Генриетта Мария Французская

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Генриетта-Мария»)
Перейти к: навигация, поиск
Генриетта Мария Французская
фр. Henriette Marie de France
англ. Henrietta Maria of France
<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Генриетты Марии, королевы Англии, супруги Карла I.
Мастерская Ван Дейка, 1630-е годы</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб Генриетты Марии в браке</td></tr>

Королева Англии, Ирландии и Шотландии
13 июня 1625 — 30 января 1649
Коронация: не коронована
Монарх: Карл I
Предшественник: Анна Датская
Преемник: Екатерина Брагансская
 
Вероисповедание: католицизм
Рождение: 26 ноября 1609(1609-11-26)
Лувр, Париж, Королевство Франция
Смерть: 10 сентября 1669(1669-09-10) (59 лет)
Шато-де-Коломб, Коломб, Королевство Франция
Место погребения: Аббатство Сен-Дени
Род: БурбоныСтюарты
Отец: Генрих IV
Мать: Мария Медичи
Супруг: Карл I
Дети: сыновья: Чарльз Джеймс, Карл, Яков, Генри
дочери: Мария, Елизавета, Анна, Екатерина, Генриетта
 
Автограф:
 
Награды:

Генрие́тта Мари́я Францу́зская (англ. Henrietta Maria of France; 25/26 ноября 1609 года, Париж — 10 сентября 1669 года, Коломб) — младшая дочь французского короля Генриха IV; королева Англии, Шотландии и Ирландии, супруга короля Карла I и мать двух английских королей.

Генриетта Мария и король Карл I поженились 13 июня 1625 года во время короткого периода смены происпанской политики на профранцузскую политику в Англии[⇨]. После первоначально сложного периода между супругами установились очень близкие отношения[⇨]. Несмотря на любовь супруга, Генриетте Марии так и не удалось до конца освоиться в английском обществе, а её религиозная принадлежность, из-за которой она не смогла короноваться, считалась потенциально опасной[⇨]. Всё это сделало королеву весьма непопулярной.

В 1640-х годах в королевствах Англии, Шотландии и Ирландии произошла серия конфликтов, которые стали известны как Английская революция и Войны трёх королевств; внутри Англии конфликт был сосредоточен вокруг роялистов и членов Парламента. Будучи королевой, Генриетта Мария оказалась втянутой в конфликт, окончившийся смертью её мужа и ссылкой королевской семьи во Францию[⇨]. После того, как её старший сын Карл был возведён на престол, Генриетта Мария вернулась в Англию, где вскоре заболела и вынуждена была вернуться в Париж, где скончалась четыре года спустя[⇨].





Детство

Генриетта Мария родилась в Луврском дворце 25[1][2][3][4] или 26[5][6][7] ноября 1609 года[8] и была младшим ребёнком из шести детей короля Франции Генриха IV и его второй жены Марии Медичи[9]. Принцесса, названная в честь обоих родителей, воспитывалась в католичестве и с рождения носила титул «дочь Франции» (фр. Fille de France). Отец Генриетты Марии был убит католическим фанатиком Франсуа Равальяком в Париже 14 мая 1610 года[10], когда девочке не было и полугода. Королём Франции стал восьмилетний брат принцессы Людовик XIII, чья коронация 17 октября стала одним из первых публичных появлений маленькой принцессы[11].

Большую часть детства Генриетта Мария провела в Блуа и Фонтенбло[11], находясь на попечении своей гувернантки, мадам де Монглат[12]. В семье маленькую принцессу называли милая мадам (фр. petite Madame). В детстве Генриетта Мария была особенно близка со своим братом Гастоном, который был всего на год старше принцессы. Несмотря на то, что принцесса обучалась чтению и письму, эти её навыки были весьма посредственными; кроме того, Генриетта Мария находилась под сильным влиянием кармелитов, обитавших при французском дворе и обучавших принцессу[13][14].

После того, как в 1619 году старшая сестра принцессы, Кристина Мария, вышла замуж за герцога Савойского, Генриетта Мария получила титул «мадам Руаяль» (фр. Madame Royale) — титул, который традиционно носила старшая из незамужних дочерей французского монарха. Вместе со своими сёстрами Генриетта Мария обучалась танцам, пению и езде на лошадях, а также участвовала в придворных постановках[13]. К 1622 году принцесса проживала в Париже и имела собственный небольшой двор, состоявший из двух сотен придворных и слуг; в этот же период Мария Медичи стала подыскивать жениха младшей дочери[15].

Королева

Брак

Первая встреча Генриетты Марии с будущим мужем состоялась в 1623 году в Париже, где Карл, на тот момент принц Уэльский, был проездом: вместе с герцогом Бекингемом он направлялся в Испанию, где собирался обсудить возможный брак с инфантой Марией Анной[15]. Путешествие в Испанию оказалось неудачным: король Филипп IV потребовал, чтобы Карл перешёл в католичество и в течение года после свадьбы оставался в Испании, что сам Карл счёл неприемлемым. Английская делегация вернулась домой в октябре 1623 года[16]. Продолжая поиски невесты, Карл обратил свой взор на Францию. Английский агент Кенсингтон был отправлен в Париж в феврале 1624 года[15]; вскоре Джеймсу Хею[en] и Генри Ричу[en] удалось достигнуть окончательной договорённости о браке[17].

Генриетте Марии на тот момент было всего пятнадцать лет, хотя это не было чем-то необычным для того времени[13]. Описания внешности будущей королевы различны; так, племянница Карла София писала, что «прекрасные портреты ван Дейка дали [ей] представление о том, что все женщины Англии прекрасны; и как же [она] была удивлена, увидев в красивой худощавой королеве [с картины] женщину не первой молодости. У неё были длинные тощие руки, неровные плечи, а некоторые зубы торчали изо рта словно бивни»[18]. Тем не менее, Генриетта Мария действительно обладала красивыми глазами, прекрасным носом и хорошим цветом лица[18]. Брак по доверенности был заключён 11 мая 1625 года в соборе Парижской Богоматери[20], вскоре после того, как Карл унаследовал трон; другая церемония состоялась в аббатстве Святого Августина в Кентербери 13 июня того же года. За несколько дней до этого новая королева прибыла в Англию с пышным эскортом, богатым приданым и дорогими свадебными подарками[15]. 2 февраля 1626 года Карл I был коронован в Вестминстерском аббатстве; Генриетта Мария не смогла короноваться вместе с мужем: она отказалась от англиканского обряда[20][21] и предложила в качестве замены коронацию французским католическим епископом Мендесом, однако такой вариант оказался неприемлемым для Карла и английского двора в целом[22]. Королеве было разрешено наблюдать за коронацией супруга, но на значительном расстоянии[23][21]. В народе отсутствие коронации Генриетты Марии было встречено отрицательно[22], что, вкупе с другими факторами, привело к смене профранцузской политики на политику поддержки гугенотов, уходу из европейской политики и нарастанию внутренней напряжённости в стране[24].

Королеве так до конца и не удалось ассимилироваться в английском обществе; она не говорила на английском до замужества и к концу 1640-х годов у неё всё ещё возникали сложности с письмом и устным общением на этом языке[22]. Это, в сочетании с её католическими убеждениями, которые считались потенциально опасными в английском обществе того времени, привело к непопулярности королевы. Генриетту Марию часто критиковали и считали «по своей природе аполитичной, малообразованной и легкомысленной»[25]; вместе с тем, некоторые члены общества отмечали, что она оказывает определённое влияние на власть, являясь благочестивой и женственной дамой и покровительницей искусств[26].

