Гениюш, Лариса Антоновна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лариса Антоновна Гениюш
Ларыса Антонаўна Геніюш

белорусская писательница и поэтесса
Имя при рождении:

Лариса Антоновна Миклашевич

Дата рождения:

9 (22) августа 1910(1910-08-22)

Место рождения:

имение Жлобовцы, Гродненская губерния, Российская империя (ныне Волковысский район Гродненской области)

Дата смерти:

7 апреля 1983(1983-04-07) (72 года)

Место смерти:

поселок Зельва, Гродненская область, БССР, СССР

Род деятельности:

писательница и поэтесса

Лари́са Анто́новна Ге́ниюш (белор. Лары́са Анто́наўна Ге́ніюш) (в девичестве Миклаше́вич) (9 августа 1910 — 7 апреля 1983) — белорусская поэтесса, писательница и общественный деятель.





Биография

Детство и юность

Родилась 9 августа 1910 года[1] в имении Жлобовцы Волпинской волости Гродненского уезда (Волковыск, Волковысский район Гродненской области, улица Победы, дом 40[2]) в многодетной семье зажиточного крестьянина-землевладельца. Училась в польской школе, в 1928 году закончила Волковысскую польскую гимназию. В это время знакомится с мировой литературой — польской, скандинавской, английской классикой. Начинает писать стихи.

Жизнь в Праге

3 февраля 1935 года выходит замуж за студента-медика Ивана Гениюша, который учился в Карловом университете в Праге. В 1937 году, после рождения сына Юрия, выезжает к мужу в Прагу. Там соседкой Гениюшей была Александра Косач-Шимановская — сестра Леси Украинки — автора, чье творчество оказало на Ларису большое влияние. Свои первые стихи поэтесса опубликовала в 1939 году в берлинской газете белорусских эмигрантов-националистов «Раніца». Первым редактором газеты был Фабиан Акинчиц. В 1942 году увидел свет первый сборник её поэзии «Ад родных ніў», наполненный ностальгией и размышлениями о судьбе покинутой ей Родины.

Когда Красная армия в 1939 году вступила на территорию Западной Белоруссии, отец Ларисы Антон Миклашевич был расстрелян, а мать и две сестры сосланы в Казахстан. В марте 1943 года, согласно завещанию президента Белорусской Народной Республики Василя Захарко, Лариса Гениюш назначается Генеральным Секретарем Правительства БНР в эмиграции. Она сохраняет и упорядочивает архив БНР, помогает белорусским эмигрантам, политическим беженцам и военнопленным. Наиболее ценную часть архива она отправила в недоступное для органов НКВД и МГБ место. Позже советские правоохранительные органы будут допрашивать поэтессу, чтобы получить сведения об этом архиве (белорусских националистов, в том числе третьего президента БНР Василя Захарко, советская пропаганда изображала как нацистских прислужников).

Обвинения в сотрудничестве с нацистами

Некоторые историки считают, что 27 июня 1941 года Лариса Гениюш подписала[3] обращение «Белорусов протектората Чехии и Моравии» к Адольфу Гитлеру, начинавшееся словами:

Видя, что Великий Вождь немецкого народа Адольф Гитлер повел свою непобедимую немецкую армию на восток Европы для борьбы и полного уничтожения большевизма, большевиков-коммунистов и жидов, которые уже более 20 лет угнетают и уничтожают наш белорусский народ…

Сама поэтесса настаивала, что подпись была сфальсифицирована. В своих лагерных воспоминаниях она писала[4]:

Я ничего не скрывала, поскольку вина моя состояла только в участии в Комитете самопомощи в Праге[1], где я была казначеем. От этого я не отказывалась, но Коган (следователь) показал мне однажды архив Комитета, который ещё в 1942 году «исчез» из квартиры Ермаченко (Юлиан Ермаченко — руководитель белорусской Самопомощи в Праге). Тут я поразилась! Телеграмму никто из белорусов не подписал, но на бланке, под её текстом, были аккуратно, под копирку выведены подписи всех белорусов, которые были и не были на том собрании! Мне стало до отвращения гадко. Такое государство, которое держится на лжи, на обмане, на поддельных документах, гадко! В час наистрашнейшей опасности, опутанные нацистской хитростью, люди все же отважились не подписать той телеграммы, а тут «подписывают» за них через копирку, аннулируя все человеческое, сохранившееся в людях в тяжелое время. Нет, это хуже, подлей самого низкого… Мне припомнился Вольфсон, старый еврей, который вместе с семьей спасался в этом маленьком Комитете и также был на том собрании, как каждый, поскольку все мы получили приглашения. Что он сказал бы, если бы увидел такую свою поддельную подпись под той телеграммой!

[1]Мы как люди без гражданства (в оккупированной фашистами Чехии — прим. перев.) должны были быть зарегистрированы где-то, и какая разница — в русской «фертрафенштел» или в Белорусском комитете? Все иностранцы, начиная с евреев, были у немцев под особо строгим надзором, а я как поэт в особенности.

