Генрих I (король Англии)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Генрих I Боклерк»)
Перейти к: навигация, поиск
Генрих I Боклерк
англ. Henry I Beauclerc<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Генрих I, иллюстрация из «Истории Англии Кассела», опубликованной в 1902 году</td></tr>

Король Англии
3 августа 1100 — 1 декабря 1135
Коронация: 5 августа 1100
Предшественник: Вильгельм II
Преемник: Стефан Блуаский
Герцог Нормандии
28 сентября 1106 — 1 декабря 1135
Предшественник: Роберт Куртгёз
Преемник: Стефан Блуаский
 
Рождение: сентябрь 1068
Селби (Йоркшир)
Смерть: 1 декабря 1135(1135-12-01)
Лион-ла-Форе (Нормандия)
Место погребения: Аббатство Рединг, ныне место захоронения неизвестно
Род: Нормандская династия
Отец: Вильгельм I
Мать: Матильда Фландрская
Супруга: 1-я: Матильда Шотландская
2-я: Аделиза Лувенская
Дети: От 1-го брака:
сын: Вильгельм
дочь: Матильда
От любовниц:
сыновья: Роберт, Реджинальд, Гилберт, Уильям, Филипп, Ричард, Хамон, Ричард, Генрих, Фульк, Роджер, Уильям, Роберт
дочери: Мод Фиц-Рой, Сибилла, Алиса, Констанс, Эмма, Исабель, Джулиана, Сесилия, Сара, Урсула, Мод, Дениса, Эмма

Ге́нрих I, по прозвищу Бокле́рк (англ. Henry I Beauclerc; сентябрь 1068, Селби, Йоркшир, Англия — 1 декабря 1135, Лион-ла-Форе, Нормандия) — младший сын Вильгельма Завоевателя, король Англии (11001135) и герцог Нормандии (11061135). По легенде Генрих I отличался учёностью, за что получил своё прозвище (фр. Beauclerc — хорошо образованный). Правление Генриха I было отмечено восстановлением единства англонормандской монархии после победы над Робертом Куртгёзом в 1106 году, а также целой серией административных и финансовых реформ, которые легли в основу государственной системы Англии эпохи высокого средневековья. В частности, была создана Палата шахматной доски, возникла традиция утверждения английскими монархами хартий вольностей, упорядочены местная администрация и судебная система[1]. Брак Генриха I с Матильдой Шотландской, потомком англосаксонских королей, стал важной вехой на пути сближения нормандской аристократии и англосаксонского населения страны, позднее приведшего к образованию английской нации[2]. Генрих I не оставил после себя законных наследников мужского пола, и после его смерти в Англии началась длительная гражданская война между его дочерью Матильдой и племянником Стефаном[3].





Юность

Генрих был самым младшим сыном английского короля Вильгельма Завоевателя и Матильды Фландрской. Он родился где-то между маем 1068 года и маем 1069 года в Йоркшире, став таким образом единственным сыном Вильгельма I, рождённым в Англии после нормандского завоевания[4]. Своё имя юный принц получил в честь короля Франции Генриха I. Согласно обычаям того времени, Генриха, как самого младшего в семье, первоначально готовили к церковной карьере, чем, видимо объяснялось более тщательное образование, по сравнению с его старшими братьями Робертом и Вильгельмом. По свидетельству Вильяма Мальмсберийского, Генрих заявил однажды, что необразованный король подобен ослу в короне[4]. Очевидно, что он был первым после завоевания королём Англии, владевшим англосаксонским языком. Тем не менее, точных данных об учителях Генриха и мест, где он получал образование, нет, поэтому, вероятно, восторги средневековых хронистов в отношении уровня образованности будущего короля были сильно преувеличенными[5].

Перед своей смертью в 1087 году Вильгельм Завоеватель разделил свои владения между двумя старшими сыновьями: Роберт Куртгёз получил Нормандию, а Вильгельм Руфус — Англию. Генриху же он завещал лишь 5 000 фунтов серебра, что сделало юного принца одним из наиболее богатых аристократов Англии[6]. Вскоре ему удалось за 3 000 фунтов приобрести у герцога Роберта полуостров Котантен и область Авранша. Это позволило Генриху сыграть важную роль в развернувшейся в 1090-х годах борьбе между старшими братьями за объединение наследственных владений Вильгельма Завоевателя[7]. В 1090 году Генрих поддержал герцога Роберта против Вильгельма Руфуса и участвовал в жестоком подавлении восстания горожан Руана, но уже в следующем году, когда английский король высадился в Нормандии, перешёл на сторону последнего. Вскоре, однако, Вильгельм и Роберт примирились и обратили свои силы против Генриха. Войска старших братьев вторглись в Котантен и изгнали оттуда Генриха. Покинутый всеми, он удалился в Вексен и несколько лет прожил там практически в нищете. По легенде, верны ему оставались только три человека: священник, рыцарь и оруженосец, уехавшие с ним[8]. Позднее Генриху удалось примириться с братьями и он вернулся в Англию. В 1094 году при поддержке Вильгельма Генрих вновь отвоевал значительную часть Котантена, несмотря на сопротивление других крупных нормандских баронов во главе с Робертом Беллемским.