Католицизм и двор королевы

Генриетта Мария придерживалась строгих католических взглядов[27], которые оказали сильное влияние на весь период её пребывания в статусе королевы; особенно это заметно было в первые годы брака. Карл I предпочитал называть супругу просто Марией; в то же время в народе она была известна как королева Мария с намёком на бабку короля, шотландскую королеву Марию Стюарт, которая также была католичкой[28]. Генриетта Мария была весьма открытой в своих религиозных убеждениях, а в некоторых из них даже «грубой» и «непримиримой»; королева препятствовала плану по насильственному изъятию под опеку старших сыновей из католических семей с целью воспитания их в протестантизме и тем самым способствовала заключению католических браков, что в соответствии с Английским правом в то время расценивалось как уголовное преступление[28]. Королева также посещала сакральные места, где католики проливали кровь за свою веру[29]. В июле 1626 года Генриетта Мария прекратила молиться за католиков, умерших на тайбернском дереве, после его посещения, что вызвало недоумение в среде английских католиков, поскольку в 1620-х годах их по прежнему казнили за их веру, ярой приверженкой которой была королева[29]. В 1622 году, вероятно под влиянием королевы, в католичество обратились мать[en] и жена[en] герцога Бекингема[21]. Позднее Генриетта Мария безуспешно пыталась обратить в католичество своего племянника-кальвиниста Руперта Пфальцского, который некоторое время пребывал в Англии[18]. Карл I считал, что начало его брака с Генриеттой Марией было неудачным именно из-за французского антуража. Избавиться от французского эскорта жены, состоявшего сплошь из католиков, Карлу удалось только 26 июня 1626 года. Генриетта Мария была расстроена, а часть членов её свиты, в том числе и епископ Мендес, отказалась покидать двор, ссылаясь на приказ французского короля, и королю пришлось прибегнуть к физической силе[32]. Несмотря на приказ мужа, Генриетте Марии удалось оставить при себе семерых придворных[33], среди которых был её исповедник Роберт Филлип[en].

Выдворение французских придворных жены было связано и с огромными тратами королевы, которые таким образом Карл I взял под свой контроль[15]. Генриетта Мария тратила огромные суммы с бешеной скоростью, в результате чего она оказалась в долгах, которые король выплачивал следующие несколько лет. Первым казначеем королевы стал Жан Каю, затем этот пост занял Джордж Керью[en], а в 1629 году — Ричард Вайнн[en][34]. Даже после реформы двора королевы расходы продолжали оставаться на высоком уровне; несмотря на многочисленные подарки короля, Генриетта Мария тайно брала деньги в 1627 году[35], а счета королевы показывают покупку огромного количества дорогих платьев в предвоенные годы[36].

В течение следующих нескольких лет королева обзавелась новым кругом придворных. Генри Джермин[en] стал её фаворитом и вице-камергером в 1628 году. Графиня Денби[en], младшая сестра Бекингема, стала дамой опочивальни[en] и конфиденткой королевы[37]. Королева приобрела нескольких придворных карликов, среди которых самыми известными были Джеффри Хадсон[30] и «маленькая Сара»[38]. В 1630 году Генриетте Марии во временное владение были переданы Сомерсет-хаус, Гринвичский дворец[en], Отлендский дворец[en], Ричмондский дворец[en] и Холденби-хаус[en], которые в случае смерти Карла I переходили в пожизненное пользование его вдовы; в 1639 году Карл также приобрёл в качестве подарка жене Уимблдон-хаус[39]. Генриетта Мария также владела зверинцем, в котором обитали собаки, обезьяны и птицы в клетках[31].

Отношения с королём

Отношения с королём сразу после свадьбы у Генриетты Марии не складывались: Карл, увлечённый своим фаворитом Бекингемом, общался с супругой холодно и исключительно по делу; присутствие при дворе многочисленных французских придворных королевы и её неприязнь к фавориту мужа не улучшали ситуацию[40].

В первые месяцы замужества Генриетты Марии её ближайшей компаньонкой была Люси Хей, жена Джеймса Хея, который участвовал в организации брака Карла и Генриетты Марии. Люси, которая в 1626 году стала дамой опочивальни королевы, была убеждённой протестанткой, известной своей красотой и яркой индивидуальностью. Многие придворные считали её любовницей Бекингема, о чём Генриетта Мария знала, но ничего не предпринимала; придворные полагали, что Люси пытается управлять новой королевой по указке Бекингема. Как бы то ни было, к лету 1628 года, лишившаяся своих французских друзей и сформировавшая новый двор королева стала чрезвычайно близка с леди Хей[41].

В августе 1628 года Бекингем был убит и ситуация изменилась. Отношения Генриетты Марии с мужем стали стремительно улучшаться, постепенно между ними сформировались крепкие узы любви и привязанности[42]; король и королева стали много времени проводить вместе, шутить и веселится[43]. Генриетта Мария забеременела в первый раз в 1628 году, но ребёнок родился мёртвым или умер вскоре после рождения вследствие тяжёлых родов[44]. В 1630 году королева родила сына, будущего короля Карла II; как отмечал врач Теодор де Майерн[en], роды были вновь тяжёлыми и едва не стоили Генриетте Марии жизни[45]. К этому моменту Генриетта Мария успешно приняла на себя роль Бекингема как ближайшего друга и советника короля[46]. Несмотря на изгнание французов в 1626 году, английский двор находился под влиянием французского общества; так, предпочтительней при дворе было общение на французском языке, который считался более вежливым, нежели английский[22]. Помимо частого личного общения, Карл писал жене письма, наполненные любовью и адресованные «Милому сердцу» (англ. Dear Heart). Так, 11 января 1645 года Карл писал: «И милое сердце, ты можешь быть уверена, что нет такой опасности, которую я бы не смог пережить, или такой боли, которую я бы не смог вынести, только бы наслаждаться твоей компанией»[47].

Чем крепче становились отношения между королём и королевой, тем меньше Генриетта Мария общалась с Люси Хей; в конце концов, в 1634 году между ними произошёл разрыв[48]. Причины разрыва были неясны, хотя разногласия между королевой и Хей были всегда. К примеру, Хей была ярой протестанткой и вместе с тем вела довольно распутный образ жизни, который королева принять не могла; кроме того, красивая и уверенная в себе Хей затмевала собой Генриетту Марию. Поэтому, как только у королевы наладились отношения с мужем, необходимость в конфидентке отпала[49].

Покровительница искусств

Генриетта Мария интересовалась искусством и покровительствовала многочисленным деятелям при дворе[26]. Генриетта Мария и Карл были «убеждёнными и знающими [своё дело] коллекционерами» картин[39]. Королева особенно покровительствовала итальянскому художнику Орацио Джентилески, который прибыл в Англию по просьбе Генриетты Марии в 1626 году вместе со свитой французского фаворита королевы Франсуа де Бассомпьера[50]. Другим любимым художником Генриетты Марии был итальянец Гвидо Рени[51], а среди миниатюристов — французы Жан Петито и Жак Бордер[52].

