Геноцид сербов (1941—1945)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Геноцид сербов
Часть Второй мировой войны в Югославии

Сербские беженцы
Место атаки

Независимое государство Хорватия
Немецкая военная администрация в Сербии
Зона венгерской оккупации (англ.)русск.

Цель атаки

этнические сербы

Дата

апрель 1941 — май 1945

Способ атаки

этнические чистки

Погибшие

200 000 — 800 000 убитых (оценка)

Организаторы

Усташи, Третий рейх (Вермахт, войска СС), венгерские войска, албанские коллаборационисты

Геноцид сербов (1941—1945 гг.) — уничтожение, преследование и дискриминация сербов в годы Второй мировой войны на территории оккупированного Королевства Югославия. Точное число жертв неизвестно до сих пор. По разным оценкам, именно в результате геноцида погибло от 197 000 человек[1] до 800 000 человек[2]. Основным организатором геноцида был фашистский режим усташей в Независимом Государстве Хорватия и немецкие оккупационные администрации[3]. В официальном докладе НОАЮ, опубликованном 26 мая 1945 года, названо общее число жертв войны (люди всех национальностей погибли или умерли в результате войны) — 1 685 000. Позже, Государственной комиссией по расследованию военных преступлений на территории Югославии было установлено, что общее число жертв войны 1 706 000 человек[4]. Около 240 000 сербов были насильно обращены в католичество, ещё 400 000 были вынуждены бежать в Сербию[2]. Эти действия изменили этническую карту территорий современных Хорватии, Боснии и Герцеговины и Сербии и крайне отрицательно сказались на отношениях между сербами и хорватами.





Предыстория

1918—1941 гг.

См. также: Создание Югославии, Усташи, Марсельское убийство и Соглашение Цветковича — Мачека

В 1919 году в Граце сын Йосипа Франка Ивица Франк основал усташское движение. Его целью была независимость хорватского государства, его моноэтничность и моноконфессиональность. Границы независимой Хорватии должны были охватывать Загорье и район Загреба, Истрию, земли бывшей Военной границы, Далмацию, всю Боснию и Герцеговину и Рашку на территории собственно Сербии.

В результате ряда политических кризисов в Югославии нарастали сепаратистские настроения, особенно заметно это было в Хорватии и Македонии. Постепенно, усташи становились все более популярными, получая поддержку у тех, кто ранее выступал сторонником умеренной Хорватской крестьянской партии. В частности, поддержку лидерам усташей оказывали Венгрия и Италия, где находились лагеря подготовки усташских боевиков, которых затем переправляли на территорию Королевства Югославии. Значительной была и помощь со стороны Ватикана.

В 1932 году усташи пытались поднять восстание в Лике, но все их попытки ограничились нападением на казарму жандармерии, которое было отбито. 9 октября 1934 года вместе с активистами ВМОРО усташи совершили успешное покушение на короля Александра, убив и министра иностранных дел Франции Барту. В 1939 году, после подписания соглашения Цветковича — Мачека, Хорватия получила некоторую автономию в рамках Югославии, но это не решило накопившихся противоречий.

Не менее сложной была ситуация и в Косове и Метохии, где росла численность албанского населения и происходили межэтнические конфликты. Восстания албанцев в 1920-х властям удалось прекратить с помощью амнистий, однако они не смогли как-то исправить положение. В крае сохранялась острая межнациональная напряжённость.

Апрельская война и раздел Югославии

Основные статьи: Югославская операция, Раздел территории Югославии странами Оси

27 марта 1941 года югославские офицеры во главе с генералом авиации Симовичем осуществили военный переворот, свергнув принца-регента Павла и возведя на трон юного короля Петра II. Причиной этого стал пакт о присоединении Югославии к странам пронемецкого блока. Югославские власти, опасаясь немецкого вторжения, предпочли пойти навстречу гитлеровцам. Однако широкие народные массы не поняли этого жеста. В день подписания пакта Белград охватили массовые демонстрации, окончившиеся уничтожением германской символики и восстанием офицеров. Генерал Симович сразу же обратился за помощью к Советскому Союзу, но получить её не успел — 6 апреля 1941 года германские войска без объявления войны вторглись в югославские пределы. 17 апреля страна капитулировала[5].

Во многом, быстрая капитуляция югославской армии произошла в результате саботажа со стороны хорватских солдат и офицеров. В Хорватии у югославских военных властей возникли наибольшие сложности с проведением мобилизации, явка призванных была очень низкой[6]. Например, 3 апреля 1941 года хорват полковник Крен бежал в Грац и передал немцам подробную информацию о югославских вооружённых силах, в том числе данные о дислокации тайных авиабаз. Другим примером может служить восстание двух полков в Беловаре, которые были сформированы из местных хорватских резервистов[6]. Восставшие блокировали Беловар и потребовали капитуляции гарнизона, угрожая в противном случае убить всех живущих в городе и окрестностях сербов и членов семей офицеров. О предательстве и коллаборационизме хорватов в югославской армии позднее писала официальная хорватская газета «Nova Hrvatska», которая именно саботажу со стороны хорватских солдат и офицеров приписала разгром югославской армии.

