Генрих I Птицелов

Генрих I Птицелов нем. Heinrich der Vogeler<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Генрих I. Иллюстрация из анонимной хроники, сделанной для императора Генриха V (1112/1114 год)</td></tr>
герцог Саксонии
30 ноября 912 — 2 июля 936
Предшественник:	Оттон I Сиятельный
Преемник:	Оттон II Великий
король Восточно-Франкского королевства
6 мая 919 — 2 июля 936
Предшественник:	Конрад I Франконский
Преемник:	Оттон I Великий
Рождение:	ок. 876
Смерть:	2 июля 936(0936-07-02) Мемлебен
Место погребения:	Кведлинбургское аббатство
Род:	Людольфинги
Отец:	Оттон I Сиятельный
Мать:	Гедвига фон Бабенберг
Супруга:	1-я: Хатебурга Мерзебургская 2-я: Матильда Вестфальская
Дети:	От 1-го брака: сын: Танкмар От 2-го брака: сыновья: Оттон I Великий, Генрих I, Бруно (Брюнон) дочери: Герберга Саксонская, Эдвига Саксонская

Ге́нрих I Птицело́в (нем. Heinrich der Vogeler; ок. 876 — 2 июля 936, Мемлебен) — герцог Саксонии с 912 года, с 919 года — первый король Восточно-Франкского королевства (Германии) из Саксонской династии (Людольфингов).

Во время своего правления Генрих проводил наступательную внешнюю политику. Талантливый правитель и искусный политик, он смог значительно укрепить Германское королевство, расширив его территорию за счёт присоединения Лотарингии. Для обороны от набегов венгров Генрих строил укреплённые поселения (бурги) и создал мощную конницу, что позволило ему добиться решающей победы при Риаде. Во время правления Генриха началось завоевание полабских славян. В результате его походов ряд славянских племён, земли которых прилегали к территории королевства, стали данниками короля Германии. На момент своей смерти Генрих был одним из самых могущественных правителей Европы.

Молодые годы

Наследник герцогства

Происхождение

Генрих происходил из знатного и могущественного остфальского рода Людольфингов. По легенде, династия происходила от саксонского вождя времён походов Карла Великого Бруно Энгернского, отделившегося с энграми и остфалами от язычников саксов. Однако по первичным источникам генеалогия прослеживается только с середины IX века, когда упоминается Людольф, граф в Восточной Саксонии (Остфалии), по имени которого династия и получила своё название. Позднейшие хронисты упоминают его как герцога восточных саксов (лат. dux orientalis Saxonum). Герцогами Саксонии называются и сыновья Людольфа, Бруно и Оттон I.

Младшим из троих сыновей герцога Саксонии Оттона I Сиятельного и Гедвиги Бабенбергской был Генрих, будущий король. Точный год его рождения неизвестен, но предполагается, что он родился около 876 года. О детстве и юности Генриха в исторических источниках ничего не сообщается: в них он начинает упоминаться уже в достаточно зрелом возрасте. Его старшие братья умерли ещё при жизни отца, в результате чего Генрих стал наследником Саксонии.

Браки Генриха

В 906 году Генрих, которому в тот момент было около 30 лет, женился на Хатебурге, дочери графа Эрвина, вероятно, владевшего областью около города Мерзебург. Титмар Мерзебургский сообщает, что Генрих настойчиво предлагал ей руку и сердце «ради её красоты и пользы от наследования богатства». Церковные власти препятствовали этому браку, поскольку Хатебурга к тому времени успела уже овдоветь и удалиться в монастырь, но это не остановило Генриха. От этого брака родился единственный сын Танкмар. Впрочем, в 909 году Генрих и Хатебурга развелись.

Поводом для развода послужила незаконность заключения брака. Одновременно незаконнорождённым стал и старший сын Генриха, Танкмар, который в одной из хроник времён наследника Генриха, Оттона I Великого, назван «братом короля, рождённым от наложницы». Истинной же причиной развода стало изменившееся положение Генриха: его старшие братья, Танкмар и Людольф, к тому моменту уже умерли, что сделало Генриха наследником отца. Для упрочнения своего положения Генрих и решил найти более знатную супругу. После развода Хатебурга удалилась в монастырь, однако её приданое Генрих удержал за собой. Его новой избранницей стала Матильда, происходившая из богатого и знатного вестфальского рода, восходящего к знаменитому вождю саксов VIII века Видукинду. Благодаря этому браку Генрих смог распространить своё влияние на Вестфалию.

Первый поход

Ко времени первого брака относится первый самостоятельный военный поход Генриха. Мерзебург, который он получил в приданое за Хатебургой, находился на границе с территорией, заселённой славянским племенем далеминцев. Инициатором похода стал герцог Оттон, отец Генриха. Выступив из Мерзебурга, Генрих смог одержать над славянами лёгкую победу, однако далеминцы призвали себе на помощь венгров, вторгшихся в Саксонию и жестоко опустошивших её. Многие жители Саксонии погибли или были угнаны в неволю.

Правление в Саксонии

Саксония в начале IX века

Во время правления Людовика IV Дитяти королевская власть в Восточно-Франкском королевстве была слаба. Вместо малолетнего короля правили архиепископ Майнца и епископы Констанца и Аугсбурга, которые больше заботились об интересах церкви, чем единого государства. Благодаря этому значительно усилились племенные герцогства, в том числе и Саксония, герцог которой, Оттон, сумел добиться значительной концентрации власти в своих руках, а после гибели в 908 году маркграфа Тюрингии Бурхарда присоединил к Саксонии ещё и его владения.