Генриетта Мария стала ключевым покровителем Стюартовских маскарадов, дополнив любовью к ним интерес мужа к живописи и изобразительному искусству[53]. Королева сама участвовала в различных постановках, включая пьесу Salmacida Spolia Уильяма Давенанта в 1640 году[26]. Генриетта также помогала композитору Николасу Ланьеру[en], который первым удостоился титула мастера королевской музыки[54]; кроме того, королева способствовала получению звания поэта-лауреата Уильямом Давенантом в 1638 году[55]. Генриетте Марии также нравились скульптура и дизайн. В начале 1630-х годов королева решила перестроить Квинс-хаус и привлекла к работам архитектора и дизайнера Иниго Джонса[15]. Роспись потолков в обновлённом дворце была поручена Орацио Джентилески и его дочери Артемизии[56]. Как и Карл, Генриетта Мария была в восторге от садового дизайна, хотя сама она садоводством не увлекалась. Она наняла французского садовника Андре Молле[fr] для создания сада в стиле барокко в Уимблдон-хаусе[57]. Королева поддерживала скульптора-гугенота Юбера ле Суа[fr][52]. Она также оплатила дорогостоящее создание собственной часовни. Несмотря на то, что снаружи часовня была весьма простой, внутреннее убранство, состоявшее из золотых и серебряных реликвариев, картин, статуэток, сада и шикарного алтаря, расписанного Рубенсом, было поистине великолепным; кроме того, в часовне хранилась редкая дароносица, созданная Франсуа Диссаром[fr] для представления Святых Даров[58].

Во время Английской революции

Предвоенные годы

К концу 1630-х годов отношения между различными фракциями в английском обществе стали весьма напряжёнными; споры по поводу религии, общественных отношений, морали и политической власти становились всё более очевидными. Решительная позиция королевы в вопросах религии и жизни при дворе означали, что к 1642 году Генриетта Мария стала «весьма непопулярной королевой, которая, по всей видимости, так и не смогла завоевать личное уважение и верность большинства её подданных»[59].

Генриетта Мария оставалась верна своей любви к католичеству и в 1632 году начала строительство новой католической часовни в Сомерсет-хаусе. Открытие часовни в 1636 году сопровождалось пышной церемонией; это церемония и сама часовня вызвали тревогу среди протестантского сообщества[58]. Религиозная деятельность королевы была направлена на создание в стране новой, современной для того времени формы католицизма[43], и начала Генриетта Мария со своего окружения. Историк Кевин Шарп[en] предполагает, что в конце 1630-х годов в Англии насчитывалось около трёхсот тысяч католиков и, несомненно, они чувствовали себя более комфортно при дворе[60]. В 1638 году Генриетта Мария даже приказала провести заупокойную мессу для отца Ричарда Блаунта[en] в своей частной часовне. Кроме того, королева продолжала участвовать в маскарадах в 1630-х годах, из-за чего столкнулась с критикой со стороны пуритан; в большинстве представлений Генриетта Мария выбирала роли, которые продвигали экуменизм, католицизм и культ платонической любви[61]. Король Карл стал всё чаще подвергаться критике за свою неспособность остановить бурную деятельность жены[62].

Результатом деятельности королевы стала нетерпимость к ней в протестантской среде, которая постепенно перерастала в ненависть. В 1630 году Александр Лейтон[en], шотландский врач, был выпорот, заклеймён и покалечен за памфлеты, критиковавшие королеву, после чего был отправлен в тюрьму на всю оставшуюся жизнь[63]. В конце 1630-х годов адвокат Уильям Принн[en]*, популярный в пуританской среде, был жестоко покалечен за то, что назвал женщин-актрис шлюхами, чем явно оскорбил королеву[64]. Лондонское общество винило Генриетту Марию в случившемся в 1641 году восстании в Ирландии, которое, как полагали, было организовано иезуитами, с которыми, в свою очередь, считали связанной королеву[65]. Саму Генриетту Марию редко видели в Лондоне, поскольку королевская чета, жаждавшая уединения и тратившая огромные суммы на придворные представления, постепенно исчезала из общественной жизни страны в течение 1630-х годов[63].

К 1641 году союз парламентариев во главе с Джоном Пимом стал давить на короля. Парламентской фракции удалось добиться ареста и последующей казни советников Карла I — архиепископа Уильяма Лода и графа Стаффорда. Затем Пим обратил внимание на Генриетту Марию, планируя, таким образом, усилить давление на короля. В декабре королю была передана Великая ремонстрация, в которой содержался список злоупотреблений королевской власти. В ремонстрации королеву не называли по имени, но всем было ясно, что она является частью заговора Римско-католической церкви, упомянутого и осуждённого в документе[66]. Многие сторонники королевы подверглись гонениям, среди них был и её конфидент Генри Джермин, обращённый в католичество в 1630-х годах, который вынужден был бежать на континент после первого армейского заговора в 1641 году.

Генриетта Мария призывала мужа занять твёрдую позицию в деле с Пимом и его сторонниками и, как считают некоторые историки, ей удалось уговорить Карла I отдать приказ об аресте своих врагов в парламенте в 1642 году, хотя никаких оснований для этого не было[67]. Французский посол маркиз де ла-Фер-Эмбо советовал быть осторожным с Пимом и примириться с ним[68], но приказ об аресте был отдан, хотя Пиму и его сторонникам удалось избежать попадания в руки королевских солдат, вероятно по наводке бывшей подруги королевы — Люси Хей. Когда антироялистские настроения были в самом разгаре, королевская чета покинула Уайтхолл и укрылась в Хэмптон-корте[69]. Ситуация неуклонно переходила в открытую войну и в феврале Генриетта Мария отбыла в Гаагу ради собственной безопасности и дабы попытаться разрядить обстановку, возникшую из-за её вероисповедания и близости с королём[70].

Первая гражданская война (1642—1646)

В августе 1642 года, когда разразилась гражданская война[en], Генриетта Мария пребывала в Европе, где занималась сбором средств для нужд роялистов под залог королевских драгоценностей[en]. Таким образом, королева планировала привлечь на сторону мужа принца Оранского и датского короля Кристиана IV[71]. Переговоры по сбору средств оказались весьма непростыми: большая часть драгоценностей была слишком дорогой и в то же время их покупка была весьма рискованной, поскольку в дальнейшем английское правительство могло попытаться вернуть их, заявив, что королева не имела права продавать или отдавать в залог драгоценности, ей не принадлежавшие[72]. В конце концов, Генриетте Марии удалось продать более мелкие украшения, однако в английской прессе это преподносилось так, будто бы королева распродавала имущество короны иностранцам, чтобы закупить оружие для религиозной войны; всё это не прибавило популярности королеве в Англии[70]. Она призывала супруга, находившегося на тот момент в Йорке, принять решительные меры и обеспечить доступ к стратегическому порту в Халле при первой же возможности[73], гневно отвечая на задержки в принятии мер[74]. В этот период здоровье Генриетты Марии пошатнулось: её мучили зубная и головная боли, а также простуда и кашель[73].

В начале 1643 года Генриетта Мария предпринимала попытки вернуться в Англию. Первая попытка отплыть из Гааги оказалась неудачной: потрёпанный штормом и чуть было не утонувший корабль, на котором находилась королева, вынужден был вернуться в порт[75]. Генриетта Мария воспользовалась задержкой и убедила голландцев снарядить для короля целый корабль оружия; вопреки неблагоприятному прогнозу её астролога, Генриетта Мария успешно покинула Гаагу в феврале[27]. Королеве удалось избежать нападения флота, собранного парламентом, и высадиться в Бридлингтоне[en], Йоркшир, с войсками и оружием[75]. Преследовавшие королеву корабли обстреляли город, заставив Генриетту Марию и её сторонников укрыться на соседних полях; королева вернулась в город под огнём, чтобы забрать свою собаку Митте, которая была забыта во время бегства[76][77].