Характер

От своих предков из Нормандской династии Генрих унаследовал сильный характер. Но, кроме того, как и другие дети Вильгельма он был неприветливым, жестоким, скупым и распутным, что проявилось в многочисленных внебрачных связях короля[5]. Хотя он владел англосаксонским языком и периодически заигрывал с коренным населением страны, Генрих, как и другие нормандские аристократы, питал отвращение к англосаксам, и, когда стал королём, не назначал их на административные и церковные должности. Однако из всех сыновей Вильгельма Завоевателя, лишь Генрих унаследовал государственные таланты отца, что обеспечило его правлению в Англии стабильность и позволило значительно повысить эффективность функционирования государственного аппарата[1].

Согласно Вильяму Мальмсберийскому,

Генрих был выше людей низкорослых, но уступал высоким; волосы черные, поредевшие ото лба, глаза с мягким блеском, мускулистая грудь, полное тело. Он любил шутить в подходящее к тому время, и многообразие дел не мешало ему быть приятным в обществе. Не стремясь к воинской славе, он говорил, подражая словам Сципиона Африканского: «Моя мать родила меня правителем, не солдатом». Если мог, добывал победу без кровопролития, если не мог иначе — то малой кровью. В еде не капризный, он скорее удовлетворял голод, чем пресыщался различной снедью; никогда не пил, но только утолял жажду, порицая малейшее уклонение от воздержанности как в себе самом, так и в других. Красноречием он обладал скорее случайным, нежели выработанным, не стремительным, но достаточно развитым.

[4]

Генрих I также очень любил экзотических животных. В Вудстоке был организован королевский зверинец, где, в частности, содержались львы, леопарды, рыси, верблюды и любимец короля — дикобраз, подаренный королю Гийомом де Монпелье[9]. Как и у его предшественников, главным развлечением Генриха была охота. Территория королевского леса в период его правления существенно выросла, а наказания за незаконную охоту резко ужесточены, вплоть до смертной казни.

Вступление на престол

2 августа 1100 года Генрих вместе с некоторыми другими нормандскими аристократами участвовал в той охоте в лесу Нью-Форест, во время которой король Вильгельм был неожиданно убит случайной стрелой. Существует версия, что убийство короля не было непреднамеренным, а являлось частью заговора группы баронов, во главе с Гилбертом Фитц-Ричардом, в котором мог участвовать и сам Генрих[9]. Как бы то ни было, едва весть о смерти Вильгельма распространилась среди охотников, Генрих, бросив на земле труп брата, во весь опор поскакал в Винчестер и овладел королевской казной. На следующий день англонормандские бароны избрали его королём, несмотря на протесты сторонников старшего брата, герцога Роберта, возвращавшегося в это время из Первого крестового похода. Уже 5 августа Генрих был коронован королём Англии в Вестминстере[8].

В первые месяцы своего правления Генрих I провёл большую работу по легитимизации своей власти и завоевания доверия населения. Впервые в английской истории король при коронации подписал хартию вольностей, в которой осудил методы управления своего предшественника и пообещал руководствоваться исключительно принципами справедливости и заботы о подданных[4]. Он немедленно обратился к Ансельму, изгнанному архиепископу Кентерберийскому, и пригласил его вернуться в страну, обещая удовлетворение его требований. Главный советник Вильгельма II Ранульф Фламбард был брошен в тюрьму. 11 ноября 1100 года Генрих I сочетался браком с Матильдой[сн 1], дочерью короля Шотландии Малькольма III и Маргариты Святой, внучки англосаксонского короля Эдмунда Железнобокого. Это придало дополнительную прочность претензиям Генриха I на английский престол[2]. Ему также удалось завоевать поддержку короля Франции, чей сын и наследник принял участие в первом заседании Большого королевского совета Генриха I.

