Геноцид племён гереро и нама

Геноцид племён гереро и нама — уничтожение в 1904—1907 годах колониальными войсками кайзеровской Германии около 65 000 (до 80 %) человек из племени гереро (банту) и 10 000 (50 %) человек племени нама (готтентоты) в Германской Юго-Западной Африке на территории современной Намибии в ходе жестокого подавления народного восстания. В 1985 году доклад ООН отнёс уничтожение племён к актам геноцида, сравнивая его с нацистским геноцидом евреев. В 2004 году Германия признала совершение геноцида в Намибии.

В 1884 году после того, как Британия дала понять, что не имеет заинтересованности в территориях Намибии, Германия объявила их протекторатом. Колонизаторы использовали рабский труд местных племён, захватив земли и ресурсы страны (алмазы).

Восстание

14 января 1904 года гереро и нама под предводительством Самуэля Магареро и Хендрика Витбоя начали восстание, убив около 120 немцев, включая женщин и детей. На этот момент небольшой (700 человек) немецкий военный корпус находился на юге колонии, подавляя другое мелкое восстание, оставив без защиты 4640 немецких мирных поселенцев; тогда как силы восставших составляли 6-8 тысяч человек. Общая численность этнического населения колонии оценивается по разным источникам от 35-40 до 100 тысяч человек (наиболее адекватной считается оценка 60-80 тысяч), из которых 80 % составляли гереро, а оставшуюся часть — нама или, как их называли немцы, готтентоты. В мае 1904 года командование немецкими силами в Юго-Восточной Африке перешло от губернатора колонии Теодора Леутвайна к генерал-лейтенанту Лотару фон Трота, и 14 июня немецкие войска (Шутцтруппе) численностью 14 000 солдат под его командованием прибыли для подавления восстания. Экспедиция была профинансирована Deutsche Bank и снаряжена фирмой «Вурманн». Фон Трота получил приказ «подавить восстание любой ценой», что было, однако, стандартной формулировкой и само по себе не подразумевало полного уничтожения племени. Тем не менее он был настроен более бескомпромиссно, нежели Леутвайн, в частности, был против переговоров с повстанцами, что совпадало с позицией кайзера Вильгельма и послужило одной из причин этого назначения фон Трота.

К началу августа оставшиеся гереро (порядка 60 тысяч человек) со своим скотом оказались оттеснены к Ватербергу, где фон Трота планировал нанести им поражение в решающей битве согласно привычным немецким военным канонам. Шутцтруппе при этом, однако, испытывали большие трудности в условиях пустынной территории, удалённой от железной дороги. Было организовано окружение, причём на западе немецкие позиции были укреплены наиболее сильно, поскольку фон Трота считал отступление гереро именно в этом направлении наихудшим сценарием, которого старался всеми силами избежать. Юго-восточное направление же было самым слабым. 11 августа состоялась решающая битва, в ходе которой из-за несогласованных действий немецких подразделений практически всем гереро удалось бежать на юго-восток и далее на восток в пустыню Калахари. Фон Трота был крайне разочарован таким исходом, однако в своём отчёте написал, что «атака утром 11 августа завершилась полной победой». Можно говорить о том, что таким образом он выдавал желаемое за действительное, и на тот момент — перед битвой — не планировал массового истребления: есть свидетельства, что он готовил условия для содержания пленных.

Преследование и массовое истребление в пустыне

Поскольку полная победа в решающем сражении (которым должна была стать битва при Ватерберге) не была достигнута, Трота приказал начать преследование повстанцев, ушедших в пустыню, с тем чтобы вынудить их дать бой и всё-таки осуществить разгром. Однако это было сопряжено с большими трудностями для Шульцтруппе, а гереро уходили дальше и дальше, так что Трота принял решение оцепить границы пригодной для жизни территории, оставив африканцев погибать в пустыне от голода и жажды. Таким образом, именно на этом этапе произошёл переход от подавления восстания к геноциду. Причиной этого послужило опасение Трота, что восстание перетечёт в вялотекущую гражданскую войну, а любой исход, отличный от полного разгрома повстанцев, будет рассматриваться немецкими властями как поражение. То есть было два пути: либо Шульцтруппе инициируют сражение и одерживают в нём окончательную победу, либо вытесняют восставших за пределы своей колонии. Поскольку первого достичь так и не удалось, был выбран второй путь; возможность переговоров и капитуляции Трота решительно отвергал. У гереро была возможность получить убежище в Британской колонии Бечуаналенде на территории современной Ботсваны, но большинство при попытке попасть туда погибло в пустыне от голода и жажды или было убито немецкими солдатами.

Переходный момент ознаменовался знаменитой прокламацией Трота, опубликованной им 2 октября 1904 года:

Я, главнокомандующий немецких солдат, передаю это послание людям гереро. Гереро больше не принадлежат к Германии. Они совершали грабежи и убийства, отрезали носы, уши и другие части тела раненым солдатам, а теперь из трусости отказываются сражаться. Я объявляю: тот, кто доставит пленного командира на одну из моих станций, получит тысячу марок, а тот, кто доставит самого Самуэля Магереро, получит пять тысяч марок. Все люди гереро должны покинуть эту землю. Если они этого не сделают, я заставлю их своими большими пушками (артиллерией). Любой мужчина гереро, обнаруженный в пределах немецких владений, будь он вооружён или безоружен, со скотом или без, будет застрелен. Я не буду принимать больше ни детей, ни женщин, а буду отправлять их обратно к своим соплеменникам или буду стрелять в них. И это моё слово людям гереро.