Некоторое время королева оставалась в Йорке, где её поддерживал граф Ньюкасл[76]. Генриетта Мария воспользовалась возможностью и обсудила ситуацию к северу от границы с шотландскими роялистами, содействовавшими планам Монтроза и других восставших. Она также поддержала графа Антрима, предложившего решить вопрос с мятежом в Ирландии и морем перебросить оттуда войска в помощь королю[78]. Королева всё также настаивала на невозможности компромиссного окончания войны[79]. Она отказывалась принять личные сообщения от Пима и Хэмпдена, просивших её использовать своё влияние на короля для заключения мирного договора; впрочем, вскоре возможность заключения мирного договора была отвергнута и самим парламентом[80]. Вместе с тем, члены парламенты решали вопрос о сносе часовни королевы в Сомерсет-хаусе и аресте капуцинов, которые поддерживали Генриетту Марию. В марте Генри Мартен[en] и Джон Клотуорти[en] ворвались с войсками в часовню и разрушили алтарь Рубенса[81], разбили множество статуй и сожгли религиозные полотна, книги и одеяния королевы[82].

Летом 1643 года Генриетта Мария отправилась на юг, где встретилась с мужем до своего отъезда в Оксфорд[75]. Путешествие через оспариваемый Мидлендс могло оказаться опасным, из-за чего в пути от Стратфорда королеву вызвался сопровождать принц Руперт[83]. Несмотря на трудности, возникавшие в дороге, Генриетта Мария тешила себя пикниками на свежем воздухе и общением с друзьями, встречавшимися с ней по пути. Королева успешно добралась до Оксфорда, принеся с собой свежие припасы; в её честь были написаны стихи, а камергер королевы, Генри Джермин, по её просьбе получил титул от короля[84]. Осень и зиму 1643 года королева провела вместе с мужем в Оксфорде, где Генриетта Мария постаралась создать подобие довоенного королевского двора[75]. Королева жила в комнатах надзирателя Мертонского колледжа, обставленных королевской мебелью, перевезённой из Лондона. Вместе с Генриеттой Марией в комнатах жили её дама опочивальни графиня Денби, Уильям Давенант и карлики королевы; кроме того, её покои наводняли собаки, в числе которых была и Митте[77]. Атмосфера в Оксфорде соответствовала смешанной атмосфере укреплённого города и королевского двора; королева часто пребывала в состоянии напряжения и беспокойства[85].

К началу 1644 года военное положение короля стало ухудшаться: силы роялистов на севере попали под давление, и после поражения под Элресфордом[en] в марте, в Оксфорде стало небезопасно. Беременную королеву было решено переправить к западу от Бата. Карл I сопровождал жену до Абингдона, после чего вместе с сыновьями вернулся в Оксфорд; это был последний раз, когда Генриетта Мария виделась с мужем[86].

Генриетта Мария продолжила путешествие на юго-запад и, миновав Бат, 1 мая 1644 года остановилась в Эксетере в ожидании приближавшихся родов. Между тем, генералы Эссекс и Уоллер, выступавшие на стороне парламента, решили воспользоваться ситуацией: Уоллер собирался отвлечь Карла I, в то время как Эссекс собирался захватить королеву, которая должна была стать ценным предметом торга с королём[87]. К июню войскам Эссекса удалось достичь Эксетера, однако они оказались не самой большой проблемой королевы: состояние здоровья Генриетты Марии было таково, что её смерть при предстоящих родах являлась, по мнению многих, наиболее вероятным исходом[88]. Карл I принял решение доставить к жене Теодора де Майерна, который ранее принимал роды у королевы[89]. Сразу после рождения дочери королева, ещё испытывавшая сильные боли, вынуждена была покинуть Эксетер из-за угрозы, исходившей со стороны графа Эссекса. Из-за рисков, связанных с путешествием[90], Генриетта Мария приняла решение оставить новорождённую принцессу в Эксетере на попечении Анны Вильерс[en], известной в то время как леди Далкит[91][92]. Анна Вильерс затем должна была доставить девочку в Фалмут, где находилась предпоследняя английская крепость, всё ещё верная королю — замок Пенденнис[en], откуда королева планировала отплыть 14 июля на голландском судне во Францию. Однако из-за состояния здоровья маленькой принцессы, у которой случались конвульсии, Генриетта Мария отплыла во Францию одна. Несмотря на то, что в пути корабль с королевой на борту попал под обстрел кораблей противника, Генриетта Мария успешно добралась до Бреста и оказалась под защитой своих французских родственников[93].

К концу года положение Карла I окончательно ухудшилось и он стал отчаянно нуждаться в помощи жены по привлечению денежных средств и войск с континента[94]. Кампании 1645 года для роялистов оказались неудачными. Масло в огонь подлили захват и публикация личной переписки королевской четы в 1645 году вскоре после сражения при Несби[95]. В двух решающих столкновениях — сражении при Несби в июне и битве при Лэнгпорте[en] в июле — армия Карла I была уничтожена[96]. В конце концов, в мае 1646 года Карл укрылся с пресвитерианской шотландской армией в Саутуэлле[en], Ноттингемшир[97].

Вторая и Третья гражданские войны (1648—1651)

При поддержке французского правительства Генриетта Мария поселилась в парижском дворце Сен-Жермен, где сформировала собственный двор из изгнанных роялистов во главе с сэром Кенелмом Дигби[en], назначенным канцлером королевы[98]. Как и в Англии, двор в Париже делился на фракции и был отягощён многочисленными дуэлями и соперничеством. Так, королева вынуждена была арестовать принца Руперта и Джорджа Дигби[en], которые собирались драться на дуэли, однако ей не удалось предотвратить более позднюю дуэль Джорджа Дигби и Генри Перси[en] и последовавшую за ней дуэль Перси и принца Руперта[99].

В 1646 году ходили разговоры о том, что принц Карл приедет к матери в Париж; Генриетта Мария была не прочь увидеться с сыном, однако посоветовала Карлу отказаться от поездки, поскольку она могла охарактеризовать его как католического друга Франции[100]. Однако после того, как стало ясно, что роялисты не могут добиться успехов в Англии, Карл принял решение навестить мать в июле 1646 года[101]. В это же время к Генриетте Марии присоединилась сопровождаемая гувернанткой её младшая дочь, Генриетта[102][92].

Во Франции Генриетта Мария чувствовала себя всё более подавленной и испуганной[103]. Из Парижа она пыталась убедить Карла принять пресвитерианское правительство в Англии в качестве средства мобилизации шотландской поддержки для повторного вторжения в Англию и свержения парламента. В декабре 1647 года Карл отверг «Четыре билля», предложенные ему парламентом в качестве мирного урегулирования, что привело королеву в ужас. Карл тайно подписал «помолвку» с шотландцами, однако обещая организовать пресвитерианское правительство в Англии, за исключением собственного двора короля[104]. Вторая гражданская война[en], несмотря на усилия королевы по оказанию военной помощи супругу, окончилась в 1648 году поражением шотландцев и короля[105].

Король Карл I был обезглавлен 30 января 1649 года, о чём сама Генриетта Мария узнала только в конце февраля. Королева пребывала в шоковом состоянии[66], которое ещё больше усугубили проблемы с финансами из-за гражданской войны во Франции: со смертью супруга Генриетта Мария, ставшая теперь королевой-матерью, могла рассчитывать только на помощь французского короля, однако тот и сам оказался в трудном положении. В ходе последующей и последней гражданской войны[en] остатки старых роялистских кругов, сопровождавших нового короля в Гааге, стали стягиваться ко двору вдовствующей королевы; среди них оказался и Эдуард Хайд, которого особенно невзлюбила Генриетта Мария[106]. Кроме того, у королевы случился конфликт и с другим новичком при парижском дворе, герцогом Ормондом[en]: когда королева сказала ему, что если бы она была доверенным лицом короля, то никогда не оставила бы Англию, Ормонд, с присущей ему прямотой, заявил, что если бы она не стала доверенным лицом короля, то тому не пришлось бы покидать страну. Власть Генриетты Марии над сыном стала ослабевать и в 1654 году Карл II перевёз свой двор в Кёльн, таким образом лишив мать какого-либо влияния[107].