Завоевание Нормандии

В начале 1101 года, в Нормандию возвратился Роберт Куртгёз, окруженный ореолом славы тех подвигов, которые он совершил в крестовом походе. В то же время из Тауэра бежал Ранульф Фламбард, который присоединился к герцогу Роберту и начал готовить нормандское вторжение в Англию. В поддержку претензий Куртгёза на английский престол выступила часть английских баронов, в том числе Роберт Беллемский, граф Шрусбери, контролировавший значительную территорию на западе страны. Однако король действовал быстро: по всем графствам было разослано подтверждение коронационной хартии Генриха I и его клятвы о «добром правлении», король лично руководил подготовкой англосаксонского фирда, обучая крестьян методам сопротивления рыцарской коннице, и обеспечил себе поддержку духовенства во главе с архиепископом Ансельмом. Это принесло свои плоды: восстание 1101 года не приобрело того размаха, как мятеж Одо, епископа Байё, 1088 года, и большинство английских баронов сохранило верность королю[10]. Хотя 21 июля 1101 года войска герцога Роберта неожиданно высадились в Портсмуте и вскоре захватили Винчестер, дальнейшее их продвижение было остановлено. В Алтоне братья заключили мирное соглашение: Роберт признавал Генриха королём Англии в обмен на выплату ежегодной пенсии в размере 3 000 марок и отказа Генриха от всех его земель в Нормандии, за исключением Домфрона[2]. Король также гарантировал амнистию участникам восстания.

Однако как только угроза престолу Генриха I была устранена, обещание амнистии было забыто. В 1102 году король конфисковал земли и титулы Роберта Беллемского, главного сторонника Куртгёза в Англии, и захватил его замки. Бегство Роберта в Нормандию обеспечило королю предлог для возобновления войны со своим братом. Вторжение в Нормандию было хорошо подготовлено: Генрих I заключил договоры о союзе и военной помощи со всеми соседями Нормандского герцогства (королём Франции, графами Фландрии и Анжу, герцогом Бретани). В самой Нормандии значительное число баронов и городов склонялись к поддержке английского короля[10]. Уже в 1104 году Генрих I предпринял первый поход в Нормандию, укрепив Домфрон, разместив английские гарнизоны в замках своих сторонников и вынудив герцога Роберта уступить ему графство Эврё. В начале 1105 года крупная английская армия высадилась в Котантене и вскоре подчинила весь полуостров, а также территорию Нижней Нормандии до Кана. В 1106 году англичане, поддержанные контингентами из Анжу, Фландрии и Бретани, осадили Таншбре, важную крепость к востоку от Авранша. Для снятия блокады прибыл сам герцог Роберт, который, несмотря на численное преимущество противника, решил дать генеральное сражение. Битва при Таншбре 28 сентября 1106 года завершилось полной победой Генриха I. Нормандцы были разбиты, а герцог Роберт попал в плен. В результате Нормандия была завоёвана и единство англонормандской монархии времён Вильгельма Завоевателя восстановлено[11].

Правление Генриха I

Политика в Нормандии

Завоевав Нормандию, Генрих I достаточно быстро восстановил государственную администрацию, существовавшую во времена Вильгельма Завоевателя. Земли и замки, розданные Робертом Куртгёзом нормандским баронам, были возвращены в герцогский домен. Самовластию баронов и междоусобицам пришёл конец: король жестоко наказывал любых нарушителей общественного спокойствия. Крепости, незаконно сооружённые местными феодалами, были разрушены. Центральная власть в герцогстве резко усилилась, а упорядочение фискальной и судебной систем позволило значительно повысить финансовые поступления от Нормандии в государственную казну. Главной проблемой, тем не менее, оставалась лояльность местной аристократии. Хотя герцог Роберт до своей смерти в 1134 году находился под арестом в Англии, его сын Вильгельм Клитон был на свободе и не оставлял претензий на престол Нормандии. Это не позволяло Генриху I надолго покидать герцогство и ослаблять свой контроль над нормандскими баронами, некоторые из которых открыто поддерживали Клитона (Роберт Беллемский, Амори де Монфор), а позднее Жоффруа Анжуйского. Более половины из двадцати девяти лет, прошедших после битвы при Таншбре до смерти Генриха I, король провёл в Нормандии. Во время его отсутствия управление герцогством обычно осуществлял ведущий советник короля по нормандским делам Жан, епископ Лизьё.

