Геннадий Массилийский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Геннадий Массилийский
лат. Gennadius Massiliensis
Научная сфера:

богослов и историк

Геннадий Массилийский (лат. Gennadius Massiliensis; ум. ок. 496) — христианский богослов и историк.





Биография и основные труды

Единственное биографическое известие о Геннадии содержится в последней главе его книги «О знаменитых мужах», где он называет себя пресвитером Массилии и перечисляет свои произведения. Так как эта книга вместе с «Посланием о вере» была отправлена автором папе Геласию I, предполагается, что Геннадий умер около 496[1].

Наиболее известными сочинениями Геннадия являются книга «О знаменитых мужах» (около ста кратких жизнеописаний), представляющая собой продолжение одноимённого труда Иеронима Стридонского, и книга «О церковных догматах». «О знаменитых мужах» была написана, как считают, в 480 или в 492—495, и после смерти автора несколько раз редактировалась и дополнялась. Следуя Иерониму, Геннадий посвящает каждому автору отдельную главу, в основном, располагая их в хронологической последовательности. Ценной особенностью его труда является включение биографий известных христианских писателей, современников Иеронима, которых тот по какой-то причине не упомянул в своей книге (Руфин Аквилейский, Пруденций, Сульпиций Север и другие)[2].

Книга «О церковных догматах» иногда приписывалась Блаженному Августину, но Валафрид Страбон, Петр Ломбардский и Фома Аквинский называют её автором Геннадия. За эту работу, в сжатом систематизированном виде излагающую основные вопросы догматики, латинская традиция дала Геннадию прозвище Схоластик. Так же его авторству приписывается труд по каноническому праву «Постановления древней церкви» (Statuta Ecclesiae antiqua). Сделанные им латинские переводы сочинений Тимофея Элура и Евагрия Понтийского не сохранились[3].

Богословие Геннадия Массилийского большей частью вполне ортодоксально, за исключением вопроса о соотношении благодати и свободной воли, где он колеблется между набиравшей популярность на Западе идеей Августина и Проспера Аквитанского о предопределении, и синергизмом Иоанна Кассиана. Из-за этой противоречивости и частичного принятия взглядов Иоанна Кассиана католические авторы обвиняли Геннадия в так называемом полупелагианстве[2][4].

Сочинения

  • О знаменитых мужах (De viris illustribus), также известное под названием «О церковных писателях» (De scriptoribus ecclesiasticis)
  • О церковных догматах (De ecclesiasticis dogmatibus)
  • Послание о вере (Epistola de fide)

Не сохранившиеся:

  • Против всех ересей (Adversus omnes haereses), 8 книг
  • Против Нестория (Adversus Nestorium), 5 книг
  • Против Евтихия (Adversus Eutychem), 10 книг
  • Против Пелагия (Adversus Pelagium), 3 книги
  • О тысяче лет и об Откровении блаженного Иоанна (De Mille Annis et de Apocalypsi beati Joannis)

Напишите отзыв о статье "Геннадий Массилийский"

Примечания

  1. Тимофеев, с. 279
  2. 1 2 Тимофеев, с. 281
  3. Фокин, с. 616
  4. Фокин, с. 619

Литература

  • Геннадий Массилийский. Книга о церковных писателях // Церковные историки IV—V веков. — М.: РОССПЭН, 2007. — ISBN 978-5-8243-0834-1
  • Тимофеев М. А. Христианская историческая мысль в эпоху поздней римской империи / Церковные историки IV—V веков. — М.: РОССПЭН, 2007. — ISBN 978-5-8243-0834-1
  • Фокин А. Р. [www.pravenc.ru/text/Геннадий_Марсельский.html Геннадий Марсельский] // Православная Энциклопедия. Т. X. — М.: Церковно-научный центр Русской Православной Церкви «Православная энциклопедия», 2005. — ISBN 5-89572-016-1

Ссылки

  • [www.documentacatholicaomnia.eu/30_10_0450-0550-_Gennadius_Massiliensis.html Gennadius Massiliensis. Opera Omnia (Migne)]

Отрывок, характеризующий Геннадий Массилийский

Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.