Оставшись без власти, королева-мать обратила всё внимание на свою веру и детей, в частности на младшую дочь и младших сыновей. Генриетта Мария попыталась обратить в католичество Генри и Якова[108]. Более зрелый Яков увлёкся католичеством[109][110], однако обратился в него только через много лет после смерти матери[111][112]. Попытки обратить Генри не увенчались успехом и лишь разозлили роялистов и короля. Генриетта же почти с рождения воспитывалась в католичестве, хотя официально была крещена в нём только после смерти отца и окончания Фронды[113].

В 1651 году Генриетта Мария основала монастырь в Шайо[fr], в котором провела большую часть пятидесятых годов[114].

После Реставрации

После окончания Фронды французский двор сделал приоритетным поиск невесты для молодого короля. Генриетта Мария стала намекать на союз младшей дочери, Генриетты, и Людовика XIV, но королева Анна отвергла эту идею, предпочтя Генриетте дочь своего брата Филиппа IV, Марию Терезию[115]. Людовик XIV и Мария Терезия поженились в июне 1660 года, после чего Анна обратила внимание на своего второго, ещё неженатого сына Филиппа, герцога Орлеанского. В это же время проживавшая в шато-де-Коломб, личной резиденции за пределами Парижа, Генриетта Мария узнала о реставрации монархии в Англии и провозглашении королём её сына Карла II[116]; Генриетта Мария вместе с дочерью вернулась в Париж. Это судьбоносное изменение заставило Филиппа Орлеанского, известного бисексуала, с которым была связана серия скандальных историй, просить руки принцессы Генриетты.

Генриетта Мария собиралась вернуться в Англию, чтобы расплатиться с долгами, обеспечить приданое для дочери и предотвратить объявление о заключении брака герцога Йоркского с Анной Хайд, бывшей фрейлиной принцессы Марии, старшей дочери королевы[117]. В это же время, в сентябре 1660 года, от оспы умер другой сын Генриетты Марии, герцог Глостер[en][118][119]. В октябре Генриетта Мария с дочерью отправилась из Кале в Дувр, где остановилась в Дуврском замке. Предотвратить объявление о браке сына с Хайд не удалось: Анна была беременна и 22 октября того же года она родила сына; кроме того, на браке настаивал сам король Карл II, считавший, что сильный характер Анны окажет положительное влияние на его безвольного брата[120]. Генриетта Мария не разделяла мнения своего царственного сына, поскольку испытывала неприязнь к отцу Анны, графу Кларендону[121].

Возвращение вдовствующей королевы в Англию не вызвало восторга в обществе: как отмечал Сэмюэл Пипс, в честь неё было зажжено только три небольших костра[122]; он также описывал Генриетту Марию как «очень маленькую обыкновенную старую женщину и ничто… не отличало её от других простых женщин»[123]. Генриетта Мария поселилась в Сомерсет-хаусе и получала щедрую пенсию. 22 ноября от французского двора младшей дочери Генриетты Марии поступило официальное предложение о браке с Филиппом Орлеанским. Вдовствующая королева вместе с дочерью собиралась отправиться во Францию в ближайшее время, однако смерть от оспы её старшей дочери Марии, принцессы Оранской, задержала отъезд. В конце концов, Генриетта Мария в сопровождении Карла II, Руперта Пфальцского и Генриетты покинула Англию в январе 1661 года. 30 марта принцесса Генриетта и Филипп Орлеанский подписали брачный контракт в Пале-Рояль; официальная церемония состоялась на следующий день[124].

После свадьбы младшей дочери Генриетта Мария вернулась в Англию и планировала остаться здесь навсегда, но в 1665 году она заболела бронхитом, в чём винила погоду Англии[122]. Вдовствующая королева вернулась в Париж в конце того же года. Здесь она стала свидетельницей рождения своей внучки Анны Марии в августе 1669 года; Анна Мария впоследствии стала бабушкой французского короля Людовика XV, что сделало Генриетту Марию предком большинства современных королевских семей[125]. В 1668 году вдовствующую королеву в шато-де-Коломб навестила другая внучка, трёхлетняя Анна, дочь герцога и герцогини Йоркских, нуждавшаяся в лечении глазного заболевания; Анна прожила с бабушкой вплоть до её смерти, а затем оставалась во Франции под присмотром дочери Генриетты Марии герцогини Орлеанской[126].

Вдовствующая королева умерла в сентябре 1669 года в резиденции шато-де-Коломб близ Парижа. За несколько дней до смерти Генриетта Мария планировала окончательно перебраться в монастырь в Шайо, где собиралась оставаться до конца жизни, однако в это время её стали мучить боли и бессонница. Король Людовик XIV отправил к тётке своего врача, который посоветовал Генриетте Марии принять дозу опиатов в качестве болеутоляющего. Генриетта Мария, боявшаяся быть отравленной, отказалась. Тогда ей было предложено другое лекарство, по уверениям доктора, не содержавшее опиатов. Генриетта Мария приняла лекарство и через несколько часов умерла. Позднее стало ясно не только то, что настойка, которую приняла вдовствующая королева, содержала опиаты, но и то, что доза оказалась чрезмерной[122]. Тело Генриетты Марии похоронили в базилике Сен-Дени, а её сердце, помещённое в серебряный ларец, было захоронено в монастыре Шайо[127]. 16 октября 1793 года могила Генриетты Марии в числе прочих была осквернена по инициативе Национального конвента[128].

Наследие

В 1631 году во время экспедиции по Северо-Западному проходу на корабле «Генриетта Мария» капитан Томас Джеймс[en] назвал в честь королевы северо-западный мыс залива Джеймс. Штат США Мэриленд также был назван в честь Генриетты Марии[129]. Джордж Калверт представил проект устава колонии, оставив графу с названием пустым, полагая, что Карл I назовёт колонию в свою честь. Однако, поскольку в честь Карла I уже была названа провинция Каролина, король предпочёл назвать колонию в честь жены и в уставе было записано название «Земля Марии, англизированное Мэриленд» (лат. Terra Mariae, anglicize, Maryland). Английское название оказалось предпочтительнее латинского отчасти из-за ассоциации Mariae с испанским иезуитом Хуаном де Мариана[130].

Многочисленные рецепты из книги Кенелма Дигби[en] The Closet of the Eminently Learned Sir Kenelme Digbie Kt. Opened[en] приписываются королеве Генриетте Марии[131].

Вскоре после смерти Генриетты Марии шато-де-Коломб, в котором она жила во время изгнания и в последние годы, было переименовано в шато королевы Генриетты (фр. Le château de la Reine Henriette). Шато было разрушено в 1846 году, однако улица и школа по прежнему носят имя Генриетты Марии[1].

В культуре

Генриетта является одним из второстепенных персонажей романа Дюма «Двадцать лет спустя», а также двух его экранизаций: французской[fr] (1922; роль исполнила Джин Перли[132]) и российско-французской (1992; роль исполнила Елена Караджова). Королева Генриетта также является персонажем оперы Беллини «Пуритане». Генриетта Мария появляется в историческом триллере Эндрю Суонстона «Шпион короля» (англ. The King's Spy)[133].