Избрание королём Конрада I Франконского

В 911 году умер король Людовик Дитя, а с ним угасла и восточнофранкская ветвь Каролингов. Главным претендентом на королевство, согласно древнегерманскому обычаю, был король Западно-Франкского королевства Карл III Простоватый, однако германская знать отказалась признать его права, решив избрать нового короля из числа герцогов королевства. Первоначально корона была предложена Оттону Саксонскому, но 75-летний герцог отказался. В итоге, в ноябре 911 года в Форхайме новым королём был избран герцог Франконии Конрад. Его восхождение на престол было поддержано герцогами Саксонии, Баварии и Швабии. Однако вскоре новый король поссорился с правителями всех герцогств.

Конфликт Генриха с королём Конрадом

Оттон умер в следующем, 912 году, новым герцогом Саксонии стал Генрих. Вскоре после этого король Конрад, стремившийся уменьшить власть племенных герцогов, правивших в своих владениях как суверенные правители, потребовал от Генриха вернуть Тюрингию, присоединённую к Саксонии его отцом. Герцог ответил отказом и, более того, захватил саксонские и тюрингские владения верного вассала короля, архиепископа Майнца Гаттона. Во время конфликта с Генрихом, в 913 году, Гаттон умер.

В это время Конрад, занятый борьбой против герцога Швабии Эрхангера, не мог воевать против Генриха. Только в 915 году брат Конрада, герцог Франконии Эбергард, напал на владения Генриха, но в битве при Эресбурге был разбит. После этого Генрих вторгся во Франконию, однако, узнав о приближении войска под командованием самого короля Конрада, отступил в Саксонию. Конрад преследовал саксонцев до Гроны под Гёттингеном, но не смог одержать победу над мятежным герцогом. В итоге, Конрад предпочёл договориться с Генрихом, который признал его королём, но сохранил полную власть над всеми своими владениями, что было вынужденно признано Конрадом. В дальнейшем Генрих с королём не конфликтовал. Возможно, что именно тогда Конрад I пообещал Генриху право наследования трона, но доказательств этого нет.

Правление в Германии

Избрание Генриха королём Германии

23 декабря 918 года умер бездетный король Конрад. По сообщению Видукинда Корвейского, чувствуя приближение смерти, Конрад велел своему брату Эберхарду отказаться от притязаний на престол и передать знаки королевской власти — меч и венец франкских королей, священное копьё и королевскую порфиру — герцогу Генриху Саксонскому. Хотя ряд историков и подвергали сообщение Видукинда сомнению, но его известия подтверждают «Продолжатель Регино» и Лиутпранд Кремонский. Эберхард выполнил волю брата, после чего хранил верность Генриху до его смерти.

Существует рассказ, согласно которому гонцы с известием об избрании Генриха королём застали его, когда он занимался ловлей птиц. Хотя достоверность данного рассказа подвергается историками сомнению (у Видукинда отсутствуют такие подробности), в историографии, начиная с XII века, за Генрихом закрепилось прозвище «Птицелов».

Несмотря на волю Конрада, выборы нового короля затянулись. Только в мае 919 года во Фрицларе, располагавшемся на границе Саксонского и Франконского герцогств, собралась саксонская и бо́льшая часть франконской знати, которые провозгласили королём Генриха. Однако баварская знать и оставшаяся часть франконской отказались признать Генриха сюзереном, избрав своим правителем герцога Баварии Арнульфа. Швабская знать в выборах не участвовала, хотя, по сообщению некоторых анналов, часть швабского духовенства поддержала Генриха.

Несмотря на то, что архиепископ Майнца Херигер предложил помазать и короновать Генриха, тот отказался. Причиной этого Видукинд называет скромность Генриха, однако, по мнению историков, здесь проявилась предусмотрительность Генриха, не желавшего зависеть от воли церковных иерархов, которые при Конраде пользовались огромным влиянием. Однако с этого момента он именовал себя королём, носил корону и использовал королевскую печать. Духовенству не очень понравилось, что Генрих проигнорировал формальную процедуру, однако новый король, желая привлечь на свою сторону церковь, назначил канцлером королевства архиепископа Херигера, чем поставил его в зависимость от себя. Также Генрих признал за поддержавшим его Эберхардом титул герцога Франконского.

Подчинение Швабии и Баварии

Германские герцогства в начале правления Генриха

Одной из первых задач Генриха после избрания королём было добиться признания своего титула среди остальных герцогов. В момент смерти Конрада в состав Восточно-Франкского королевства входило четыре так называемых племенных герцогства: Саксония (с Тюрингией), Бавария, Франкония и Швабия. Саксонское герцогство находилось под контролем самого Генриха, герцог Франконии Эберхард признал власть Генриха, однако герцоги Швабии и Баварии за время правления Людовика IV и Конрада I добились значительной самостоятельности, практически не подчиняясь королю. Несмотря на то, что Генрих в момент избрания был самым могущественным магнатом королевства, сразу же подчинить герцогов своей власти он не смог. Для того чтобы добиться признания герцогов Баварии и Швабии, Генрих постарался достигнуть с ними компромисса.

Первым шагом был отказ от политики Конрада, опиравшегося при борьбе с герцогами на церковных иерархов. По мнению историков, именно этим было вызвано уклонение от коронации в Фрисларе. Однако герцоги Баварии и Швабии не стремились признавать над собой королевскую власть: герцог Баварии Арнульф сам был провозглашён своими сторонниками королём, а герцог Швабии Бурхард II занял выжидательную позицию. Тогда Генрих перешёл к активным действиям.

Подчинение Швабии

Вначале он выступил против герцога Швабии Бурхарда, который был менее серьёзным противником. Бурхарду удалось утвердиться в Швабии после казни Конрадом I герцога Эрхангера. Однако власть его в герцогстве не была прочной. Кроме того, Бурхарду пришлось вести борьбу с королём Верхней Бургундии Рудольфом II, владения которого граничили со Швабией. В итоге, когда Генрих с армией вторгся на территорию Швабии, герцог Бурхард предпочёл признать над собой власть короля. В награду за это Генрих не только признал титул Бурхарда, но и сохранил за тем право повелевать швабской церковью. Кроме того, таким образом Генрих обеспечил защиту своего королевства от правителя Верхней Бургундии.