Раздел Югославии отражал ревизионистские настроения в среде стран Оси[7]:

  • Германия включила в свою административную систему северную часть Словении, в основном Верхнюю Крайну и Нижнюю Штирию с добавление отдельных прилегающих районов, в частности на западе Прекомурья. Также Берлин установил своё оккупационное управление над подавляющей частью Сербии с добавление некоторых районов Косова и Метохии, и над югославским Банатом, составлявшим восточную часть Воеводины[8].
  • Венгрия оккупировала и аннексировала северо-западную часть Воеводины — Бачку и Баранью, район Славонии к северу от Осиека и подавляющую часть Прекомурья. В Меджумурье было установлено венгерское оккупационное управление[8].
  • Италия оккупировала южную Словению, части Горского Котара, Хорватского Приморья и Далмации с островами, Черногорию, а большую часть Косова и Метохии и западную Македонию присоединила к «Великой Албании». Ей же отдали и районы на востоке Черногории[8].
  • Болгария оккупировала и аннексировала большую часть Македонии и часть южной и восточной Сербии. Эти территории, фактически, были аннексированы, хотя формально Берлин передал их под болгарское управление с тем, что их статус подлежал окончательному решению после окончания войны[8].

Гитлер и Муссолини по договорённости также разрешили хорватским (усташам) создать своё полунезависимое государство — «Независимое государство Хорватия»[9][8]. Его границы были определены в соответствии с договорами с Германией (13 мая 1941) и Италией (18 мая 1941). В независимую Хорватию включили собственно историческую область Хорватия, части Горски-Котара, Хорватского Приморья и Далмации, а также Срем и Боснию и Герцеговину. Некоторые области в Горски-Котаре, Приморье и Далмации с островами усташи уступили Италии. Территория НГХ была разделена пополам на немецкую (северо-восточную) и итальянскую (юго-западную) сферы военного контроля, в которых могли размещаться войска Германии и Италии соответственно[8].

По разным оценкам от 1,8 до 1,9 миллиона человек в НГХ были сербами и составляли примерно треть от населения страны[10].

  • Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

    Встреча немецких войск в Загребе. апрель 1941 года

  • Balcans 1942.jpg

    Расчленение Югославии оккупантами

  • Adolf Hitler meets Ante Pavelić.1941.jpg

    Гитлер и Павелич, 1941 год

Уничтожение сербов в НГХ

Дискриминация и геноцид

Власть в стране принадлежала ультранационалистическому движению усташей. Целью движения было превращение Хорватии в стопроцентно католическую страну, а проживавших в ней сербов, цыган и евреев предполагалось уничтожить. Через несколько дней после прихода к власти усташи подготавливают и принимают ряд дискриминационных по отношению к представителям других национальностей законов. 17 апреля утверждается закон о защите народа и государства, вводивший смертную казнь за угрозу интересам хорватского народа или существованию Независимого государства Хорватия[11]. 18 апреля были приняты постановления о назначении государственных комиссаров на частные предприятия, принадлежащие сербским или еврейским предпринимателям, и конфискацию всех их автотранспортных средств, 25 апреля принимается закон о запрещении кириллицы[11], 30 апреля — о защите «арийской крови и чести хорватского народа» и о расовой принадлежности и т. д. Сербам предписывалось носить повязки с буквой «П», что означало «Православный»[12][11]. В новой Хорватии право на гражданство получали только «лица арийского происхождения». Католичество было объявлено официальной государственной религией.

Хорватия была единственной европейской страной-союзницей Германии, создавшей свои собственные концентрационные лагеря, крупнейшим из которых был Ясеновац.

В своей речи в Госпиче 22 июня 1941 года один из лидеров усташей Миле Будак сформулировал программу действий по отношению к сербам, которая 26 июня была опубликована газетой «Hrvatski List»:

Одну часть сербов мы уничтожим, другую выселим, остальных переведём в католическую веру и превратим в хорватов. Таким образом скоро затеряются их следы, а то, что останется, будет лишь дурным воспоминанием о них. Для сербов, цыган и евреев у нас найдётся три миллиона пуль

Другой усташский лидер, Младен Лоркович, в своём выступлении 27 июля 1941 года сказал следующее:

...долг хорватского правительства сделать так, чтобы Хорватия принадлежала только хорватам. Наш долг заставить молчать навсегда те элементы, которые больше всего способствовали попаданию Хорватии под сербское господство в 1918 году. Одним словом, мы должны уничтожить сербов в Хорватии!

Первые свои рейды по сербским населённым пунктам усташи совершили сразу после капитуляции Королевства Югославии, однако по версии усташского правительства эти рейды не были официальными. Так, в Гудовце близ Беловара 27—28 апреля 1941 года были расстреляны около 200 сербов[13]; в населённом пункте Корица — 176 сербов, в районе Любишки — 4 500 сербов по приказу Юро Борота, также около 5 тысяч человек погибли в результате массовых убийств под руководством Франьо Веги, сотрудника министерства Артуковича. На авиационном поле, расположенном между Свийцей и Ливно были брошены в цистерны и засыпаны негашеной известью 280 сербов, в Галиньево сотни сербов были сброшены в Дрину связанными по двое металлической проволокой[14].