Арест и осуждение

После освобождения Чехословакии от немецко-фашистских захватчиков, Лариса с мужем и сыном живёт под Прагой, в городке Вимперк. 5 марта 1948 года органы МГБ арестовывают Ларису и Янку. Оба находятся в тюрьмах Чехословакии, Львова, с октября 1948 года в тюрьме в Минске. Здесь Ларису допрашивает сам министр госбезопасности БССР Лаврентий Цанава.

7 февраля 1949 года Ларису и Ивана Гениюшей приговаривают к 25 годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Поэтесса отбывала наказание в лагерях Инта и Абезь (Коми АССР), а также в Мордовской АССР. Комиссия Президиума Верховного Совета СССР от 30.05.1956 г. обвинение признало обоснованным, но срок наказания был уменьшен до 8 лет. Гениюши выходят на свободу в 1956 году.

Трагична судьба и других Миклашевичей: в Казахстане умерла мать и две сестры. Брат Аркадий — солдат армии Андерса — погиб 27 июля 1944 года в битве под Монте Кассино в Италии. Другой брат, Ростислав, погиб в апреле 1945 года под Берлином, по некоторым сведениям - в так называемой армии Берлинга.

Годы в Зельве

После освобождения Лариса поселилась на родине мужа в поселке Зельва Гродненской области. Всю оставшуюся жизнь Гениюши отказывались принять советское гражданство. 27 лет зельвенской жизни поэтессы прошли под надзором КГБ. Янке Гениюшу разрешили подрабатывать в районной поликлинике. В 1979 году, после смерти мужа, Ларисе назначили мизерную пенсию. Поэтессе также не разрешали поехать к сыну, который жил в снова польском Белостоке при живых родителях в СССР.

Почти десять лет после освобождения творчество поэтессы не было известно широкой аудитории. Впервые её послелагерные стихи попали на страницы белорусских журналов в 1963 году. Только в 1967 году, благодаря тогдашнему председателю Верховного Совета БССР Максиму Танку был издан первый в БССР сборник произведений Ларисы Гениюш «Невадам зь Нёмана», который отредактировал Владимир Короткевич. В данный сборник вошло большинство стихов из сборника «Ад родных ніў» с рядом цензурных купюр, а также стихи "зельвинского" периода.

В первом посмертном сборнике «Белы сон» (составитель и автор предисловия — Борис Саченко) дословно повторены все четыре вышедшие в советское время книги, а к ним добавлены главы: «Стихи разных лет» (почти всё, что было в «Ад родных ніў» и не попало в «Невадам з Нёмана», без купюр); «Из посмертных публикаций» (большей частью лагерные стихи, без купюр) и «Из рукописного наследства» (стихи зельвинского периода, без купюр). Авторские варианты цензурированных стихов воссозданы в репринтном издании «Ад родных ніў», в сборниках «Выбраныя вершы» и «Выбраныя творы».

Считается, что не все стихи Гениюш опубликованы. Также считается, что в советский период диссиденты были ограничены в контактах, что в случае с Гениюш не подтверждаетсяК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2852 дня]. "Лариса Антоновна была простой женщиной, семья жила скромно. К ним постоянно приезжали писатели и поэты из Гродно, Минска, Барановичей. Тут и Данута Бичель была, и Решетник", — свидетельствовала Софья Мартинчик, помогавшая поэтессе по хозяйству[5].

Последние годы и смерть

Лариса Гениюш умерла в 1983 году в Зельве и была похоронена рядом с мужем. Внук поэтессы продал дом, в котором она жила.

В 1999 году Белорусский Хельсинкский комитет обратился в Прокуратуру Республики Беларусь с ходатайством об отмене приговора относительно Ларисы и Ивана Гениюшей. Прокуратура переадресовала обращение в Верховный Суд, откуда пришёл отказ с формулировкой, что поэтесса «обоснованно не подлежит реабилитации». Согласно письму из Верховного суда, причины отказа «могут быть сообщены только самой репрессированной».

В современной белорусской публицистике фигура Гениюш представляется неоднозначной. Националисты симпатизируют принципиальности поэтессы, ретушируя её контакты с нацистами. Однако немало авторов выпячивает "предельную близость" Гениюш и гитлеровского режима, нелестно отзываясь о её литературных способностяхК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2852 дня] или вовсе игнорируя эту сторону её жизни[6].

18 января 2006 года состоялась презентация музыкального сборника на стихи Ларисы Гениюш — «Жыць для Беларусі». На диске — песни разных групп и исполнителей. В нём можно услышать и голос самой поэтессы. Сборник посвящён 95-й годовщине со дня рождения Ларисы Гениюш.

В "перестроечной" и постсоветской публицистике о Ларисе Гениюш часто вспоминали в связке с другой поэтессой этого же периода - Натальей Арсеньевой, которой также ставят в вину сотрудничество с гитлеровскими оккупантами. С конца 90-х годов XX века творчество Гениюш, Арсеньевой и политэмигрантов, связанных с осевшей в США "Радой БНР", изучают в школах на уроках белорусской литературы, а также на филфаках вузов. В среде белорусских националистов и [churchby.info/rus/3 "автокефалистов"] Арсеньева и Гениюш считаются культовыми фигурами.