Подчинение Баварии

Следующей целью Генриха стало подчинение Баварии. В отличие от Бурхарда, герцог Арнульф приготовился дать отпор королевской армии и оказал ожесточённое сопротивление. Первый поход Генриха в Баварию в 920 году окончился неудачно. Однако после того, как Генрих осадил Регенсбург, где укрылся Арнульф, тот предпочёл заключить мир с королём. Арнульф отказался от прав на корону, признав Генриха королём. Взамен Арнульф сохранил обширные герцогские полномочия, а также получил право назначать епископов в Баварии. По словам Лиутпранда Кремонского, Генрих также признал за Арнульфом право свободно вести войну. Таким образом, Генрих добился своей цели, подчинив последнее племенное герцогство своей власти.

В результате уже к 921 году Генрих I смог восстановить единство Восточно-Франкского королевства, в котором, однако, герцоги сохранили обширные права в своих владениях.

Отношения с Западно-Франкским королевством и подчинение Лотарингии

Разобравшись с внутренними проблемами королевства и упрочив в нём свою власть, Генрих смог перейти к внешнеполитическим задачам, успешное решение которых подняло его престиж.

Лотарингский вопрос

Одной из них стал лотарингский вопрос. По Мерсенскому договору 870 года часть королевства Лотарингия к востоку от Мозеля оказалась подчинена королям Восточно-Франкского королевства, а в 879 году король Людовик III Младший, воспользовавшись смутой в Западно-Франкском королевстве, смог присоединить к своим владениям и западную часть Лотарингии. В 895 году император Арнульф Каринтийский выделил Лотарингию в качестве королевства своему незаконному сыну Цвентибольду. Однако против него выступила знать, которую возглавлял Ренье Длинная Шея, вступивший в союз с королём Франции Карлом III Простоватым. В результате Цвентибольд был убит 13 августа 900 года в одном из сражений, а фактическим правителем Лотарингии стал Ренье.

После смерти короля Людовика IV Дитя лотарингская знать, которую возглавлял Ренье Длинная Шея, отказалась признать своим правителем Конрада I Франконского, поскольку он не был Каролингом. Чтобы сохранить свою власть, в 911 году Ренье присягнул королю Западно-Франкского королевства Карлу III Простоватому. В результате этого Лотарингия вошла в состав Западно-Франкского королевства, сохранив при этом самостоятельность, поскольку Карл не имел возможностей утвердить в Лотарингии свою власть. Все попытки Конрада вернуть Лотарингию оказались безуспешными, и после 913 года он смирился с её потерей.

Конфликт 920—921 годов

После смерти Ренье его владения унаследовал старший сын, Гизельберт. Вскоре он поссорился с Карлом Простоватым и, желая получить королевскую корону, в 920 году поднял окончившееся неудачей восстание против короля Франции. Генрих решил поддержать Гизельберта, но его поход (920) успехом не увенчался. В итоге Гизельберт был вынужден бежать в Германию, где нашёл пристанище при королевском дворе. Вскоре Генриху удалось примирить Гизельберта с Карлом. Более того, король Западно-Франкского государства признал за Гизельбертом герцогский титул.

В 921 году мир между Карлом Простоватым и Генрихом I был нарушен. Король западных франков, желавший расширить свои владения, вторгся в Эльзас, который он пытался захватить ещё после смерти Людовика IV Дитя. Однако его армия дошла только до Вормса. Около города он узнал о том, что здесь собирается армия короля Генриха, после чего спешно вернулся в свои владения. В итоге 7 ноября 921 года Карл встретился с правителем Германии около города Бонна, на корабле посреди Рейна. В результате переговоров 11 марта было заключено перемирие (Боннский договор), принёсшее Генриху большой внешнеполитический успех: он обеспечил ему, не Каролингу, признание западнофранкского Каролинга. При этом Карл называл Генриха «своим другом, восточным королём», а Генрих Карла — «Божьей милостью королём западных франков». По договору Генрих признал Карла сеньором левобережной Лотарингии.

Мир с Робертом I Французским

В 922 году западнофранкская знать, недовольная политикой Карла Простоватого, избрала из своей среды нового короля в противовес Карлу. Им стал маркиз Нейстрии Роберт I Парижский. В числе поддержавших Роберта был и Гизельберт Лотарингский. В начале 923 года Роберт встретился в Лотарингии с Генрихом I. Источники не сообщают о том, каких договорённостей они достигли. По мнению историков, вероятнее всего, были подтверждены условия Боннского договора. Однако вскоре Роберт погиб в битве при Суассоне, а Карл Простоватый попал в плен к графу Герберту II де Вермандуа, где он умер в 929 году.

Присоединение Лотарингии

Новым королём Западно-Франкского королевства стал герцог Бургундии Рауль, избрание которого отказался признать Гизельберт Лотарингский. В отличие от Карла Простоватого, происходившего из династии Каролингов, Рауль не имел династических прав на Лотарингию, и после того, как новый король захватил одну из крепостей в Эльзасе, Гизельберт и архиепископ Трира Руотгер призвали на помощь правителя Германии. Воспользовавшись сложившейся ситуацией, Генрих в 923 году организовал поход в Лотарингию, захватив области вдоль Мозеля и Мааса. Когда же Гизельберт в очередной раз решил переменить лагерь и в 925 году перешёл на сторону короля Рауля, германский монарх предпринял новый поход. Вскоре Лотарингия полностью перешла под контроль Генриха I. По сообщению хрониста Флодоарда, вся лотарингская знать присягнула Генриху. Король Рауль, положение которого в Западно-Франкском королевстве было шатким, не смог противостоять захвату Лотарингии правителем Германии, который включил её в состав своего королевства.