Чтобы создать повод для геноцида, усташи в ночь с 4 на 5 мая 1941 подстроили убийство этнического хорвата Йосифа Миллера: это сделала банда Здравко Карловича, которая потом выдала случившееся за нападение сербов. Заказчиком послужил хорватский командир Милан Бонет, которому нужен был какой-нибудь прецедент для начала истребления сербов. Загребская газета «Хорватский народ» сразу же сообщила новость о нападении сербских бандитов: «Грабители взяли 3000 динаров. Полиция имеет полную ясность. Сербов ждет заслуженное наказание». 6 мая 1941 года в Загребе было арестовано 625 сербов, из них 32 были приговорены к расстрелу, а остальных убивали в течение нескольких следующих дней: одним из убийц был Янко Медведь, который хвастался тем, что 8 мая убил восемь человек подряд, споря со своими сослуживцами[15]. Террор стал набирать обороты: 14 мая 1941 года около тысячи сербов были убиты в церкви в Глине, и эту резню организовал местный уроженец Мирко Пук, тогда министр в усташском правительстве[16], а начиная с 29 июля, в деревнях Крнияч, Кротинье, Широка Река, Ракович усташская колонна под командованием Божидара Черовски произвела массовые убийства около 3 000 сербов. Ещё 907 сербов были убиты начиная с 9 августа в деревнях Орнич, Дивосело и Читлук. Более 500 женщин и детей были сброшены в расщелины горы Тусницы, 80 женщин и детей были убиты в школе Челебича. В Баске и Перне 540 сербов были заперты в их домах и сожжены живьем[17].

После того, как в июне 1941 значительное количество оккупационных войск покинуло Балканы и немецкий контроль за своим союзником ослаб, усташский террор набрал обороты. Только за шесть недель 1941 года усташи убили троих православных епископов и 180 000 сербов. Огромное количество трупов бросали в воды Дрины, Дравы и Савы, чтобы они достигли Сербии. К некоторым прикреплялись таблички с надписями вроде «Паспорт для Белграда», «Уважаемый для Сербии», «В Белград королю Петру».[18].

В дальнейшем усташские рейды продолжались. Сербское население в НГХ также страдало при проведении антипартизанских операций хорватскими формированиями, которые уничтожали целые населённые пункты в отместку за помощь четникам или партизанам или просто если они оказывались в зоне боевых действий.

  • Serb family killed in their home, 1941.jpg

    Убитая усташами сербская семья

  • The Ustasha take Serbs to execution.jpg

    Приговоренные к расстрелу сербы Бании

  • Zločin ustaša na Kozari 1942.jpg

    Жертвы усташского террора на Козаре

  • Obglavljanje partizana (1).jpg

    Усташи отрубают голову пленному партизану

  • Ustaše militia execute prisoners near the Jasenovac concentration camp.jpg

    Усташский террор

Система концлагерей

См. также: Список концлагерей Независимого Государства Хорватия

Сразу после провозглашения нового государства усташи начали создавать лагеря двух типов: депортационные и концентрационные. В первые людей отправляли для последующей депортации в Сербию и т. д. Такие лагеря находились в Цапраге близ Сисака, Беловаре и Славонска-Пожеге. Вторые стали местом массовых убийств и символом террора со стороны усташей.

В апреле-мае 1941 года в НГХ начинают создаваться первые концлагеря. Они были узаконены 23 ноября того же года под названием «Лагеря интернирования и работ» специальным постановлением Павелича и Артуковича. Лагеря были разбросаны по всем территориям, которые контролировали усташи. Всего их было 22. Из них только 2 просуществовали до конца войны — в Ясеноваце и Стара-Градишке. Управление ими возлагалось на «Усташскую службу надзора». Первым управляющим лагерями стал Мийо Бабич, но в июне 1941 он был убит сербами. Его заменил закоренелый усташский фанатик Векослав Любурич, известный своим заявлением, что «уничтожил в лагере Ясеновац больше людей, чем оттоманская империя за весь долгий период оккупации европейских стран»[19].

Первый свой лагерь усташи создали из за того, что обычные тюрьмы были переполнены заключёнными. Он был организован в Данице близ Копривницы в последних числах апреля. Первая партия заключённых из 300 человек прибыла туда 29 апреля. В июне в нём содержали уже 9 000 человек. в конце 1941 лагерь был закрыт, часть узников убили, остальных отправили в другие лагеря[20].

23 мая 1941 года свою работу начал лагерь Ядовно. Прибывавших узников уничтожали сразу же, сбрасывая с обрыва. В конце июля было убито уже 10 000 человек. Спустя месяц лагерь закрыли, к тому времени было убито по разным оценкам от 35 000 до 75 000 человек[21].

18 апреля был создан лагерь Керестинец в замке в двадцати пяти километрах от Загреба. Туда свозили представителей интеллигенции и известных людей из столицы НГХ. 8 июля началась ликвидация заключённых, 16 июля лагерь был закрыт — уничтожать стало некого[21].

25 июня первые узники прибыли в лагерь на острове Паг[21]. Меньше чем за два месяца там было убито 10 000 человек. Занявшие остров итальянцы оставили массу жутких свидетельств о результатах деятельности этого лагеря[21].

1 000 уцелевших была отправлена в специально построенный для них лагерь Крушчица в Боснии. Содержавшиеся в нём женщины и дети подвергались всевозможным издевательствам. Когда в конце сентября число узников дошло до трёх тысяч, лагерь был закрыт, а заключённых распределили между лагерями Ясеновац и Лоборград[22].

Лагерь Лоборград был создан в старинном замке, где в ужасных условиях содржались 1 500 женщин и около 100 детей. Многие из них погибли от эпидемии тифа. Выжившие в октябре 1942 года были отправлены в Освенцим, откуда никто из них уже не вернулся[23].

В декабре 1941 усташи открыли лагерь в Джаково, куда посместили 1 830 еврейских женщин и детей и около 50 сербок. Лагерем управлял Йозо Матьевич. 24 февраля в лагерь привезли ещё 1 200 женщин и несколько сотен детей. В Джаково свирепствовали эпидемия тифа и надзиратели-усташи. В июне 1942 лагерь был закрыт, а 2 400 женщин и детей отправили в Ясеновац[23].