Политика в Англии

Правление Генриха I в Англии характеризовалось значительным укреплением королевской власти и важными реформами, направленными на создание централизованного административного аппарата[1]. Королевская курия приобрела более чёткую структуру, была создана система оплаты для высших государственных должностей. Привлечение среднего и мелкого рыцарства на службу при дворе способствовало зарождению в Англии чиновничества. Функции отдельных подразделений курии стали более специализированными. Главным нововведением в административной сфере стало учреждение Палаты шахматной доски — высшего органа финансового управления и суда. Шерифы графств перестали представлять интересы местных баронов и превратились в королевских чиновников, руководящих исполнением королевской воли на местах, собирающих государственные доходы и регулярно отчитывающихся перед Палатой шахматной доски и самим королём[12]. Генрих I предписал также проводить заседания судов графств и сотен в тех же местах и с той же периодичностью, как и во времена Эдуарда Исповедника. Хотя король практически не издавал новых законов и сохранял правовую систему англосаксонского периода, его постоянное личное участие в отправлении правосудия и строгий надзор за работой королевских чиновников на местах способствовали упорядочению судебной системы и внедрению более эффективных форм судопроизводства, в частности было расширено применение суда присяжных, а использование таких архаичных институтов, как ордалии и судебные поединки, сократилось[13]. Для финансирования государственных расходов король стал активно прибегать к взиманию щитового сбора, средства от которого в значительной степени шли на содержание наёмных отрядов для ведения войн во Франции. Ведущим советником Генриха I и инициатором многих его административных мероприятий был Роджер, епископ Солсбери, канцлер и верховный судья Англии, неоднократно замещавший короля во время его отсутствия в стране[14].

В сфере конституционного права Генрих I дал начало обычаю английских королей подписывать при своей коронации хартии вольностей, в которых монархи обещали справедливое правление и брали на себя обязательства по защите прав и интересов различных групп населения[15]. Хартия вольностей Генриха I была утверждена в 1101 году, когда его позиции на престоле были достаточно шаткими, и король пытался обеспечить себе поддержку англонормандской аристократии и духовенства. Позднее, когда власть Генриха укрепилась, он стал игнорировать обещания, данные при коронации, и злоупотреблять такими королевскими прерогативами, как взыскание рельефов и платежей при выдаче дочерей баронов замуж, право опеки и удержание доходов с вакантных церковных бенефициев. Тем не менее, хартия вольностей Генриха I сыграла большую роль в процессе формирования механизмов ограничения королевской власти и легла в основу Великой хартии вольностей 1215 года[9].

Генрих I активно поощрял развитие городов и городского самоуправления в Англии. При нём начался выкуп крупнейшими городами страны прав самостоятельного сбора налогов и уплаты их непосредственно в королевское казначейство — первые шаги на пути завоевания английскими городами внутренней автономии. Особенно большое значение имела хартия Генриха I Лондону, которая помимо освобождения горожан от уплаты «датских денег», торговых и таможенных пошлин, предоставила право избрания собственного шерифа и верховного судьи[16]. Король также поддерживал развитие торговли, ремесла и путей сообщения в стране, даруя различные привилегии городам и купеческим гильдиям и утверждая уставы первых английских ремесленных цехов.

Церковная политика

Одним из первых мероприятий Генриха I после его коронации стало обращение к архиепископу Ансельму, изгнанному в период правления Вильгельма II, с просьбой вернуться в Англию. Однако когда последний прибыл в Англию, он отказался принять от короля инвеституру на земельные владения Кентерберийского архиепископства, заявив о недопустимости вмешательства светской власти в дела церкви. Генрих I, со своей стороны, также не желал отказываться от древней прерогативы английских королей инвестировать епископов и аббатов до их рукоположения. В результате на территорию Англии была перенесена борьба за инвеституру, уже разгоревшаяся в Германии и Франции[17]. Попытка достичь компромисса между королём и архиепископом не удалась из-за резкой позиции папы Пасхалия II, ярого сторонника григорианской реформы. В 1103 году Ансельм, не имея возможности исполнять обязанности архиепископа без согласия короля, вновь покинул Англию. Кризис достиг кульминации в 1105 году, когда папа отлучил от церкви английских епископов, принявших инвеституру от короля, а Ансельм пригрозил отлучением самому Генриху I. Это заставило короля смягчить свою позицию, и в 1107 году стороны пришли к соглашению. Генрих I отказался от права инвестировать прелатов кольцом и посохом и признал свободу выборов епископов, а Ансельм утвердил священнослужителей, получивших инвеституру от Генриха I, и признал право короля требовать от избранных епископов и аббатов оммажа до их рукоположения[17].

Условия соглашения 1107 года были благоприятны для королевской власти, которая сохранила рычаги влияния на процесс избрания епископов и аббатов. После смерти Ансельма в 1109 году Генрих I вернулся к той политике в отношении церкви, которую проводил Вильгельм II: епископские кафедры подолгу оставались вакантными, что позволяло королю изымать церковные доходы в государственную казну; возобновилась практика взимания рельефа при вступлении епископов и аббатов во владение своими землями, осуждённая церковью как грех симонии; женатые священнослужители сохраняли свои посты при условии уплаты штрафа королю. Сношения духовенства с Римом были поставлены под контроль короля, а папа был фактически лишён контроля над английской церковью[18]. Тем не менее, отношения с папским престолом оставались достаточно доброжелательными, особенно в период понтификата Каликста II, приходившегося троюродным братом Генриху I: папа выступил на стороне Англии в её конфликтах с Францией и Анжуйским графством и подтвердил право английских королей санкционировать отправку папских легатов в Англию.