Гизельберт, попавший в плен к Генриху, был вынужден покориться его власти, а тот не только признал герцогский титул Гизельберта, но и в 928 году выдал за него замуж свою дочь Гербергу. Благодаря этому Лотарингия оказалась прочно привязана к Германии, став пятым племенным герцогством в её составе.

Присоединение Лотарингии к Германскому королевству стало важным событием в германской истории и обеспечило Генриху перевес над правителями Западно-Франкского королевства. Кроме того, это событие стало одной из социально-экономических и политических предпосылок для возникновения в дальнейшем Священной Римской империи.

Отношения с королём западных франков Раулем

В дальнейшем Генрих I умело использовал междоусобицы в Западно-Франкском королевстве для увеличения влияния Германского королевства в европейских делах. Первоначально он продолжал поддерживать оппозиционных королю Раулю французских князей — Герберта II де Вермандуа и Гуго Великого (сын короля Роберта I), которые не раз посещали короля Германии. После смерти в 929 году Карла Простоватого Гуго Великий помирился с Раулем, что вынудило Герберта, опасавшегося потерять захваченные им Реймс и Лан, присягнуть Генриху I.

Однако король Рауль, обеспокоенный подобным союзом, в свою очередь, стал искать контактов с Генрихом I. Рауль, не будучи Каролингом, не имел династических прав на Лотарингию. Стремясь укрепить свои позиции в Западно-Франкском королевстве, Рауль предпочёл не пытаться вернуть утраченные в ходе конфликта с правителем Германии территории и отправил к Генриху послов с предложением заключить мир. Генрих I счёл, что для него союз с королём Раулем, проявившим себя хорошим правителем, был предпочтительнее союза с ненадёжным Гербертом II де Вермандуа. Однако полное поражение Герберта, некоторые владения которого были захвачены королём Раулем и присоединившимся к нему герцогом Лотарингии Гизельбертом, также не отвечало интересам Генриха I. Он принял бежавшего в Германию Герберта, но не мог ничего предпринять до завершения войн против венгров, славян и датчан. Только после окончания военных действий Генрих послал представительное посольство к Раулю. В состав посольства вошли герцоги Гизельберт Лотарингский и Эбергард Франконский, а также ряд лотарингских епископов, целью посольства было способствовать заключению мира между королём Раулем и Гербертом II де Вермандуа.

В июне 935 года в Лотарингии Генрих встретился с королём Западно-Франкского королевства Раулем, а также с королём Бургундии Рудольфом II. Итогом этой встречи было заключение мира между королём Раулем и Гербертом II де Вермандуа, получившим назад захваченные ранее свои владения. Кроме того, между тремя королями был заключён договор о дружбе. Эта встреча, фактически, означала признание главенства Германского королевства над своими более слабыми соседями. И она была апофеозом могущества Генриха I, что могло позволить ему в будущем претендовать на императорскую корону. Однако скорая смерть не дала Генриху возможности осуществить свои планы.

Борьба с венграми, славянами и датчанами

Венгерские вторжения 919—926 годов

Одной из самых серьёзных проблем, с которой сталкивались правители Германии в первой половине X века, были набеги венгров, опустошавших территорию королевства. Королю Конраду I с набегами справиться не удалось, он предоставил бороться против них герцогам. Хотя в 913 году герцоги Баварии и Швабии смогли нанести поражение вторгшимся венграм, но этот успех так и остался единичным, и после него венгры продолжили свои нападения.

Став королём, Генрих I также столкнулся с этой проблемой, однако и ему в первое время пришлось испытать ряд неудач. Во время вторжений в 919, 924 и 926 годах король ничего не мог противопоставить венграм, опустошившим разные области королевства. В том числе оказался разграблен и сожжён и знаменитый Санкт-Галленский монастырь, который был крупным культурным центром Германии. В 926 году в Саксонии Генрих I попытался дать венграм отпор, однако был разбит и укрылся в замке Верла. Однако при этом Генриху повезло захватить в плен одного из венгерских вождей, в обмен на освобождение которого и выплату большой ежегодной дани король смог заключить девятилетнее перемирие. В результате этого соглашения набеги на территорию Германии временно прекратились.

Строительство бургов

Выигранное в результате перемирия время Генрих I использовал для организации обороны от набегов. В ноябре 926 года на съезде знати в Вормсе был принят Burgenordnung — устав, согласно которому началось строительство крепостей (бургов), гарнизоны которых набирали из местных крестьян. Видукинд Корвейский довольно подробно описывал организацию подобных поселений. По его сообщению, крестьяне-воины (лат. milites agrarii) объединялись в группы, в которых каждый девятый человек из гарнизона был занят воинской службой, а остальные восемь обязаны были заботиться о его содержании. Бурги должны были служить убежищем для местного населения во время набегов, поэтому в них создавались запасы продовольствия, на которые шла третья часть урожая. В дальнейшем эти крепости выросли в полноценные города, благодаря чему Генрих I прослыл строителем городов. Многие из уже существовавших городов, которые до этого не имели оборонительных укреплений, были окружены каменными стенами. Эти меры были обязательны не только для Саксонии, но и для всех владений королевства.

Походы против славян

Для прямого противостояния венгерской коннице Генрих I создал в Саксонии тяжеловооружённую конницу. По сообщению Видукинда, для того, чтобы её испытать и закалить, король Германии начал проводить завоевательную политику по отношению к западным славянам.

Первая военная кампания была организована против полабских славян. Она началась осенью 928 года, когда Генрих I вторгся на территорию, заселённую племенем гавелян. В это время реки и болота были уже скованы льдом, в результате чего города гавелян оказались без естественной защиты. Во время похода войско Генриха захватило главный город гавелян — Бранибор (сейчас Бранденбург). При этом попал в плен и князь гавелян по имени Тугумир, который был отправлен в Саксонию. Следующей целью Генриха стало племя далеминцев, которые не раз до этого нападали на Тюрингию. Далеминцы оказали армии Генриха упорное сопротивление, однако ему, в итоге, удалось захватить их главный город Гану. Для того чтобы удержать эту территорию, Генрих основал бург, который позже вырос в город Мейсен. Весной 929 года Генрих, призвав на помощь герцога Баварии Арнульфа, вторгся в Чехию. Здесь армии Генриха удалось дойти до Праги, после чего князь Вацлав I признал себя данником короля Германии. Затем Генрих вернулся в Саксонию.