Осенью 1941 года список усташских лагерей пополнил ещё один — в Стара-Градишке. Он предназначался, в основном, для женщин и детей. За четыре года в нём убили около 75 000 человек. Когда партизаны освободили его, они нашли в нём только трёх мужчин и трёх женщин, которые выжили благодаря тому, что спрятались в колодце[23].

Наиболее известным «лагерем смерти» НГХ является Ясеновац. Он был создан в мае 1941 года. Сначала он состоял из группы бараков, однако затем перерос в целый комплекс, состоящий из нескольких секторов: для сербов, евреев, хорватов-противников усташей и цыган. Людей в нём убивали каждый день. В январе-феврале 1942 года в Ясеноваце запустили две кремационные печи, спроектированные усташским полковником Хинко Пичилли. За три месяца их работы было кремировано пятнадцать тысяч тел. До декабря 1941 все дети оставались вместе со своими семьями, затем 400 из них поселили в отдельный барак, а после этого убили. Периодически в лагере устраивались «соревнования» на ловкость между палачами. Победителем этих соревнований был Петар Брзица, студент францисканского колледжа в Широки Бриег и член братства Крестоносцев. Ночью 29 августа 1942 года он убил 1 300 человек. В течение зимы 1944—1945 годов ритм казней ускорился. В марте-апреле 15 000 новых узников были уничтожены сразу по прибытии в Ясеновац. В конце месяца лагерь был ликвидирован. Точное число убитых в нём неизвестно. По данным сербской стороны, в лагере были убиты около 700 000 сербов, 23 000 евреев, 80 000 цыган[24].

  • Corpses in the Sava river, Jasenovac camp, 1945.jpg

    Жертвы концлагеря Ясеновац

  • Children in Sisak concentration camp.jpg

    Дети в концлагере Сисак

  • Serb prisoners in Jasenovac, 1942.jpg

    Узники Ясеноваца

  • Executed prisoners in Jasenovac.jpg

    Жертвы Ясеноваца

  • Stara Gradiska concentration camp.jpg

    Концлагерь в Стара-Градишке

Преследования Сербской православной церкви

5 мая 1941 года усташское правительство опубликовало постановление, по которому Сербская православная церковь переставала действовать в независимой Хорватии. 9 мая был арестован сербский митрополит Загребский Досифей (Васич). 2 июня последовало распоряжение о ликвидации всех сербских православных народных школ и детских садов[11].

Одновременно с массовыми уничтожениями сербов усташи производили систематическое разрушение некатолических мест вероисповедания. До окончания войны усташи разрушили 299 православных церквей, убив 6 епископов и 222 священнослужителя Сербской православной церкви. Например, 28 июня 1941 года по приказу Евгена Дидо-Кватерника в Бихаче был взорван православный кафедральный собор.

По словам итальянского исследователя Марка Аурелио Ривели, убийства православных священнослужителей производились с особой жестокостью. Епископ Антоний Доситей, православный епархиальный епископ Загреба, умер под пытками в марте 1942 года. Восьмидесятилетний митрополит Дабро-Босанский Петр (Зимонич) был арестован католическим священником Божидаром Брало и отправлен в лагерь смерти Ясеновац, где был зарезан[25]. Епископ Баня-Лукский Платон (Йованович) (81 год), оставшийся в городе вследствие обещания католического епископа Йозо Гарича (хорв.)русск. ходатайствовать о его спасении, был арестован ночью и отвезён вместе с православным священником Душаном Саботичем в посёлок недалеко от Баня-Луки, где оба священнослужителя были подвергнуты пыткам, а затем убиты. Епископ Горнокарловацкий Савва (Трлаич) был подвергнут пыткам и убит вместе со своими тремя священниками во время массовых убийств на острове Паг. Епископ Оточаца Бранко (Добросалевич) был арестован со своим сыном, обоих усташи зарубили топором. Перед смертью пыткам был подвергнут и православный священник Жицы Николай (Велимирович)[26].

В районах, ранее населённых в большинстве сербами, некоторые из церквей, отобранные у православных, не использовались как места вероисповедания новых католических хозяев: здания преобразовывались в склады, общественные туалеты, конюшни. Но большая часть зданий, отобранных у Православной церкви, превращалась в католические церкви: это «обращение» было произведено в двадцати двух различных хорватских населённых пунктах.

Разрушению православной церкви и убийству её священнослужителей сопутствовало тщательное изымание её имущества. Эта операция, совершаемая прежде всего в пользу всего католического епископата с монсеньором Степинацем во главе, прозводилась посредством двух организаций, специально предназначенных Павеличем для систематического хищения имущества православной церкви: «Государственного совета по восстановлению» и «Комитета по конфискации православных церквей и соответствующего имущества». Обе организации были предназначены для того, чтобы координировать экспроприацию имущества православной церкви в пользу хорватской католической церкви.

В Среме, где усташи уничтожили 90 % сербского духовенства, было разрушено шестнадцать монастырей на Фрушка-Горе, представляющих собой православный Афон на Дунае. Реликвии православных святых, украденные усташами, были реквизированы немецкими оккупационными войсками (передавшими их протестантской церкви, которая в дальнейшем вернула их православному духовенству)[27].

По завершении усташской диктатуры Комиссия по расследованию югославского правительства оценила материальный ущерб, нанесённый Сербской православной церкви, в семь миллиардов динаров того периода (крупная сумма), не включая в эту оценку сожженные или разрушенные здания.