В правление Генриха I в стране началось возрождение монашеского движения, находившегося в упадке со времён нормандского завоевания. Король поощрял основания монастырей, особенно цистерцианских, а также больниц для бедных и лепрозориев. Сам Генрих I заложил Редингское аббатство, в котором после своей смерти и был похоронен.

Внешняя политика

Франция

Резкое усиление Английского королевства после присоединения Нормандии в 1106 году привело к формированию против Генриха I мощной коалиции на континенте, во главе которой встал французский король Людовик VI, который впервые после долгого периода ослабления королевской власти во Франции развернул программу территориальной экспансии[19]. Враждебно по отношению к Генриху I были настроены графы Фландрии и Анжу. В 1110 году Фульк V Анжуйский унаследовал графство Мэн, которое считалось вассальным по отношению к Нормандскому герцогству, однако отказался принести оммаж Генриху I. Противники английского короля находили также поддержку у части нормандских баронов, недовольных жёсткими методами правления Генриха. Единственным верным союзником короля на континенте был Тибо II, граф Блуа, сын сестры английского короля и непримиримый враг короля Франции[20].

Бо́льшая часть правления Генриха I в Нормандии прошла в постоянных войнах с соседями. Первая война (11111113) завершилась достаточно удачно: граф Фландрии в 1111 году был убит; Роберт Беллемский, лидер нормандской оппозиции, в 1112 попал в плен; английские войска захватили Алансон, а Фульк Анжуйский был вынужден принести оммаж Генриху I за Мэн. Король Франции остался в изоляции и предложил Генриху I разрешить конфликт в личном поединке, который, по легенде, состоялся в районе Жизора. В результате в 1113 году Людовик VI признал власть Генриха I не только в Нормандии, но и его сюзеренитет над Мэном и Бретанью. Однако уже в 1116 году вспыхнула новая война. Хотя на полях сражений англичане потерпели ряд поражений, Генриху I удалось путём дипломатии внести раскол в ряды своих противников. В 1119 году было заключено мирное соглашение с Анжу, закреплённое браком дочери Фулька V Матильды и сына и наследника Генриха I Вильгельма. В августе 1119 года войска короля Франции были разбиты в сражении при Бремюле[21] Причем, сражение длилось недолго и было практически бескровным. По свидетельству Ордерика Виталия, в битве при Бремюле было убито всего три рыцаря[22]. Вскоре при посредничестве папы римского Генрих I и Людовик VI примирились, причём последний согласился отказаться от поддержки претензий Вильгельма Клитона на престол Нормандии.

После гибели в 1120 году единственного законного сына Генриха, Вильгельм Клитон оказался наследником английской короны. Этим воспользовались Фульк V Анжуйский и Людовик VI. В 1123 году в Нормандии вспыхнуло восстание в поддержку Клитона, поддержанное анжуйцами и французским королём. Однако эффективные действия Генриха I, захватившего лидеров мятежа, позволили быстро подавить выступление. Силы Людовика VI тем временем оказались связанными атакой на восточные границы Франции императора Генриха V, союзника и зятя английского короля. Положение осложнилось в 1127 году, когда французский король передал Вильгельму Клитону замки на нормандской границе и сделал его графом Фландрии. Лишь неожиданная смерть Вильгельма в 1128 году сняла угрозу владениям Генриха I на континенте и окончательно закрепила Нормандию за английским королём[23]. Свои внешнеполитические успехи Генрих закрепил в том же году, выдав замуж свою дочь и наследницу Матильду за Жоффруа Анжуйского, оторвав тем самым Анжу от союза с королём Франции. К концу своего правления позиции Генриха I в Нормандии были необычайно прочны, экспансия Франции остановлена, а внешняя угроза англонормандской монархии ликвидирована[19].

Германия

К правлению Генриха I относится важное внешнеполитическое достижение — установление дружественных отношений с Германией, которые в дальнейшем стали одним из краеугольных камней английской политики. В 1109 году дочь Генриха I Матильда была обручена с императором Священной Римской империи Генрихом V. По достижении Матильдой совершеннолетия, 7 января 1114 года в Майнце состоялась их свадьба. Последствием этого брака стало тесное сотрудничество двух государств на международной арене, выразившееся в частности в совместных военных операциях против Франции в 1124 году[24]. Развитием политики сближения с Германией стала женитьба Генриха I после смерти его первой супруги на Аделизе Лувенской, дочери Годфрида Бородатого, герцога Нижней Лотарингии и первого ландграфа Брабанта, доминировавшего в имперской части Нидерландов. Этот брак заложил основы тесного экономического и политического сотрудничества и союза Англии и Брабанта, просуществовавшего на протяжении всего средневековья.