По сообщению Видукинда, во время похода 928—929 годов также были подчинены племена ободритов, вильчан (лютичей) и ротарей. Однако на основании анализа других источников историки сделали вывод, что ободриты были завоёваны только в 931 году, а о подчинении вильчан и ротарей кроме Видукинда никто не сообщает. К августу 929 года Видукинд относит восстание ротарей, против которых были отправлены графы Бернард и Титмар, они разбили ротарей и захватили их главный город Ленцен. В 932 году были подчинены и лужичане.

В результате этих походов восточная граница королевства оказалась окружена поясом зависимых от него славянских племён. При Генрихе эти территории так и не были включены в состав королевства, находясь под управлением собственных князей, плативших дань.

Битва при Риаде

После подчинения славян Генрих I решил, что располагает достаточными силами для борьбы против венгров. В 932 году на собрании знати в Эрфурте было решено прекратить уплату дани венграм. Результатом этого стал ожидаемый набег венгров весной 933 года, и сразу же выяснилось, что меры для защиты владений королевства, предпринятые Генрихом, оказались действенными. При этом венгров отказались поддерживать славяне, даже их старые союзники далеминцы. Узнав о набеге, Генрих собрал армию, в состав которой, по свидетельству Флодоарда, входили представители всех германских племён. Поскольку венгры разделились, то и германская армия была разделена на два отряда: один из них разбил венгров в Южной Саксонии, а основная армия двинулась навстречу наиболее многочисленной армии противника. 15 марта 933 года армия Генриха на реке Унструт недалеко от селения Риаде в Тюрингии разбила венгров. Видукинд сообщает, что все венгры были уничтожены, однако в действительности многие бежали. Лагерь венгров был захвачен, при этом было освобождено много пленников.

Разгром венгров произвёл на современников огромное впечатление. Сообщения о победе содержатся во всех саксонских, баварских, франконских и швабских анналах. Кроме того, значительно вырос авторитет Генриха. Видукинд сообщает, что войско прямо на поле битвы провозгласило Генриха «отцом отечества» (лат. Pater patriae), повелителем (лат. rerim dominus) и императором (лат. Rerum dominus imperatorque ab exercitu appelatus). Возросло и международное влияние Генриха. Здесь проявилась концепция «неримской императорской власти», независимой от папства, восходившей к временам Карла Великого, которая выражала первоначально идею гегемонии одного народа над другими не в универсальном, а в локальном смысле слова. Видукинд, который писал свою хронику после образования Священной Римской империи, воспринял победу Генриха над венграми в свете данной концепции и датой основания империи считает не 962 год, а 933. По мнению исследователей, Генрих планировал принять титул императора, но этому помешала его смерть.

Победа Генриха прекратила на некоторое время набеги венгров и позволила королю сосредоточиться на других делах. В Германии, которой можно было не опасаться нового венгерского нападения, началось восстановление и обновление разрушенных церквей и монастырей, а перед Генрихом встала новая цель — обеспечить защиту северной границы королевства, которой угрожали набеги норманнов, под которыми чаще всего подразумевались датчане.

Война с Данией

В 934 году пришло известие о том, что на смежные с Саксонией земли фризов нападают датчане. Для того чтобы усмирить нападавших, Генриху хватило одного похода. В результате датский король Кнуд согласился заключить мир. По сообщению Видукинда, правитель датчан согласился принять христианство, однако это известие не подтверждается другими источниками.

При Генрихе же начали образовываться пограничные марки для защиты территории от славян и датчан. В результате Генрих восстановил старую Датскую марку, которая располагалась между Эйдером и бухтой Шлей. Этим были созданы предпосылки для распространения в Скандинавии христианства.

Отношения с церковью и знатью

Отношения с церковью

В отличие от своего предшественника, Конрада I, который при управлении королевством опирался на традиции каролингских королей, Генрих I первоначально отошёл от этой политики. Однако по мере роста мощи и упрочнения своей позиции в королевстве наметилось его возвращение к имперским традициям Каролингов, которыми во многом определялась политика короля Генриха в последние годы его правления.

После того как Генрих заключил союз с племенными герцогами, они могли проводить независимую внешнюю политику. Для того чтобы противостоять могуществу герцогов, Генрих, подобно своим предшественникам, сделал ставку на епископов. При этом, если при Конраде I церковь конкурировала за власть с королём, то Генрих постарался подчинить епископов своему влиянию. Для этого он постарался перетянуть в своё окружение епископов, поставив их в зависимость. Так, в 922 году Генрих назначил королевским капелланом архиепископа Майнца Херигера. После этого Генрих создал придворную капеллу, взяв за её основу ту, которая существовала при Карле Великом. В результате епископы потянулись в окружение Генриха.

Отношения со знатью

Для того чтобы привязать и герцогов к королевской власти, Генриху нужно было вывести церковь в племенных герцогствах из подчинения независимых герцогов Швабии, Баварии и Франконии.

В 926 году при попытке помочь своему зятю, королю Верхней Бургундии Рудольфу II, в борьбе за корону Итальянского королевства погиб герцог Швабии Бурхард II. Его сын был ещё ребёнком, и Генрих воспользовался этим обстоятельством, назначив новым герцогом Германа I фон Веттерау. Для того чтобы закрепить своё положение, Герман женился на Регелинде, вдове Бурхарда II. Не имея достаточной поддержки внутри герцогства, Герман был вынужден ориентироваться на короля. Король Генрих сразу же лишил нового герцога права распоряжаться имперской церковью в Швабии, а также запретил ему проводить самостоятельную политику в отношении Бургундского и Итальянского королевств.