Роль католической церкви

Основная статья: Сотрудничество католической церкви с усташами

Роль католической церкви в геноциде сербов оценивается по-разному: от обвинений в подстрекательствах и прямом участии в геноциде до утверждений о попытках католического духовенства спасти сербское население. В основном, полемика по этому вопросу сводится к обсуждению двух фигур — папы Пия XII и архиепископа Загреба Степинаца.

На протяжении войны папа Пий XII неоднократно получал сообщения о творимых в НГХ преступлениях против православного населения и об участии в них католических священников и монахов, однако отказался что-либо предпринять. Аналогичную позицию заняли Степинац и католический архиепископ Белграда Йосип Ужице, которым регулярно доставляли информацию об уничтожении сербов. Против террора усташей в Ватикане протестовал только кардинал Эжен Тиссеран.

Архиепископ Загреба в начале существования НГХ безоговорочно поддерживал Павелича и его усташей. Оказать им поддержку он призвал и население страны. Поддержка усташей со стороны Степинаца не ограничивалась только призывами: как только было провозглашено НГХ, он сразу начал настаивать на дипломатическом признании нового усташского государства со стороны Святого Престола и сделал многое для налаживания связей между Ватиканом и новых хорватским государством. Степинац также был апостольским викарием усташских вооружённых сил, то есть начальником всех капелланов.

Тесное сотрудничество хорватской католической церкви с усташской диктатурой официально было подтверждено 26 июня 1941 года, когда, по случаю торжественной встречи высокопоставленных представителей католических структур страны с Павеличем Степинац заверил его в «искреннем и лояльном сотрудничестве для лучшего будущего нашей родины».

В убийствах и чистках православного населения широкое участие приняли католические священники и монахи. Например, священник Мата Граванович вместе с несколькими усташами был казнён немецкими солдатами за зверства по отношению к сербам. Монахи-францисканцы организовали массовую резню около 2 000 сербов в деревнях Дракулич и Сарговац близ Баня-Луки. Приходской священник Удбины Мате Могуза в своей проповеди призвал верующих изгнать или уничтожить сербов в Хорватии. Монах Сидоние Шольц обращал сербов в католичество, убивая сербских священников и тех сербов, кто не желал перейти в католичество. Монах Августин Чевола с оружием в руках возглавлял отряд усташей, устраивавший чистки сербов. Особую известность получили монахи-надзиратели концлагеря Ясеновац — Майсторович, Брклянич и Буланович, убивавшие узников лагеря. Участие католических священнослужителей в геноциде продолжалось вплоть до конца войны.

Ещё одним спорным вопросом является массовое обращение православных сербов в католичество. «Katolicki List», официальное периодическое издание курии Загреба, 15 мая 1941 года опубликовало циркуляр от бюро Степинаца, в котором сербы определялись как «ренегаты католической церкви» и с энтузиазмом восхвалялось принятие закона, который принуждал православных принять католическую веру. Та же газета 31 июля 1941 года призывала усташскую диктатуру ускорить процесс принудительного «обращения». Позднее апологеты Степинаца утверждали, что обращение в католицизм спасало жизни сербам. Тем не менее, известны случаи массовых расправ усташей над уже обращёнными в католичество сербами.

Обращение православных сербов в католичество делалось в сопровождении вооружённых отрядов усташей. Английский историк Ричард Уэст, исследовавший этот вопрос, в одной из своих книг ссылается на текст боснийской газеты, в которой говорилось об обращении в католичество 70 000 сербов в диоцезе Баня-Лука. Он же писал, что свои устремления католическое духовенство направляло в первую очередь на сербских крестьян. По его словам, все те, кто имел среднее образование, а также учителя, торговцы, зажиточные ремесленники и православные священники считались носителями «сербского сознания» и подлежали поголовному уничтожению.[28]. Схожую точку зрения озвучили и современные сербские исследователи[29]. Всего было обращено более 240 000 сербов, за что католические структуры в Хорватии благодарил папа Пий XII[30].

После разгрома НГХ и освобождения Югославии от оккупационных войск и формирований коллаборационистов лидеры усташей бежали в Австрию. Вместе с ними бежали и около 500 католических священников и монахов, в том числе архиепископ Сараева Иван Шарич и епископ Баня-Луки Йозо Гарич. Большая их часть нашла убежище во францисканских монастырях Австрии. Позднее Павелич перебрался в Рим, где пользовался покровительством Ватикана и при помощи которого спустя некоторое время эмигрировал в Аргентину.

После окончания войны югославские власти арестовали наиболее замешанных в преступлениях священников: несколько сотен католических священнослужителей были отданы под суд, а в конце процесса многие из них были приговорены к смертной казни. Не избежал судебного процесса и Степинац, которого за коллаборационизм и ответственность в геноциде приговорили к шестнадцати годам заключения с каторжными работами. Однако в заключении Степинац был освобождён от каторжных работ и провёл в тюрьме только пять лет, после чего был сослан на поселение в Кразич.

Число жертв

Именно сербы составили подавляющее большинство жертв усташского режима. В Глине, Двор-на-Уне, Доньем Лапце сербы составили 98 % пострадавших; в Войниче, Коренице, Вргинмосте — 96 %; в Новской и Новой Градишке — 82 %; в Славонской Пожеге — 80 %[31].

По данным Американского музея Холокоста число жертв усташей в Боснии и Герцеговине и Хорватии составляет 330—390 тыс. сербов[32].

В книге Бранимира Станоевича «Усташский министр смерти» говорится, что в Хорватии в 1941—1945 годах погибло 800 тысяч человек. Такую же цифру назвал известный сербский исследователь в эмиграции Мане М. Пешут в своей книге «Крајина у рату 1941—1945». По данным специальной комиссии Синода Сербской православной церкви, в 1941 и первой половине 1942 годов усташами были убиты 800 000 сербов, 300 000 были изгнаны в Сербию, 240 000 — обращены в католичество[13].