Королева также является главной героиней исторического романа Джин Плейди «Верная в любви» (англ. Loyal in Love; первоначально издавался под названием «Сама себе враг» (англ. Myself, My Enemy))[134], а также второстепенным персонажем романа «Жена весёлого монарха» (англ. The Merry Monarch's Wife), описывающего жизнь невестки Генриетты Марии, Екатерины Брагансской[135]. Кроме того, Генриетта Мария появляется в романах Плейди «Стюартовской саги»: «Принц-странник» (англ. The Wandering Prince), «Да здравствует Его Величество!» (англ. A Health Unto His Majesty), «Здесь покоится наш верховный повелитель» (англ. Here Lies Our Sovereign Lord). Все три романа также переиздавались сборником под названием «Любовь Карла II» (англ. The Loves of Charles II)[136].

Королева Генриетта Мария также появляется мини-сериале «Последний король» (2003; роль исполнила Дайана Ригг[137]) и фильме «Минетта» (2010; роль исполнила Нэнси Хэллок[138]).

Герб, титулование и генеалогия

Герб

Герб Генриетты Марии основан на гербе её мужа, объединённом с гербом её отца[139]. Щит увенчан короной святого Эдуарда. Щитодержатели: на зелёной лужайке золотой, вооружённый червленью и коронованный такой же короной леопард [восстающий лев настороже] и ангел[140].

Щит разделён надвое: справа — английский королевский герб Стюартов (начетверо: в первой и четвёртой частях королевский герб Англии [в 1-й и 4-й частях в лазоревом поле три золотых лилии (французский королевский герб), во 2-й и 3-й частях в червлёном поле три золотых вооружённых лазурью леопарда (идущих льва настороже), один над другим (Англия)]; во второй части в золотом поле червлёный, вооруженный лазурью лев, окружённый двойной процветшей и противопроцветшей внутренней каймой [Шотландия]; в третьей части в лазоревом поле золотая с серебряными струнами арфа [Ирландия])[141].

Слева: надвое, в первой части в лазоревом поле три золотых лилии (французский королевский герб); во второй части в червлёном поле золотые цепи, уложенные в прямой и косой крест и по периметру щита; в центре щита — зеленый изумруд [Наварра][142][143].

Титулование

  • 25 ноября 1609 — 13 июня 1625: Её Высочество принцесса Генриетта Мария Французская
  • ок. 10 февраля 1619 — 13 июня 1625: мадам Руаяль[144]
  • 13 июня 1625 — 30 января 1649: Её Величество королева[4]
  • 30 января 1649 — 10 сентября 1669: Её Величество королева-мать[145]

Генеалогия

Предки Генриетты Марии Французской
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
16. Франсуа де Бурбон, граф Вандомский
 
 
 
 
 
 
 
8. Карл IV де Бурбон, герцог Вандомский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
17. Мария де Люксембург
 
 
 
 
 
 
 
4. Антуан де Бурбон, герцог Вандомский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
18. Рене, герцог Алансона
 
 
 
 
 
 
 
9. Франсуаза Алансонская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
19. Маргарита Лотарингская[en]
 
 
 
 
 
 
 
2. Генрих IV
король Франции и Наварры
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
20. Жан III д’Альбре, граф Перигорский и виконт Лиможа
 
 
 
 
 
 
 
10. Генрих II
король Наварры
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
21. Екатерина де Фуа
королева Наварры
 
 
 
 
 
 
 
5. Иоанна III
королева Наварры
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
22. Карл Орлеанский, граф Ангулемский
 
 
 
 
 
 
 
11. Маргарита Французская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
23. Луиза Савойская
 
 
 
 
 
 
 
1. Генриетта Мария Французская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
24. Джованни делле Банде Нере
 
 
 
 
 
 
 
12. Козимо I, великий герцог Тосканский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
25. Мария Сальвиати
 
 
 
 
 
 
 
6. Франческо I, великий герцог Тосканский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
26. Педро Альварес де Толедо
вице-король Неаполя
 
 
 
 
 
 
 
13. Элеонора Толедская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
27. Мария Осорио и Пиментель[it]
 
 
 
 
 
 
 
3. Мария Медичи
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
28. Филипп I, герцог Бургундии
 
 
 
 
 
 
 
14. Фердинанд I
император Священной Римской империи
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
29. Хуана I
королева Кастилии и Леона
 
 
 
 
 
 
 
7. Иоанна Австрийская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
30. Владислав II Ягеллон
король Чехии и Венгрии
 
 
 
 
 
 
 
15. Анна Ягеллонка
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
31. Анна де Фуа
 
 
 
 
 
 

Потомство

Всего Генриетта Мария родила девять детей[146]:

Напишите отзыв о статье "Генриетта Мария Французская"