Пытался проводить самостоятельную итальянскую политику и герцог Баварии Арнульф. В 934 году он совершил поход в Италию, желая сделать королём своего сына Эберхарда, но эта попытка окончилась неудачей. Такая самостоятельность противоречила интересам Генриха, который имел свои виды на Италию, а также интересам центральной королевской власти. Возможно, что Генрих намеревался подчинить Баварию таким же образом, как и Швабию, но возможности ему такой не представилось. Арнульф пережил Генриха и смог сохранить относительную самостоятельность для своего герцогства.

Начало христианизации славян

При Генрихе I началась христианизация славян-язычников, живших к востоку от королевства. В первую очередь это касалось племён, подчинённых во время славянских походов Генриха 928—929 годов. На этих территориях возводились христианские храмы. Эту политику продолжил и наследник Генриха, Оттон I.

Последние годы правления

Подготовка Генриха к походу на Рим

По сообщению Видукинда, Генрих решил предпринять поход в Рим, но заболел и был вынужден отложить его. К этому известию историки относятся по-разному. В. Гизебрехт сделал предположение, что имеется в виду желание Генриха совершить в Рим паломническую поездку. Часть историков считает это сообщение результатом мифотворчества оттоновской историографии, в результате которой саксонские хронисты X века всячески старались прославлять правителей Саксонской династии. По мнению этих историков, Генрих был здравомыслящим политиком и не мог решиться на подобную авантюру. Так, например, В. Мауренбрехер высказал предположение о том, что Видукинд выдал за план Генриха собственную идею. Другую точку зрения имел Г. Вайтц, который посчитал, что Генрих планировал военный поход в Италию. Эту же точку зрения разделял и Р. Кёпке, исследователь работы Видукинда.

По мнению современных историков, есть косвенные сведения, которые доказывают намерения Генриха отправиться в Рим и короноваться императорской короной. Одним из них является то, что по сообщению Лиутпранда Кремонского Генрих I вынудил короля Бургундии Рудольфа II отдать ему Священное копьё — реликвию, которая считалась копьём Константина I Великого. В обмен Генрих уступил Рудольфу город Базель с окрестными землями. Обладание подобной реликвией делало притязания Генриха I на императорскую корону более существенными. Кроме того, сложившаяся в это время политическая ситуация делала логичной притязания правителя Германии на титул императора. Однако планам Генриха I не суждено было сбыться: им помешала его болезнь и последовавшая за ней смерть.

Государственная ассамблея в Кведлинбурге

Одним из важных решений Генриха было установление порядка престолонаследия. Поскольку его первый брак был аннулирован, то родившийся от него сын Танкмар фактически оказался в положении бастарда. Наследником Генриха считался его старший сын от второго брака, Оттон.

Для того чтобы закрепить положение наследника, в середине сентября 929 года в Кведлинбурге Генрих I собрал знать королевства и огласил несколько важных решений. Королева Матильда после смерти Генриха должна была получить в качестве вдовьей доли пять городов, включая Кведлинбург.

На том же съезде Генрих Птицелов объявил о браке семнадцатилетнего Оттона с англосаксонской принцессой Эдит, сестрой короля Англии Этельстана. При этом Генрих отошёл от практики каролингских монархов, которые предпочитали жениться на представительницах местной знати. По мнению саксонской поэтессы X века Хросвиты Гандерсгеймской, которая написала рифмованную историю императора Оттона I, король Генрих не захотел искать невесту в собственном королевстве, из-за чего обратился к англосаксам. Однако женитьба на англосаксонской принцессе давала Оттону возможность породниться с древней саксонской королевской династией. Одна из сестёр Этельстана была замужем за королём Западно-Франкского королевства Карлом III Простоватым, другая — за маркизом Нейстрии Гуго Великим. Когда Генрих изъявил желание женить своего сына на англосаксонской принцессе, король прислал на выбор двух своих сестёр. Генрих остановил свой выбор на Эдит, а её сестра Эдгива в итоге вышла замуж за Людовика, брата короля Бургундии Рудольфа II, что позволило увеличить в Бургундии германское влияние. Кроме того, брак с англосаксонской принцессой давал в будущем правителям Германии повод вмешиваться в дела английского королевства, а к их двору постоянно прибывали изгнанники и просители из Англии.

Смерть короля Генриха I Птицелова

В 936 году Генрих I Птицелов серьёзно заболел и 2 июля умер в своём пфальце Мемлебен. Перед смертью Генрих созвал съезд князей в Эрфурте и назвал своим преемником сына Оттона. Похоронен он был в основанном и укреплённом им Кведлинбурге, в церкви Святого Петра под алтарём.

Образ Генриха в истории и культуре

Оценка Генриха историографами оттоновского периода

Не сохранилось практически никаких нарративных источников, написанных в период 906—940 годов. Исключение составляют краткие заметки различных анналов (например, «Санкт-Галленских» и «Аламаннских»). Из чуть более поздних работ стоит выделить «Хильдесхаймские анналы» (сохранилась только их краткая редакция), хронику «Продолжателя Регино Прюмского», а также сочинение Саксонского анналиста, которые, вероятно, использовали данные из утраченных ныне источников.

Только во второй половине X века появляются исторические источники так называемой «Оттоновской историографии», в которых описывается в том числе и период правления Генриха I. Они были написаны в то время, когда упрочилось положение Людольфингов как правителей Священной Римской империи. Их сообщения о правлении Генриха I основаны не на информации, полученной из рук очевидцев, а являются преданиями прошедшего времени и отражают уровень осведомлённости историков, а также оценку этих событий людьми эпохи Оттона I и Оттона II.