Примерную картину масштабов усташского террора можно получить, если сравнить данные о численности населений до и после войны. В 1940 году в Горнокарловачской епархии Сербской Православной Церкви насчитывалось 1.114.826 сербов. А по переписи населения 1948 года на этой же территории проживали только 543 795 человек.[33] Помимо этого необходимо помнить, что в зоне геноцида оказались не только земли бывшей Военной Краины, но и Босния и Герцеговина и запад Воеводины.

Немецкий посланник в НГХ Герман Нойбахер писал:

Когда главные усташи утверждают, что убили один миллион православных сербов (в том числе новорождённых, детей, женщин и стариков), это на мой взгляд, чепуха. На основе документов, которые я получил, даю оценку в 750 000 убитых незащищённых людей [34].

Уничтожение сербов в Сербии

Основная статья: Массовые расстрелы в Кралево и Крагуеваце

В подчинённой немецкому управлению Сербии к осени активизировалась деятельность партизан и четников против оккупационных войск. 10 октября уполномоченный генерального командования в Сербии Франц Бёме отдал приказ расстреливать за каждого убитого немецкого солдата по 100 мирных жителей, за каждого раненого — 50.

13 октября партизанам удалось окружить город Кралево и расположенную в нём 717-ю пехотную дивизию Вермахта. В ответ она взяла в заложники многочисленных жителей города. Продолжающиеся нападения сербских партизан немцы отбивали до 15 октября с трудом и большими потерями. После того, как к вечеру начались бои на улицах города, немецкие солдаты расстреляли 300 сербских мирных жителей. На следующий день немцы начали масштабную акцию возмездия за свои потери в бою за город. Для этого 717-я пехотная дивизия согнала всё мужское население города во двор вагонной фабрики и расстреляла его группами по сто человек. В докладе было отмечено, что за потери 15 октября были расстреляны 1736 мужчин и 19 женщин. Казни продолжились и в последующие дни. По югославским данным, в Кралево и окрестностях жертвами расстрелов стали от 7000 до 8000 человек.

Схожим образом Вермахт действовал в расположенном севернее Крагуеваце. Вблизи города при стычке с партизанами были убиты 10 немецких солдат и ранены 26. За это 749-й и 727-й пехотные полки под командованием майора Пауля Кёнига собрали первых попавшихся сербских мирных жителей в количестве 2323 человек и расстреляли недалеко от города. Вместе с ними был казнён и один немецкий солдат Йозеф Шульц, отказавшийся убивать гражданских лиц.

В целом между апрелем и декабрём 1941 немцами было расстреляно от 20 до 30 тысяч сербских мирных жителей в качестве мер по борьбе с партизанами. До конца оккупации Югославии, к 1944 году Вермахт, по оценкам историков, убил около 80 тысяч заложников.

Уничтожение сербов в Воеводине

См. также: Резня в городе Нови-Сад

В годы войны значительная часть Воеводины была оккупирована Венгрией. В результате политики преследований, проводимой оккупационными властями, около 50 000 человек были убиты и около 280 000 были подвергнуты пыткам или арестованы. Жертвами были в основном сербы, помимо них пострадало множество евреев и цыган. Ярким и жестоким примером отношения оккупационных властей к населению Воеводины является Резня в городе Нови-Сад, когда с 21 по 23 января 1942 года в Нови-Саде было убито более 1300 человек[35][36].

Уничтожение сербов в Косове и Метохии

12 августа 1941 года указом итальянского короля Виктора-Эммануила III на оккупированных албанских территориях учреждалось великое герцогство Албания, включающее также в себя территории Метохии, центрального Косово, западной Македонии и восточной Черногории.

В первые же месяцы оккупации десятки тысяч домов сербских поселенцев были сожжены албанцами, а сами сербы были депортированы. За время войны около 100 тысяч сербов покинули Косово и бежали в Сербию и Черногорию. Около 10 тысяч сербов погибло от рук албанцев. Дома и усадьбы беженцев занимали албанцы, прибывавшие из Албании в соответствии с планом правительства Муссолини. Всего в Косово за период войны расселилось от 80 до 100 тысяч албанцев. Этническая чистка в Косово возглавлялась шовинистической великоалбанской организацей Бали Комбетар.[37][38]

После капитуляции и выхода Италии из войны в 1943 году Косово было оккупировано германскими войсками. В апреле 1944 года из албанцев была сформирована 21-я горная дивизия СС «Скандербег» (1-я албанская), личный состав которой также проводил политику геноцида по отношению к славянскому населению.

Последствия

 Этот раздел не завершён.
Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.

Ревизионизм и восприятие в современной Хорватии

Во время войны в Хорватии

В 1989 году будущий президент Хорватии Франьо Туджман опубликовал свою самую известную работу «Пустоши исторической действительности» (хорв. Bespuća povijesne zbiljnosti). В ней Туджман поставил под сомнение доминирующий в югославской историографии оценки количества жертв геноцида. Не приводя каких-либо источников, он указал, что в Ясеноваце были убиты только 30 000 человек, а количество жертв Холокоста он оценил в 900 000. Несколько позднее, выступая на съезде своей партии ХДС, он заявил, что Хорватия времен Второй мировой войны была не только нацистским образованием, но и выражала тысячелетние стремления хорватского народа[39].