Шотландия

С Шотландией Генрих I также поддерживал дружественные отношения. Занятый проблемами на континенте, король не стремился подчинить Шотландию и заботился лишь о безопасности своих северных границ. Именно в этот период началось активное проникновение англонормандского влияния в Шотландию: в 1100 году Генрих женился на Матильде, дочери шотландского короля Малькольма III; её братья, короли Александр I и Давид I, обучались в Англии и также взяли себе в жёны представительниц английской аристократии. По всей видимости, оба они приносили оммаж Генриху I за владения в Англии[25]. Особенно ускорился процесс англизации Шотландии в период правления Давида I (11241153), который привлёк в свою страну большое количество англонормандских рыцарей, наделив их землями, и начал преобразование государственной и социальной системы Шотландии по английскому феодальному образцу. К середине XII века английский язык стал господствующим в Лотиане и других равнинных регионах южной Шотландии. Сам Давид I был воспитан в англонормандской культурной традиции, участвовал в войнах Генриха I в Нормандии, а по праву своей жены владел обширными земельными владениями в Англии и титулом графа Хантингдона. Он одним из первых в 1127 году признал наследницей английского престола дочь Генриха I Матильду и после смерти Генриха стал наиболее верным её сторонником в борьбе за корону Англии[26].

Уэльс

См. также: Нормандская экспансия в Уэльсе.

К началу правления Генриха I англонормандские бароны, глубоко продвинувшиеся на территорию Уэльса в 1080-х годах, были отброшены к прежним границам в результате восстания 1094 года. Попытка короля восстановить позиции в Северном Уэльсе и предпринятая для этого экспедиция в Гвинед в 1114 году провалилась: валлийцы избегали сражений и Генриху I не удалось достичь ничего, кроме признания Грифидом ап Кинаном, королём Гвинеда, номинального сюзеренитета Англии[27]. После ухода армии Генриха нормандцы были вытеснены за Клуид. В Среднем Уэльсе падение Роберта Беллемского, графа Шрусбери, в 1102 году, также резко ослабило английское влияние, что привело к возрождению могущества валлийского королевства Поуис. Однако авантюры Оуайна ап Кадугана[сн 2] привели к конфронтации с королём Англии, в результате чего к 1116 года территория и влияние Поуиса сильно сократились, а его правители фактически утратили независимость[28].

В Южном Уэльсе правление Генриха I было периодом консолидации англонормандской власти. Южная оконечность Пембрукшира была колонизована фламандцами, практически вытеснившими отсюда коренное население. Кередигион в 1110 году перешёл под власть Гилберта де Клера; Брекнок стал владением Миля Глостерского, лорда-констебля Англии; Гламорган был завоёван Робертом Фитц-Хэмоном, а после его смерти был пожалован королём своему незаконному сыну Роберту. Нормандские феодалы утвердились и в других областях Южного Уэльса, а территория, сохранявшаяся под контролем местных князей, сократилась до нескольких кантревов. К 1135 году южная часть Уэльса фактически превратилась в английскую провинцию[28]. Однако власть нормандцев всё ещё оставалась непрочной: сразу после смерти Генриха I вспыхнуло массовое восстание валлийцев, приведшее к восстановлению королевства Дехейбарт[27].

Проблема наследования и смерть

Короли Англии
Нормандская династия
Вильгельм I Завоеватель
   Роберт III Куртгёз
   Вильгельм II Руфус
   Адела Нормандская
   Генрих I Боклерк
Роберт III Куртгёз
   Вильгельм Клитон
Вильгельм II Руфус
Генрих I Боклерк
   Императрица Матильда
   Вильгельм Аделин
   Роберт Глостерский
   Реджинальд Фиц-Рой
Стефан Блуаский
   Евстахий IV Булонский
   Вильгельм Булонский
   Мария Булонская

