Генрих III (герцог Каринтии)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Генрих III
герцог Каринтии
 


Генрих III (нем. Heinrich III; ум. 1122) — герцог Каринтии с 1090 годов и маркграф Истрии в 10771090 годах, последний представитель династии Эппенштейнов.

Генрих III был младшим сыном Маркварта, герцога Каринтии в 1076 году и после смерти своего старшего брата Луитпольда в 1090 году унаследовал каринтийский престол.

В период правления Генриха III Каринтия переживала кризис. В 1093 году Генрих под давлением императора отказался от сюзеренитета над Крайной и Истрией, перешедших под контроль патриарха Аквилеи. Обособилась Горица, в которой установилась собственная графская династия. Штирия к этому времени была уже фактически независимым государством, что было окончательно закреплено в 1122 году.

В результате территория Каринтийского герцогства сократилась до размеров, примерно соответствующих современной федеральной земле Каринтии (с частью территорий в северной Словении). Свидетельством слабости центральной власти в герцогстве стал неудачный конфликт Генриха III с архиепископом Зальцбургским за лены во Фриули. В сфере внешней политики Генрих III всецело поддерживал императора Генриха IV и неоднократно участвовал в его походах в Италию и Венгрию.

Со смертью Генриха III в 1122 году прекратилась династия Эппенштейнов. Сестра герцога Хедвига Эппенштейн была замужем за Энгельбертом Спанхеймом, представителем одного из штирийских аристократических родов и маркграфом Истрии. Поскольку традиции Карантании позволяли передачу власти по женской линии, герцогом Каринтии в 1122 году стал сын Хедвиги Генрих IV, который таким образом основал новую династию на каринтийском престоле — династию Спанхеймов.

 Предшественник 
Луитпольд
  герцог Каринтии 
10901122
Преемник
Генрих IV
 Предшественник 
Ульрих I
  маркграф Истрии 
10771090
Преемник
Энгельберт I

Напишите отзыв о статье "Генрих III (герцог Каринтии)"

Отрывок, характеризующий Генрих III (герцог Каринтии)

В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.