Примечания

  1. 1 2 [www.multicollection.fr/COLOMBES-LA-REINE-HENRIETTE.html Colombes : La Reine Henriette] (фр.). multicollection.fr. Проверено 13 марта 2016.
  2. Strickland & Strickland, 1851, p. 185.
  3. Plowden, 2001, p. 3.
  4. 1 2 Smeeton, Newman, 1685/1820, p. 3.
  5. Bone, 1972, p. 3.
  6. 1 2 Weir, 2011, p. 253.
  7. White, 2006, p. xi.
  8. Beatty, 2003, p. 31.
  9. Griffey, 2008, p. 68.
  10. Robert J. Knecht [www.historytoday.com/robert-j-knecht/murder-le-roi-henri The Murder of le roi Henri] (англ.) // History Today. — 2010. — 1 May (vol. 60).
  11. 1 2 Strickland & Strickland, 1851, p. 188.
  12. Strickland & Strickland, 1851, p. 187.
  13. 1 2 3 Griffey, 2008, p. 116.
  14. Strickland & Strickland, 1851, p. 191.
  15. 1 2 3 4 5 6 Griffey, 2008, p. 117.
  16. Croft, 2002, pp. 120—121.
  17. Griffey, 2008, p. 15.
  18. 1 2 3 Spencer, 2007, p. 33.
  19. Griffey, 2008, p. 155.
  20. 1 2 Weir, 2011, p. 252.
  21. 1 2 3 Purkiss, 2012, p. 30.
  22. 1 2 3 4 White, 2006, p. 21.
  23. Britland, 2006, p. 37.
  24. Kitson, 1999, p. 21.
  25. Griffey, 2008, p. 3.
  26. 1 2 3 Griffey, 2008, p. 6.
  27. 1 2 Wedgwood, 1970, p. 166.
  28. 1 2 Purkiss, 2012, p. 35.
  29. 1 2 Purkiss, 2012, p. 29.
  30. 1 2 Griffey, 2008, p. 159.
  31. 1 2 Purkiss, 2012, p. 56.
  32. White, 2006, p. 12.
  33. White, 2006, p. 13.
  34. Griffey, 2008, p. 119.
  35. Britland, 2006, p. 63.
  36. Griffey, 2008, p. 133.
  37. Griffey, 2008, p. 127.
  38. Griffey, 2008, p. 131.
  39. 1 2 Purkiss, 2012, p. 57.
  40. [www.westminster-abbey.org/our-history/people/villiers-family Villiers family] (англ.). The Dean and Chapter of Westminster. Проверено 17 марта 2016.
  41. Purkiss, 2012, p. 63.
  42. Purkiss, 2012, p. 16.
  43. 1 2 Purkiss, 2012, p. 33.
  44. White, 2006, pp. 14—15.
  45. Spencer, 2007, p. 31.
  46. Purkiss, 2012, p. 64.
  47. Bruce, 1856, p. 7.
  48. Purkiss, 2012, p. 66.
  49. Purkiss, 2012, pp. 64—65.
  50. Purkiss, 2012, pp. 58—59.
  51. Purkiss, 2012, p. 60.
  52. 1 2 Griffey, 2008, p. 126.
  53. Griffey, 2008, p. 2.
  54. Purkiss, 2012, p. 62.
  55. White, 2006, p. 19.
  56. Purkiss, 2012, p. 59.
  57. Purkiss, 2012, p. 58.
  58. 1 2 Purkiss, 2012, p. 31.
  59. White, 2006, p. 20.
  60. Purkiss, 2012, p. 34.
  61. White, 2006, p. 28.
  62. White, 2006, p. 34.
  63. 1 2 White, 2006, p. 26.
  64. Purkiss, 2012, p. 9.
  65. Purkiss, 2012, p. 113.
  66. 1 2 Fritze, Robison, 1996, p. 228.
  67. Purkiss, 2012, p. 122.
  68. Wedgwood, 1970, p. 31.
  69. Purkiss, 2012, p. 126.
  70. 1 2 Purkiss, 2012, p. 248.
  71. Wedgwood, 1970, pp. 78—79.
  72. White, 2006, p. 62.
  73. 1 2 Wedgwood, 1970, p. 79.
  74. White, 2006, p. 63.
  75. 1 2 3 4 Purkiss, 2012, p. 249.
  76. 1 2 Wedgwood, 1970, p. 167.
  77. 1 2 3 Purkiss, 2012, p. 250.
  78. Wedgwood, 1970, p. 199.
  79. Wedgwood, 1970, p. 172.
  80. Wedgwood, 1970, pp. 200—201.
  81. Purkiss, 2012, p. 244.
  82. Purkiss, 2012, p. 247.
  83. Wedgwood, 1970, p. 215.
  84. Wedgwood, 1970, p. 216.
  85. Purkiss, 2012, p. 251.
  86. Wedgwood, 1970, p. 290.
  87. Wedgwood, 1970, p. 304.
  88. Cartwright, 1900, p. 3.
  89. Wedgwood, 1970, p. 306.
  90. Purkiss, 2012, p. 324.
  91. Cartwright, 1900, p. 4.
  92. 1 2 Beatty, 2003, p. 47.
  93. Wedgwood, 1970, p. 332.
  94. Wedgwood, 1970, p. 348.
  95. White, 2006, p. 9.
  96. Wedgwood, 1970, p. 428.
  97. Wedgwood, 1970, pp. 519—520.
  98. Kitson, 1999, p. 17.
  99. Kitson, 1999, p. 33.
  100. Purkiss, 2012, p. 404.
  101. Purkiss, 2012, p. 406.
  102. Cartwright, 1900, p. 13.
  103. White, 2006, p. 185.
  104. White, 2006, p. 186.
  105. White, 2006, p. 187.
  106. Kitson, 1999, p. 109.
  107. Kitson, 1999, p. 117.
  108. White, 2006, p. 192.
  109. Miller, 2008, pp. 58—59.
  110. Callow, 2000, pp. 144—145.
  111. Callow, 2000, pp. 143—144.
  112. Waller, 2007, p. 135.
  113. Cartwright, 1900, pp. 25—28.
  114. Britland, 2006, p. 288.
  115. Fraser, 2002, p. 67.
  116. Cartwright, 1900, p. 68.
  117. Cartwright, 1900, p. 67.
  118. 1 2 Cartwright, 1900, p. 69.
  119. 1 2 3 Beatty, 2003, p. 49.
  120. Softly, 1979, p. 91.
  121. Kitson, 1999, pp. 132—133.
  122. 1 2 3 White, 2006, p. 193.
  123. [www.pepysdiary.com/diary/1660/11/22/ The Diary of Samuel Pepys. Thursday 22 November 1660] (англ.). www.pepysdiary.com. Проверено 16 марта 2016.
  124. Cartwright, 1900, p. 81.
  125. Barker, 1989, p. 239.
  126. Waller, 2007, p. 47.
  127. White, 2006, p. 194.
  128. Heylli, 1868, p. 104.
  129. [msa.maryland.gov/msa/mdmanual/01glance/html/name.html Maryland at a Glance] (англ.). NAME. Maryland State Archives. Проверено 17 марта 2016.
  130. Stewart, 1967, pp. 42—43.
  131. Purkiss, 2012, p. 352.
  132. «Vingt ans après» (англ.) на сайте Internet Movie Database
  133. Andrew Swanston. [books.google.ru/books?id=PEduhwBABLEC The King's Spy: (Thomas Hill 1)]. — Random House. — P. 464. — ISBN 144648727X, 9781446487273.
  134. Jean Plaidy. [books.google.ru/books?id=YZmHsw7nCbYC Loyal in Love: Henrietta Maria, Queen of Charles I]. — Crown/Archetype. — P. 419. — ISBN 0307405613, 9780307405616.
  135. Jean Plaidy. [books.google.ru/books?id=AiP8Ap-ginEC The Merry Monarch's Wife: The Story of Catherine of Braganza]. — Crown/Archetype. — P. 337. — ISBN 0307409961, 9780307409966.
  136. Jean Plaidy. [books.google.ru/books?id=t8rYjLV1u-kC The Loves of Charles II: The Stuart Saga]. — Crown/Archetype. — P. 736. — ISBN 0307337545, 9780307337542.
  137. «Последний король» (англ.) на сайте Internet Movie Database
  138. «Minette» (англ.) на сайте Internet Movie Database
  139. Louda, Maclagan, 1999, p. 27.
  140. Pinces & Pinces, 1974, p. 174.
  141. Георгий Вилинблхов, Михаил Медведев [www.vokrugsveta.ru/vs/article/2870/ Геральдический альбом. Лист 2] (рус.) // Вокруг света : журнал. — 1990. — 1 апреля (№ 4 (2595)).
  142. [www.heraldik.ru/books/statyi/ispanya.htm Гербы автономных сообществ Испании] (рус.). Союз геральдистов России. Проверено 13 марта 2016.
  143. Юрий Курасов [www.vokrugsveta.ru/vs/article/1377/ Геральдический альбом. Лист 16] (рус.) // Вокруг света : журнал. — 1994. — 1 апреля (№ 4 (2643)).
  144. Strickland & Strickland, 1851, p. 194.
  145. Britland, 2006, p. 87.
  146. Weir, 2011, pp. 253—254.
  147. Weir, 2011, pp. 255—258.
  148. Weir, 2011, p. 265.
  149. Waller, 2007, pp. 49—50.
  150. Macaulay, 1858, p. 225.
  151. Van der Kiste, 2003, p. 32.
  152. 1 2 3 4 5 Weir, 2011, p. 254.
  153. Beatty, 2003, p. 50.