В Гродненской епархии Белорусского Экзархата Русской православной церкви (Белорусской православной церкви) 15 мая 2016 года была торжественно открыта библиотека им. Л.Гениюш. [7].

"Долгожданным событием стало открытие приходской библиотеки, которая отныне расположилась в собственном благоустроенном помещении на втором этаже приходского комплекса. Библиотечный фонд, благодаря усилиям настоятеля, прихожан и благотворительным пожертвованиям друзей прихода, пополнился большим количеством новой литературы. С благословения архиепископа Гродненского и Волковысского Артемия библиотека будет носить имя известной белорусским поэтессы Ларисы Гениюш. Известно, что она была не только искренней белорусской, но и настоящей православной верующей, которая пронесла свою веру через все жизненные испытания, исповедуя её непоколебимо и в польское время, и в советских лагерях вплоть до собственной кончины. Владыка Артемий освятил библиотеку и подарил в ее фонд самую главную книгу - Библию", - проинформировал сайт церкви.

Ранее в Зельве на территории церкви был установлен памятник Ларисе Гениюш [5]. В Спасо-Троицкой церкви была открыта мемориальная [sputnik.by/event/20150809/1016627416.html экспозиция, посвященная Гениюш].

Библиография

Сборники стихов

  • [li.myuse.org/classic/index/5 «Ад родных ніў»] (1942)
  • «Невадам зь Нёмана» (1967)
  • «На чабары настоена» (1982)
  • «Dzieviać vieršaŭ» (1987)
  • «Белы сон» (1990)
  • «Вершы: рукапісны зборнік з 1945-47 гг.» (1992)
  • «Выбраныя вершы» (1997)
  • «Гасціна» (2000)
  • «Выбраныя творы» (стихи, поэмы, проза, письма, 2000)
  • Сборник сочинений в 2-х томах, 2010[8])

Поэзия для детей

  • «Казкі для Міхаські» (1972)
  • «Добрай раніцы, Алесь» (1976)

Другие произведения

  • «Споведзь» (воспоминания), 1990)
  • «Маці і сын» (в одном издании — сборники Ларисы Гениюш «Сэрца» и Юрия Гениюша «Да свету», 1992)
  • «Каб вы ведалі: з эпісталярнай спадчыны» (2005)

Фильмография

Воспоминания

  • Наталія Кравчук. «За любов до Білорусі — 25 літ таборів». Газета «Вісник + К» (Луцьк, Україна), 22 квітня 2010 р., с. 15.

См. также

Напишите отзыв о статье "Гениюш, Лариса Антоновна"

Примечания

  1. [nn.by/?c=ar&i=58501 Ларыса Геніюш. Рукою чорнай хтось крануўся крылаў]
  2. [euramost.org/?artc=13807 Белорусская информационно-аналитическая интернет—газета]
  3. Олег Лицкевич. «Война против мифов»
  4. Ларыса Геніюш. Споведзь. — Мінск: Мастацкая література, 1993, с. 169—170. Перевод с белорусского доктора филологических наук Светланы Буниной.
  5. 1 2 [vgr.by/home/neighbourhood/belarus/10625-news-zelva-rajon В библиотеке Ларисы Гениюш поселилась семья - Новости и события Гродно. Газета Вечерний Гродно]
  6. [vsr.mil.by/2014/06/26/belorusskaya-narodnaya-respublika-triumf-i-tragediya-3/ БЕЛОРУССКАЯ НАРОДНАЯ РЕСПУБЛИКА: ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ | Во славу Родины — Свежий выпуск]
  7. kalozha.by/ru/homeru/9-kalozha/731-na-prastolnae-svyata-prykhodze-adkrylasya-bibliyateka-imya-larysy-geniyush
  8. [naviny.by/rubrics/culture/2010/08/09/ic_articles_117_169982/ Сто лет назад родилась Лариса Гениюш | БЕЛОРУССКИЕ НОВОСТИ]

Ссылки

  • [slounik.org/80920.html Биография на Slounik.org]
  • [zbsb.org/galery/g04.shtml Биография на основе материалов Михася Скоблы и Лидии Савик]
  • [www.martyraloh.org/victim.asp?id=12711 Биография на Martyraloh.org]
  • [txt.knihi.com/hienijus Произведения поэтессы]
  • [www.dziejaslou.by/inter/dzeja/dzeja.nsf/htmlpage/Genijush2?OpenDocument Переписка Ларисы Гениюш с Николаем Прашковичем]
  • [www.sb.by/post/27766/ Биография. Трагедия жизни Ларисы Гениюш]
  • [laidinen.ru/women.php?part=2582&letter=Г Лариса Гениюш в Антологии женской поэзии]
  • [nn.by/?c=ar&i=41824 Выйшаў двухтомнік Ларысы Геніюш] (белор.)
  • [belarus-live.tv/watch/video/12592/Лариса-Гениюш Лариса Гениюш]

Отрывок, характеризующий Гениюш, Лариса Антоновна

Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.