В годы распада Югославии в Хорватии произошёл всплеск национализма. Политические партии и организации Хорватии заявили о государственно-политическом устройстве республики на этнонациональной основе и провозгласили курс на её суверенитет. Идеологи хорватского национализма, широко публикуемые хорватскими СМИ, стремились обосновать исторические права хорватов на национально-этническую самобытность и собственную государственность. Идеология «Братства и единства» южнославянских народов была заменена на концепцию этнонационального возрождения и создания самостоятельного государства[40]. В страну был разрешён въезд усташам и тем, кто придерживался их идеологии. Произошли массовые осквернения и уничтожения памятников жертвам геноцида и югославским партизанам.

На этой волне хорватские политики делали множество провокационных заявлений, обострявших межнациональные отношения. Видный политик и ближайший сортаник Туджмана Стипе Месич заявил, что единственная сербская земля в Хорватии та, которую сербы принесли с собой на подошвах ботинок[39]. Министр правосудия Хорватии, в свою очередь, заявил, что каждый хорватский ребёнок должен с рождения знать, что его врагом является серб[41]. В годы войны в Хорватии произошло возрождение радикальной Хорватской партии права, придерживавшейся крайней сербофобии. Для участия в боях против югославских и сербских подразелений она сформировала своё боевое крыло Хорватские оборонительные силы (хорв. Hrvatske obrambene snage (HOS)). Официальным девизом ХОС был девиз движения усташей времён Независимого государства Хорватия — «За дом — готовы!» (хорв. Za dom spremni!). Члены данного формирования использовали также усташскую символику и форму.


См. также

Напишите отзыв о статье "Геноцид сербов (1941—1945)"

Примечания

  1. ↑ Žerjavić, Vladimir. Yugoslavia — Manipulations with the number of Second World War victims. — Croatian Information Centre., 1993. — ISBN 0-919817-32-7.  (англ.)
  2. ↑ 1 2 Мане М. Пешут. Крајина у рату 1941—1945. — Београд, 1995. — С. 51.
  3. ↑ Коллектив авторов. Балканский узел, или Россия и «югославский фактор» в контексте политики великих держав на Балканах в XX веке. — М.: Звонница-МГ, 2005. С. 160—164
  4. ↑ Предраг Миличевич. Шесть агрессий Запада против Южных славян в XX веке. 1999
  5. ↑ Югославия в XX веке, 2011, с. 369.
  6. ↑ 1 2 Югославия в XX веке, 2011, с. 355.
  7. ↑ Балканский узел, 2005, с. 155.
  8. ↑ 1 2 3 4 5 6 Югославия в XX веке, 2011, с. 379.
  9. ↑ Балканский узел, 2005, с. 160.
  10. ↑ Югославия в XX веке, 2011, с. 396.
  11. ↑ 1 2 3 4 Косик, 2012, с. 15.
  12. ↑ Тарбук С. Рат на Баниjи 1991—1995 С. 9.
  13. ↑ 1 2 Косик, 2012, с. 16.
  14. ↑ Марк Аурелио Ривели. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — Москва, 2011. — С. 64. — ISBN 978-5-91399-020-4.
  15. ↑ [svpressa.ru/war21/article/119231/ Александр Ситников. Как Европа Гитлера громила: югославский крепкий орешек]  (рус.)
  16. ↑ Марк Аурелио Ривели. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — Москва, 2011. — С. 67. — ISBN 978-5-91399-020-4.
  17. ↑ Марк Аурелио Ривели. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — Москва, 2011. — С. 65. — ISBN 978-5-91399-020-4.
  18. ↑ Гуськова Е. История югославского кризиса (1990—2000). С. 131
  19. ↑ 2011, Ривели, с. 79.
  20. ↑ 2011, Ривели, с. 82.
  21. ↑ 1 2 3 4 2011, Ривели, с. 83.
  22. ↑ 2011, Ривели, с. 84.
  23. ↑ 1 2 3 2011, Ривели, с. 85.
  24. ↑ [www.rtrs.tv/vijesti/vijest.php?id=19284 Помен у Доњој Градини] (серб.). РТРС. Проверено 3 октября 2012.
  25. ↑ [www.rastko.org.rs/istorija/dzomic-uzlocini/uzlocini-episkopi.html [Projekat Rastko] Velibor V. Dzomic: Ustaski zlocini nad srpskim svestenicima (Stradanje srpskih episkopa u NDH)]
  26. ↑ Марк Аурелио Ривели. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — Москва, 2011. — С. 72. — ISBN 978-5-91399-020-4.
  27. ↑ Марк Аурелио Ривели. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — Москва, 2011. — С. 74. — ISBN 978-5-91399-020-4.
  28. ↑ Уэст Р. Иосип Броз Тито: власть силы. С. 116.
  29. ↑ Радослав И. Чубрило, Биљана Р. Ивковић, Душан Ђаковић, Јован Адамовић, Милан Ђ. Родић и др. Српска Крајина. — Београд: Матић, 2011. — С. 101.
  30. ↑ Радослав И. Чубрило, Биљана Р. Ивковић, Душан Ђаковић, Јован Адамовић, Милан Ђ. Родић и др. Српска Крајина. — Београд: Матић, 2011. — С. 152.
  31. ↑ Коллектив авторов. Балканский узел, или Россия и «югославский фактор» в контексте политики великих держав на Балканах в XX веке. С. 161
  32. ↑ Staff. [www.ushmm.org/wlc/article.php?lang=en&ModuleId=10005449 Jasenovac concentration camp], Jasenovac, Croatia, Yugoslavia. On the website of the United States Holocaust Memorial Museum
  33. ↑ Мане М. Пешут. Крајина у рату 1941—1945. — Београд, 1995. — С.51.
  34. ↑ Paris Edmond. Genocide in Satellite Croatia 1941- 1945. — Chicago: The American Institute for Balkan Affairs, 1961. — P. 100.
  35. ↑ Enciklopedija Novog Sada, Sveska 5, Novi Sad, 1996. (page 196)
  36. ↑ [www.vojvodina.com/naslovna/arhiva3/020124.html Годовщина преступления] (серб.). Проверено 6 августа 2012. [www.webcitation.org/6A0HpQoae Архивировано из первоисточника 18 августа 2012].
  37. ↑ [www.army.lv/?s=1180&id=2598 Николай Чуксин:Вторая мировая война и коммунистическая Югославия]. army.lv (2008). Проверено 16 марта 2009. [www.webcitation.org/66DxVw91I Архивировано из первоисточника 17 марта 2012].
  38. ↑ [www.pravoslavie.ru/archiv/kosovogenocide.htm Андрей Шестаков:ГЕНОЦИД СЕРБСКОГО НАСЕЛЕНИЯ КОСОВО И МЕТОХИИ ВО ВРЕМЯ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ]. ПРАВОСЛАВИЕ.RU (16 января 2003). Проверено 16 марта 2009. [www.webcitation.org/66DxXpxNQ Архивировано из первоисточника 17 марта 2012].
  39. ↑ 1 2 Радослав И. Чубрило, Биљана Р. Ивковић, Душан Ђаковић, Јован Адамовић, Милан Ђ. Родић и др. Српска Крајина. — Београд: Матић, 2011. — С. 204.
  40. ↑ Коллектив авторов. Авторитарные режимы в Центральной и Восточной Европе (1917-1990-е годы). Центральноевропейские исследования. Выпуск 1. — М.: Логос, 1999. — P. 196. — ISBN 5757600675.
  41. ↑ Коллектив авторов. Югославия в XX веке: очерки политической истории. — М.: Индрик, 2011. — С. 776. — ISBN 9785916741216.