Литература

  • Barker, Nancy Nichols. [books.google.ru/books?id=UvOwAAAAIAAJ Brother to the Sun King: Philippe, Duke of Orléans]. — Baltimore/London: Johns Hopkins University Press, 1989. — 317 p. — ISBN 080183791X, 9780801837913.
  • Beatty, Michael A. [books.google.ru/books?id=2xNmOeE7LH8C The English Royal Family of America, from Jamestown to the American Revolution]. — McFarland, 2003. — 261 p. — ISBN 0786415584, 9780786415588.
  • Bone, Quinton. [books.google.ru/books?id=DlFnAAAAMAAJ Henrietta Maria: Queen of the Cavaliers]. — Chicago: University of Illinois Press, 1972. — 287 p. — ISBN 0252001982, 9780252001987.
  • Britland, Karen. [books.google.ru/books?id=snwGUZcCv2MC Drama at the courts of Queen Henrietta Maria]. — Cambridge: Cambridge University Press, 2006. — 292 p. — ISBN 0521847974, 9780521847971.
  • [books.google.ru/books?id=l4RHAQAAMAAJ Charles I. in 1646: Letters of King Charles the First to Queen Henrietta Maria] / ed. John Bruce. — Camden Society, 1856. — P. 7. — 104 p.
  • Callow, John. [books.google.ru/books?id=LWBnAAAAMAAJ The Making of King James II: The Formative Years of a Fallen King]. — Gloucestershire: Sutton, 2000. — P. 144—149. — 373 p. — ISBN 0750923989, 9780750923989.
  • Cartwright, Julia. [archive.org/details/madamelifeofhenr00adyjrich Madame : a life of Henrietta, daughter of Charles I. and duchess of Orleans]. — London: Seeley and Co.Ltd, 1900. — 438 p.
  • Croft, Pauline. [books.google.ru/books?id=qWIdBQAAQBAJ King James]. — Basingstoke and New York: Palgrave Macmillan, 2002. — 224 p. — ISBN 1403990174, 9781403990174.
  • Fraser, Antonia. [books.google.ru/books?id=Vf5rHQAACAAJ King Charles II]. — Phoenix, 2002. — P. 202. — 670 p. — ISBN 075381403X, 9780753814031.
  • Fritze, Ronald H.; Robison, William B. [books.google.ru/books?id=8goko0Lpr5sC Historical dictionary of Stuart England, 1603–1689]. — Westport: Greenwood Press, 1996. — 611 p. — ISBN 0313283915, 9780313283918.
  • Griffey, Erin. [books.google.ru/books?id=kzn2ynDjO3QC Henrietta Maria: piety, politics and patronage]. — Aldershot: Ashgate Publishing, 2008. — 227 p. — ISBN 0754664201, 9780754664208.
  • Heylli, Georges d'. [books.google.ru/books?id=8kVGAAAAYAAJ L'odieuse profanation faicte des cercueils royaux de l'abbaye Sainct-Denys en l'année]. — 1868. — P. 104. — 248 p.
  • Kitson, Frank. [books.google.ru/books?id=nqJOPgAACAAJ Prince Rupert: Admiral and General-at-Sea]. — London: Constable, 1999. — 336 p. — ISBN 0094798508, 9780094798502.
  • Louda, Jiří; Maclagan, Michael. [books.google.ru/books?id=NzY_PgAACAAJ Lines of Succession: Heraldry of the Royal Families of Europe]. — Little, Brown Book Group Limited, 1999. — 308 p. — ISBN 0316848204, 9780316848206.
  • Macaulay, Thomas Babington. [books.google.ru/books?id=IFUBAAAAQAAJ The history of England from the accession of James II.] / ed. lady Trevelyan. — 1858. — Т. 5. — P. 225. — 833 p.
  • Miller, John. [books.google.ru/books?id=KBMaCAAAQBAJ James II]. — New Haven: Yale University Press, 2008. — P. 37—66. — 204 p. — ISBN 0300143419, 9780300143416.
  • Oman, Carola. [books.google.ru/books?id=buZqNAEACAAJ Henrietta Maria]. — London: Hodder & Stoughton, 1936. — 366 p.
  • Pinces, John Harvey; Pinces, Rosemary. [books.google.ru/books?id=Io9kQgAACAAJ The Royal Heraldry of England]. — Heraldry Today, 1974. — P. 174. — 334 p. — ISBN 090045525X, 9780900455254.
  • Plowden, Alison. [books.google.ru/books?hl=ru&id=tVdnAAAAMAAJ Henrietta Maria: Charles I's Indomitable Queen]. — Sutton Publishing, 2001. — P. 3. — 290 p. — ISBN 0750918829, 9780750918824.
  • Purkiss, Diane. [books.google.ru/books?id=pyyZA1uwzJoC The English Civil War: A People's History]. — London: HarperCollins UK, 2012. — 400 p. — ISBN 0007369115, 9780007369119.
  • Smeeton, George; Newman, Dorman. [books.google.ru/books?id=bJxbAAAAQAAJ The Life and Death of Henrietta Maria de Bourbon]. — Dorman Newman, 1685/1820. — 41 p.
  • Softly, Barbara. [books.google.ru/books?id=GFZnAAAAMAAJ The Queens of England]. — Michigan: Bell Pub Co., 1979. — P. 91. — 128 p. — ISBN 0517302004, 9780517302002.
  • Spencer, Charles, 9th Earl Spencer. [books.google.ru/books?id=j7D3GwAACAAJ Prince Rupert: The Last Cavalier]. — Weidenfeld & Nicolson, 2007. — 430 p. — ISBN 0297846108, 9780297846109.
  • Stewart, George R. [books.google.ru/books?id=76exAAAAIAAJ Names on the Land: A Historical Account of Place-Naming in the United States]. — Houghton Mifflin, 1967. — 511 p.
  • Strickland, Agnes; Strickland, Elisabeth. [books.google.ru/books?id=yPwTAAAAYAAJ Lives of the Queens of England: From the Norman Conquest]. — H. Colburn, 1851. — Т. 5. — P. 184—477.
  • Van der Kiste, John. [books.google.ru/books?id=ymVnAAAAMAAJ William and Mary]. — Gloucestershire: Sutton, 2003. — P. 32. — 276 p. — ISBN 0750930489, 9780750930482.
  • Waller, Maureen. [books.google.ru/books?id=WNx58cXdj8EC Ungrateful Daughters: The Stuart Princesses Who Stole Their Father's Crown]. — Macmillan, 2007. — P. 49—135. — 480 p. — ISBN 1429982098, 9781429982092.
  • Wedgwood, Veronica. [books.google.ru/books?id=GtvTrQEACAAJ The King's Peace: 1637–1641]. — London: Collins, 1966. — 478 p.
  • Wedgwood, Veronica. [books.google.ru/books?id=dcdunQEACAAJ The King's War: 1641–1647]. — London: Collins Fontana, 1970. — 669 p.
  • Weir, Alison. [books.google.ru/books?id=7nZ90l1_IzAC Britain's Royal Families: The Complete Genealogy]. — Random House, 2011. — 400 p. — ISBN 1446449114, 9781446449110.
  • White, Michelle A. [books.google.ru/books?id=oz-BxVxgzhwC Henrietta Maria and the English Civil Wars]. — Ashgate Publishing, 2006. — P. 193. — 224 p. — ISBN 0754639428, 9780754639428.

Ссылки

  • David Plant. [bcw-project.org/biography/henrietta-maria Queen Henrietta Maria, 1609-69] (англ.). Biographies. BCW Project. Проверено 12 марта 2016.
  • [www.historytoday.com/site-search/Henrietta%20Maria Публикации о Генриетте Марии в журнале History Today(англ.). History Today. Проверено 16 марта 2016.

Отрывок, характеризующий Генриетта Мария Французская



Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и с глубоким уважением другие историки, была следующая:
«С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине, занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям неприятельским.
В это же время начальник артиллерии 1 го корпуса, генерал Пернетти, с 30 ю орудиями дивизии Компана и всеми гаубицами дивизии Дессе и Фриана, двинется вперед, откроет огонь и засыплет гранатами неприятельскую батарею, против которой будут действовать!
24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.