От брака с Матильдой Шотландской Генрих I имел двух детей: дочь Матильду и сына Вильгельма. Вильгельм был признан наследником Англии и Нормандии, однако 25 ноября 1120 года «Белый корабль», на котором Вильгельм возвращался в Англию, потерпел крушение и все находившиеся на борту погибли[29]. Это резко обострило династическую проблему: единственным потомком Вильгельма Завоевателя по мужской линии остался Вильгельм Клитон, сын находившегося в тюрьме нормандского герцога Роберта Куртгёза и главный противник Генриха I на континенте. Отсутствие законных сыновей заставило Генриха в 1121 году жениться во второй раз, однако брак с Аделизой Лувенской оказался бездетным. Король приблизил к себе Стефана Блуаского, сына своей сестры Аделы Нормандской, которому предполагал передать престол в случае смерти короля. Но в 1125 году скончался император Генрих V, муж дочери Генриха I Матильды, и она получила возможность вернуться в Англию. Уже в 1127 году Генрих объявил Матильду своей наследницей и заставил англонормандских баронов принести ей клятву верности[8]. В следующем году Матильда вышла замуж за Жоффруа Плантагенета, правителя и наследника Анжуйского графства, от которого в 1133 году родился сын Генрих. Это, казалось, решило вопрос наследования Англии. Однако значительная часть англонормандской аристократии с недовольством относилась к передаче престола женщине и перспективе воцарения в стране Анжуйской династии[30].

В августе 1133 году Генрих I отправился в Нормандию. Последние годы жизни он провёл здесь со своим внуком, не имея возможности вернуться в Англию из-за волнений местных баронов, инспирированных Жоффруа Плантагенетом и Матильдой. 25 ноября 1135 года в Лион-ла-Форе, недалеко от Руана, король неожиданно заболел, предположительно отравившись миногами. 1 декабря Генрих I скончался. Его тело было перевезено в Англию и захоронено в основанном королём аббатстве Рединг[31].

Во время Реформации XVI века аббатство было разрушено и точное место захоронения короля долгое время было неизвестно. В 2016 году британские археологи заявили, что обнаружили с помощью георадара предполагаемую могилу короля Генриха I. По сообщению британской телерадиокомпании BBC, захоронение расположено под автостоянкой на территории закрывшейся в 2013 году Редингской тюрьмы, которая раньше принадлежала одноименному монастырю. Было получено разрешение британского Министерства юстиции, на основании которого планируется начать раскопки осенью 2016 года[32].

Хотя в течение своего правления Генриху I удалось значительно укрепить центральную власть в стране, отразить внешние угрозы и подавить выступления внутренней оппозиции, в стратегическом плане его достижения были невелики. По-прежнему сохранялась враждебность соседних государств, прежде всего Франции и Анжуйского графства, а высокий уровень централизации привёл к росту недовольства англонормандской аристократии, главной опоры монархии[2]. Сразу после смерти Генриха I бароны отказались исполнять клятву верности, данную его дочери Матильде, и, рассчитывая восстановить своё влияние в стране, избрали королём Стефана Блуаского. Это стало началом гражданской войны и анархии в Англии, растянувшихся почти на два десятилетия. Лишь в 1154 году, со вступлением на престол сына Матильды Генриха II, конфликт был разрешён, а в стране воцарилась династия Плантагенетов[33].

Дети

По признанию современных ему хронистов, Генрих I отличался особенным сладострастием. Помимо двух законных жён, он имел множество любовниц, а по количеству незаконнорождённых детей Генрих I считается рекордсменом среди всех английских королей: у него их было, по разным подсчётам, от 20 до 25[34]. Зачастую установить материнство детей короля не представляется возможным. В законном браке с Матильдой Шотландской рождены были всего двое:

От второго брака с Аделизой Лувенской Генрих I детей не имел. Среди многочисленных любовниц короля выделялись Нест, дочь Риса ап Теудура, короля Дехейбарта, за свою красоту прозванная «валлийской Еленой», и Изабелла де Бомон, дочь Роберта де Бомона, 1-го графа Лестера. Наиболее известными из побочных детей Генриха I были:

Полный перечень побочных детей короля Генриха I см. [genealogy.euweb.cz/normandy/normandy.html#H1 на сайте Genealogy.eu]

Напишите отзыв о статье "Генрих I (король Англии)"

Примечания

Сноски

  1. Настоящее имя первой жены Генриха I была Эдита, но при бракосочетании она переменила своё имя на Матильду в честь матери короля.
  2. Оуайн похитил Нест, «валлийскую Елену», бывшую любовницу короля Генриха I и жену Джеральда Виндзорского.