Одним из важнейших источников является произведение аббата Корвейского монастыря Видукинда «Деяния саксов», созданное около 967—968 годов и посвящённое внучке Генриха I Матильде, аббатисе Кведлинбурга. В первой книге описываются события до смерти Генриха I. Этот труд послужил основой для всех последующих писателей, освещавших данный период. При этом Видукинд, как и все авторы «Оттоновской историографии», прославляет Саксонскую династию. Правление Генриха в это время считается «только» первой ступенью к саксонскому совершенству, которого они достигают при его сыне Оттоне. Некоторые сведения о Генрихе I содержатся и в сочинении «Антаподосис» епископа Лиутпранда Кремонского.

В оттоновской историографии отмечалась эффективность действий Генриха I в деле умиротворения, объединения, интеграции и стабилизации империи. Даже короткие сообщения анналов, относящиеся ко времени правления Генриха, неоднократно подчёркивают, что достижение мира было основной целью короля. Видукинд Корвейский описывает уже первые годы власти Генриха I как время миротворчества и единства. По мнению Видукинда, необычное для того времени сочетание мирных урегулирований и победоносной войны против внешних врагов сделало Генриха величайшим из королей Европы (лат. regum maximus Europae). Будущий архиепископ Адальберт Магдебургский, который продолжал всемирную хронику Регино Прюмского, вводит короля в историю как «ревностного поборника мира» (лат. precipuus pacis sectator), который начал своё правление с «сурового наведения мира».

Начиная с 80-х годов X века Генрих подвергался критике за свой отказ от помазания, в связи с этим он получил прозвище «Меч без рукояти» (лат. ensis sine capulo). Вероятно, на этом основании летописец Флодоард Реймсский отказывает ему в королевском титуле. Также история правления Генриха описывается в «Хронике» епископа Мерзебурга Титмара, написанной в 1012—1017 годах. Источниками для описания периода правления Генриха послужили труд Видукинда, официальные «Кведлинбургские анналы», а также ряд других документов. Будучи деятелем церкви, Титмар Мерзебургский усиленно критиковал Генриха за отказ от помазания, а также за брак с Хатебургой, заключённый вопреки церковным канонам. Кроме того, Титмар подверг критике также зачатие сына Генриха в страстной четверг. В связи с зачатием Генриха, будущего герцога Баварии, в ночь перед страстной пятницей Титмар вспоминает судьбу жителя Магдебурга, который был за такое же прегрешение жестоко наказан. По мнению Титмара, из-за этого род Генриха был проклят, и его потомки погрязли в ссорах и междоусобицах. Лишь с воцарением императора Генриха II «эта картина вражды исчезла и расцвёл, воссияв, цветок доброго мира». Тем не менее, Титмар относится к Генриху I положительно, как основателю династии Оттонов и правителю, создавшему Мерзебургскую епархию.

Исторические интерпретации

Дискуссия Зюбеля и Фикера

Средневековая восточная политика немецкого государства была в XIX веке важной темой научной дискуссии. Исследователи, опираясь на исторический опыт, пытались выяснить, по какому же пути пойдёт национальное объединение Германии — по так называемому великогерманскому или малогерманскому. По существовавшему тогда мнению, немецкие властители средневековья упустили возможность построить самостоятельную восточную политику. Медиевисты XIX века ставили в упрёк разобщённым разноплеменным средневековым правителям то, что они не видели необходимости в сильном национальном государстве. Слишком долго немецкие правители средневековья не имели собственной восточной программы.

Протестантский историк Генрих фон Зюбель определил средневековую имперскую политику как «могилу национального общественного блага».

По мнению историков, отстаивавших в XIX веке «малогерманский путь», национальной задачей немецких королей была «восточная политика», а не «имперская»: ориентированная на распространение влияния на восточные земли, она гарантировала процветание королевства. Генрих I шёл по этому пути, но его сын Оттон направил силы империи в другую сторону. Политика Генриха I была высоко оценена Зюбелем, по его словам, этот король, «звезда чистого света на огромном небе нашего прошлого», был «основателем Германской империи, и […] создателем немецкого народа».

Австрийский историк Юлиус фон Фикер, сторонник присоединения к немецкому государству Австрии, в отличие от Зюбеля, защищал политику средневековых императоров и подчёркивал, прежде всего, национальное и универсальное значение немецкой империи с общеевропейской точки зрения. Разногласия Зюбеля и Фикера отразились в их письменной дискуссии, получившей название спор Зюбеля — Фикера. В конечном счёте точка зрения Фикера, обладавшего бо́льшей силой убеждения, возобладала, однако идеи Зюбеля в позднейшей исследовательской литературе, посвящённой Генриху I, также нашли своих приверженцев в лице Георга фон Белова и Фрица Керна.

Образ Генриха в идеологии национал-социализма

Для идеологов национал-социализма при Генрихе I началось «национальное сплочение немцев», при Оттоне Великом — «сознательная попытка национального укрепления и развития». Вскоре это положение распространилось от учебных центров партии до печатного органа НСДАП Völkischer Beobachter. С другой стороны, Гиммлер и некоторые историки, такие как, например, Франц Людтке, видели только в отце Оттона, Генрихе I, основателя немецкого государства, дело которого было предано сыном. В 1936 году в тысячелетнюю годовщину со дня смерти Генриха, выступая в Кведлинбурге, Гиммлер назвал его ведущей фигурой, «благородным строителем своего народа», «правителем тысячелетия» и «первым среди равных». По утверждению современников (в научной литературе обычно к нему относятся с осторожностью), Гиммлер принял себя за инкарнацию Генриха I. Причиной для чрезвычайного подчёркивания значения этого средневекового властителя могла быть схожесть политических устремлений. Актуальной фигуру Генриха делали его сопротивление клерикальному универсализму и борьба против Франции и славян. Благодаря предпринятому им строительству многочисленных укреплений у бывшей «венгерской границы», он, с точки зрения Гиммлера, явился самым ранним протагонистом ориентации немцев на восток. Тысячная годовщина смерти Генриха была отмечена также появлением больших исследований, посвящённых этому правителю. Для руководителя национального Восточного движения Франца Людтке Генрих своим устремлением на восток готовил появление «большого восточного государства». Перемирие, заключённое им в 926 году с венграми, Людтке сравнивал с «навязанным диктатом мира» 1918 года, который должен быть нарушен. Победа над венграми стала возможной благодаря «мощному единению руководителя и народа». Альфред Тос встроил образ Генриха в своём понимании в «Идеологию крови и почвы».