—

Кроме того, Трота опубликовал и дополнительное разъяснение для своих солдат:

Эту прокламацию надлежит огласить нашим солдатам на перекличке, с дополнением, что подразделение, захватившее командира, получит надлежащее вознаграждение, а под «стрелять в женщин и детей» следует понимать стрельбу поверх их голов, чтобы заставить их бежать. Я уверен, что после этой прокламации мы больше не будем брать пленников-мужчин, но зверства в отношении женщин и детей недопустимы. Они убегают, если выстрелить несколько раз в их направлении. Мы не должны забывать о хорошей репутации немецкого солдата.

—

По факту на этот момент уже велись массовые убийства гереро, как правило, уже потерявших способность к активному сопротивлению. Об этом имеются многочисленные свидетельства, хотя большая часть их была использована Британией в конце Первой Мировой войны для дискредитации образа Германии, поэтому они не всегда полностью объективны.

Концентрационные лагеря

Губернатор Леутвайн активно возражал против линии фон Трота, и в декабре 1904 года он привёл в общении с вышестоящим руководством аргумент, что экономически более выгодно использовать рабский труд гереро, нежели полностью уничтожать их. Глава генштаба немецкой армии, граф Альфред фон Шлиффен и другие приближенные к Вильгельму II люди согласились с этим, и вскоре оставшиеся сдавшиеся или захваченные в плен были заключены в концлагеря, где их заставляли работать на немецких предпринимателей. Так, труд заключённых использовался частной алмазодобывающей компанией, а также для строительства железной дороги в районы добычи меди. Многие погибли от непосильного труда и истощения. Как отмечало в 2004 году немецкое радио Deutsche Welle, "именно в Намибии немцы впервые в истории применили метод содержания заключенных мужчин, женщин и детей в концлагерях.

Последствия и их оценка

В ходе колониальной войны племя гереро было почти полностью истреблено и составляет сегодня в Намибии лишь небольшую долю населения. Есть также сведения, что оставшиеся женщины племён были изнасилованы и принуждены к занятию проституцией. Согласно докладу ООН от 1985 года, немецкие войска уничтожили три четверти племени гереро, в результате чего его численность сократилась с 80 тысяч до 15 тысяч истощённых беженцев.

Германия потеряла в ходе действий по подавлению восстания около 1500 человек. В честь погибших немецких солдат и в ознаменование полной победы над гереро в 1912 году был установлен монумент в Виндхуке, столице Намибии.

Российский историк-африканист Аполлон Давидсон сравнивал уничтожение африканских плёмен с другими действиями немецких войск, когда кайзер Вильгельм II давал советы немецкому экспедиционному корпусу в Китае: «Пощады не давать! Пленных не брать. Убивайте, сколько сможете! <…> Вы должны действовать так, чтобы китаец уже никогда не посмел косо посмотреть на германца». Как писал Давидсон, "по приказу того же императора Вильгельма восставший против немецкого господства народ гереро огнём пулеметов загнали в пустыню Калахари и обрекли десятки тысяч людей на гибель от голода и жажды. Даже германский канцлер фон Бюлов возмутился и сказал императору, что это не соответствует законам ведения войны. Вильгельм невозмутимо ответил: «Законам войны в Африке это соответствует».

В мировой культуре

Сложные отношения Германии с племенем гереро метафорически описаны в романе Томаса Пинчона «Радуга тяготения». В другом его романе, «V.», действие одной из глав разворачивается в африканском концлагере времён начала XX века.

См. также

• Восстание племён гереро и нама (1904—1907)

Ссылки

• Катин В. [www.ng.ru/world/2001-01-19/6_namibia.html Намибия обвиняет Германию в геноциде] // Независимая газета, 19 января 2001
• [www.denkmalprojekt.org/Verlustlisten/vl_hereroaufstand1.htm Потери шутцтруппе в войне против гереро.]

Источники

• [faculty.unlv.edu/anderson/ Rachel Anderson], [faculty.unlv.edu/anderson/publications/hererogenocide.html Redressing Colonial Genocide Under International Law: The Hereros' Cause of Action Against Germany], 93 California Law Review 1155 (2005).
• Exterminate all the Brutes, Sven Lindqvist, London, 1996.
• A Forgotten History-Concentration Camps were used by Germans in South West Africa, Casper W. Erichsen, in the Mail and Guardian, Johannesburg, 17 August, 2001.
• Genocide & The Second Reich, BBC Four, David Olusoga, October 2004
• German Federal Archives, Imperial Colonial Office, Vol. 2089, 7 (recto)
• The Herero and Nama Genocides, 1904—1908, J.B. Gewald, in Encyclopedia of Genocide and Crimes Against Humanity, New York, Macmillan Reference, 2004.
• Herero Heroes: A Socio-Political History of the Herero of Namibia 1890—1923, J.B. Gewald, Oxford, Cape Town, Athens OH, 1999.
• Let Us Die Fighting: the Struggle of the Herero and Nama against German Imperialism, 1884—1915, Horst Drechsler, London, 1980.
• The Revolt of the Hereros, Jon M. Bridgman, Perspectives on Southern Africa, Berkeley, University of California, 1981.

Отрывок, характеризующий Геноцид племён гереро и нама

Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.