Литература

  • Аврамов, Смиља. Геноцид у Југославији у светлости мећународног права. — Београд: Политика, 1992. — 528 с. — ISBN 86-7067-066-0.
  • Балканский узел, или Россия и «югославский фактор» в контексте политики великих держав на Балканах в ХХ веке. — Москва: Звонница-МГ, 2005. — 432 с. — ISBN 5-88524-122-8.
  • Мирковић Јован. [svetknjige.net/book.php?var=525 Злочини над Србима у Независној Држави Хрватској – фотомонографија / Crimes against Serbs in the Independent State of Croatia – photomonograph]. — Свет књиге, Београд, 2014. — ISBN 978-86-7396-465-2.
  • Листая страницы сербской истории / Е.Ю. Гуськова. — М.: Индрик, 2014. — 368 с. — ISBN 978-5-91674-301-2.
  • Косик В.И. Хорватская Православная Церковь (от организации до ликвидации) (1942 - 1945). — Москва: Институт славяноведения РАН, 2012. — 192 с.
  • Югославия в XX веке: очерки политической истории / К. В. Никифоров (отв. ред.), А. И. Филимонова, А. Л. Шемякин и др. — М.: Индрик, 2011. — 888 с. — ISBN 9785916741216.
  • Dedijer Vladimir. Vatikan i Jasenovac. Dokumenti. — Beograd: Izdavacka radna organizacija «Rad», 1987.
  • Popović Jovo. Suđenje Artukoviću i što nije rećeno. — Zagreb: Stvarnost Jugoart, 1986. — 199 с.
  • Марк Аурелио Ривели. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — Москва, 2011. — 224 с. — ISBN 978-5-91399-020-4.
  • Ломовић Бошко. [svetknjige.net/book.php?var=500 Књига о Дијани Будисављевић]. — Београд: Свет књиге, 2013. — ISBN 978-86-7396-445-4.
  • Lomović Boško. [svetknjige.net/book.php?var=530 Heroine from Innsbruck – Diana Obexer Budisavljević]. — Belgrade: Svet knjige, 2014. — ISBN 978-86-7396-488-1.
  • Lomović Boško. [svetknjige.net/book.php?var=531 Die Heldin aus Innsbruck – Diana Obexer Budisavljević]. — Belgrade: Svet knjige, 2014. — ISBN 978-86-7396-487-4.

Ссылки

  • [www.pravoslavie.ru/smi/43279.htm Концентрационный лагерь Ясеновац (1941-1945)]. Православие.Ru (6 декабря 2010 года). Проверено 6 декабря 2010. [www.webcitation.org/66DxZ4YZ9 Архивировано из первоисточника 17 марта 2012].


Геноциды[en]
Список по числу жертв[en] · Джунгарских монголов[en] (1750-е) · Гереро и нама (1904–07) · Греков (понтийских греков) (1914–23) · Ассирийцев (1914–25) · Армян (1915–23) · Голодомор (1932–33) · Холокост (1941–44) · Сербов (1941—1945) · Цыган (1941-1944) · Бангладеш (1971) · Камбоджа (1975–79) · Гватемальских майя (1981–83) · Иракских курдов (1986–89) · Руанда (1994) · Резня в Сребренице (1995) · Дарфур (2003–) · Езидов (2014–)
Типы
Методы
Отрицание геноцида[en]
Проблемы
Известные фигуры
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: 2011, Ривели
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Геноцид сербов (1941—1945)

– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Геноцид_сербов_(1941—1945)&oldid=80743879»