Источники

  1. 1 2 3 Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 682—687.
  2. 1 2 3 4 Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 680.
  3. Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 691—692.
  4. 1 2 3 4 Вильям Мальмсберийский. [www.vostlit.info/Texts/rus/William_Malm/frametext.htm Gesta Regum Anglorum Русский перевод]. Проверено 7 декабря 2009. [www.webcitation.org/613793Sfl Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  5. 1 2 Барлоу Ф. Вильгельм I и нормандское завоевание Англии. — С. 285.
  6. Джуэтт С. О. Завоевание Англии норманнами. — Мн.: Харвест, 2003. — С. 277.
  7. Джуэтт С. О. Завоевание Англии норманнами. — Мн.: Харвест, 2003. — С. 283.
  8. 1 2 3 Рыжов К. В. Все монархи мира. Западная Европа. — М.: Вече, 2001. — С. 82.
  9. 1 2 3 Джуэтт С. О. Завоевание Англии норманнами. — Мн.: Харвест, 2003. — С. 288—292.
  10. 1 2 Ордерик Виталий. [www.fordham.edu/halsall/source/orderic.html On Henry I From the Ecclesiastical History]. Проверено 7 декабря 2009. [www.webcitation.org/619syC9iC Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  11. Дуглас Д. Ч. Норманны от завоеваний к достижениям. — СПб.: Евразия, 2003. — С. 86.
  12. Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 684.
  13. Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 687—688.
  14. Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 682.
  15. под редакцией Лависса Э. и Рамбо А. «Эпоха крестовых походов». — Москва: АСТ, 2006. — С. 725.
  16. под редакцией Лависса Э. и Рамбо А. «Эпоха крестовых походов». — Москва: АСТ, 2005. — С. 687.
  17. 1 2 Дуглас Д. Ч. Норманны от завоеваний к достижениям. — СПб.: Евразия, 2000. — С. 208.
  18. Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 681—683.
  19. 1 2 Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 422—423.
  20. Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 421.
  21. Харперская энциклопедия военной истории Дюпюи Р. Э. и Дюпюи Т. Н. Все войны мировой истории. Книга 2 1000—1500 годы. — М.: АСТ, 2004. — С. 22.
  22. Ордерик Виталий. [www.deremilitari.org/RESOURCES/SOURCES/bremule.htm Battle of Bremule, according to Orderic Vitalis]. Проверено 12 декабря 2009. [www.webcitation.org/619syblif Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  23. Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 681.
  24. Егер О. Всемирная история. — М.: АСТ, 1999. — Т. 2 «Средние века». — С. 285.
  25. Duncan, A.A.M. Scotland: Making of the Kingdom. — Edinburgh, 1975, ISBN 978-0-901824-83-7
  26. Харперская энциклопедия военной истории Дюпюи Р. Э. и Дюпюи Т. Н. Все войны мировой истории. Книга 2 1000—1500 годы. — М., 2004. — С. 28.
  27. 1 2 Анналы. [ulfdalir.ru/sources/43/613/614 Хроника принцев]. Проверено 10 декабря 2009. [www.webcitation.org/619sz6RnP Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  28. 1 2 Фортин Д. У. [brude.narod.ru/fortin.htm История Уэльса]. Проверено 10 декабря 2009. [www.webcitation.org/619t0dmcB Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  29. Джуэтт С. О. Завоевание Англии норманнами. — Мн.: Харвест, 2003. — С. 291.
  30. Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 691.
  31. Англосаксонские хроники. [ulfdalir.ru/sources/43/444/448/456 Anglo-Saxon Chronicle 1102—1154  (англ.)]. Проверено 12 декабря 2009. [www.webcitation.org/619t1K0QV Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  32. [rg.ru/2016/09/14/predpolagaemuiu-mogilu-korolia-genriha-i-nashli-pod-tiuremnoj-parkovkoj.html Предполагаемую могилу короля Генриха I нашли под тюремной парковкой]. Проверено 15 сентября 2016.
  33. Эпоха крестовых походов / под редакцией Лависса Э. и Рамбо А.. — М.: АСТ, 2005. — С. 695.
  34. Сайт Genealogy.eu. [genealogy.euweb.cz/normandy/normandy.html#H1 Normandy family/HENRY I Beauclerc]. Проверено 7 декабря 2009. [www.webcitation.org/619t2gihe Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].

Ссылки

  • Вильям Мальмсберийский. Gesta Regum Anglorum. [www.vostlit.info/Texts/rus/William_Malm/frametext.htm Извлечения о Генрихе I в переводе на русский язык]
  • Ордерик Виталий. Ecclesiastical History. [www.fordham.edu/halsall/source/orderic.html Извлечения о Генрихе I в переводе на английский язык]
  • [ulfdalir.ru/sources/43/444/448/456 Англосаксонская хроника 1102—1154]  (англ.)
  • [www.genealogics.org/getperson.php?personID=I00000238&tree=LEO Генеалогия Генриха I]  (англ.)
  • [www.datesofhistory.com/Henry-I-England.biog.html Хронология правления Генриха I]  (англ.)
  • [www.royal.gov.uk/output/Page54.asp Биография Генриха I на сайте Британского королевского дома]  (англ.)

Литература


Предшественник:
Вильгельм II
Король Англии
11001135
Преемник:
Стефан Блуаский
Предшественник:
Роберт III Куртгёз
Герцог Нормандии
11061135
Преемник:
Стефан Блуаский

Отрывок, характеризующий Генрих I (король Англии)

Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.