
Резиденция генерал-губернатора
Резиденция генерал-губернатора находилась в центре Кэйдзё. Здание строилось с 1916 по 1926 годы по проекту архитекторов Номуры Итиро и Куниэды Хироси.
См. также
- Генерал-резиденты Кореи
- Правители Кореи
- Генеральные инспекторы Кореи
- Генерал-губернаторы Тайваня
- Управляющие послевоенной Кореей
- Список президентов Республики Корея
Напишите отзыв о статье "Генерал-губернаторы Кореи"
Примечания
- ↑ Данные указаны на 1932 год. Зарплата генерал-губернатора была приравнена к зарплате министра. См. Hyung Gu Lynn. Ariyoshi Chuichi and the Colonial Period Korea (англ.). — Tokyo, Japan: The Toho Gakkai, 1998. — Fasc. 23. — P. 75.
- ↑ Де-факто в Корее был только один гражданский генерал-губернатор — Сайто Макото.
- ↑ 1 2 3 Andrew Grajdanzev. The Government of Korea // Modern Korea. — 2. — Orchard Press, 2007. — P. 238. — 340 p. — ISBN 978-1406738254.
- ↑ Young Ick Lew. Korea, history of (англ.). — Chicago: Encyclopædia Britannica, 2009.
- ↑ DeOrio, Garrett [www.transpacificradio.com/2008/03/01/march-1st-samil -korean-independence/ March 1st Movement (Samil Undong): Korean Uprising Against Japanese Colonialism] (англ.). Trans-Pacific Radio (1st March, 2008). Проверено 25 июня 2010.
- ↑ 정선이. 경성제국대학연구. — 서울: 문음사, 2002. — ISBN 89-8168-294-1.
- ↑ Inaba Tsugio. [ci.nii.ac.jp/naid/110006263658/en/ Education in colonial Korea under Governor- General Yamanashi] (англ.). Kyushu University (2005). Проверено 25 июня 2010. [www.webcitation.org/65RqiBcO1 Архивировано из первоисточника 14 февраля 2012].
- ↑ Richard H. Mitchell. Political bribery in Japan. — University of Hawaii Press, 1996. — 206 p. — ISBN 978-0824818197.
- ↑ Government-General of Chosen. A Glimpse of Twenty Years' Administration in Chosen. — Seoul, Chosen: Signs of the Times Publishing House, 1932.
- ↑ Ugaki Kazushige. Speech on the Future of Chosen // Thriving Chosen: a Survey of Twenty-Five years' Administration. — Keijo: Government-General of Chosen, 1934. — P. 79-93.
- ↑ 미즈노나오키. 창씨개명. — 서 울, 2008. — ISBN 978 -89-90062-26-0.
- ↑ 1 2 [www.k2.dion.ne.jp/~rur55/E/epage12.htm Chapter Four: Koreans in the Japanese Imperial Army] (1997). Проверено 2010-06- 25. [www.webcitation.org/64yqENMMb Архивировано из первоисточника 26 января 2012].
- ↑ 1 2 Government-General of Chosen,. Local Administration // Chosen of To-day / Sainosuke Kiriyama. — Keijo, Chosen, 1929. — P. 54. — 61 p.
Литература
- 편집부. 조선총독10인. — 서울: 가람기획, 1996.
| ||||||||||
|
Этот список входит в число избранных списков и порталов русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Генерал-губернаторы Кореи
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