Опубликованная в 1941 году работа Роберта Хольцмана Geschichte der sächsischen Kaiserzeit долгое время и после войны считалась фундаментальным трудом. Хольцман относил основание империи к 911 году. Генрих оставил её «укреплённой и гарантированной». Разумеется, имперские герцоги ещё не были подчинены и пользовались свободой, и духовная жизнь ещё не была развита. Для Хольцмана самой большой заслугой Генриха было сотрудничество всех племён в победе над венграми. Его сдержанное изложение при описании событий и демифологизированная точка зрения, особенно на восточную политику, отражают основную установку исследований после правления национал-социалистов.

Современные исследования

Вопрос об истоках средневековой империи

Впервые концепция образования немецкой империи в 919 году или вообще в годы правления Генриха была поставлена под сомнение Гердом Телленбахом в 1939 году. Однако представление о формировании немецкой империи как длительном процессе, начавшемся в годы правления Генриха, не оспаривалось. В начале 1970-х годов Карлрихард Брюль, вопреки господствовавшей теории, высказал мнение, что только в период около 1000—1025 годов «Германия и Франция становятся конкретными как сформировавшиеся, независимые величины». По Брюлю Генрих II был первым властителем, которого можно считать немецким королём. Время правления династии Оттонов и позднекаролингский-раннекапетингский периоды для Брюля не были ещё частью соответственно немецкой или французской истории, а определялись им как эпоха действий единых внутрифранкских сил. С 1970-х годов взяло верх убеждение, что «немецкая империя» возникла не как результат какого-то конкретного события, который нужно связывать, например, с одним годом (например, с 919), а стала результатом начавшегося в IX веке процесса, который частично ещё не был завершён в XI—XII веках.

В настоящее время Генрих I и Оттон I уже не считаются символами ранних власти и знати Германии, а скорее представителями архаичного общества.

Оценка правления Генриха

В первом после 1945 года издании «Handbuch der deutschen Geschichte» Хельмут Бойман обозначил период с 919 по 926 годы как «отход от каролингской традиции». Знак этого Бойман видел в уклонении Генриха от помазания, а также в отказе от придворных капеллы и канцелярии. В течение последних трёх лет правления Генрих занял, наконец, положение «западноевропейского гегемона». В конце 1980-х годов Бойман пересмотрел своё предположение об отказе от помазания как программном акте для Людольфингов и, напротив, подчеркнул прагматичное усилие относительно достижения согласованного сотрудничества со всеми ведущими силами империи.

С 1980-х годов основная оценка правления династии Оттонов, начавшегося с Генриха I, формировалась благодаря историкам Йоханнесу Фриду, Герду Альтхофу, Хагену Келлеру и Карлрихарду Брюлю. Появившаяся в 1985 году двойная биография Генриха I и Оттона I стала первым свидетельством нового поворота в исследованиях, посвящённых Генриху. Начало переоценке наследников Каролингов положили Альтхоф и Келлер. Несколько ранее, в 1981—1982 годах, в рамках исследовательского проекта «Образование групп и групповое сознание в Средние века», Альтхоф и Карл Шмид занялись детальным изучением записей в «Книге побратимов» монастыря Райхенау и их сравнением с записями в книгах монастырей, служивших в средние века средством сохранения информации, Святого Галла, Фульды и женского монастыря Ремирмон в Лотарингии. В 825 году количество записей в книге Райхенау упало, а с 929 года произошло их явное увеличение, снова резко понизившееся в 936 году, после смерти Генриха. Подобные записи находятся также в книгах монастырей Святого Галла и Ремиремон и в поминальных книгах Фульдского монастыря. Они демонстрируют тот факт, что эти сообщества внесли имена своих членов для молитв о помощи в книги нескольких монастырей. Генрих доверил возносить молитвы за себя и свою семью в различных местах вместе со светской и духовной знатью. Такие объединения были направлены на внутреннюю и, одновременно, родственную мирскую связь и на взаимную поддержку членов группы во всех обстоятельствах жизни. Генрих подхватил эти отношения с благородными союзами людей, закрытые союзы (amicitia) или союзы, скреплённые взаимной клятвой (pacta), и придал им форму инструмента связи со знатью империи. Поддержка этих отношений считается с тех пор характерной чертой властителя Генриха I. Келлер и Альтхоф показали, что объединение знати вокруг короля в основном базировалось на примирении с ней политическими средствами amicitia и pacta. При изучении политики amicitia исследователям стало известно гораздо больше о самом Генрихе как правителе.

Художественные произведения и поэзия

Образ Генриха нашёл отражение и в культуре. Недостаток письменных источников восполнялся в период высокого и позднего средневековья легендами. Благодаря рассказу о том, что гонцы с известием об избрании Генриха королём застали его, когда он занимался ловлей птиц, в историографии, начиная с XII века, за Генрихом закрепилось прозвище «Птицелов» («der Vogler», «Vögel jagte»), хотя достоверность данного рассказа подвергается историками сомнению (у Видукинда отсутствуют такие подробности, хотя он и упоминает о том, что Генрих любил охотиться).

Начиная с Георга Рюкснера, издавшего в 1566 году «Книгу о турнирах», Генрих стал считаться основателем немецких рыцарских турниров. «Чешская хроника» Гаека из Либочан (1541 год) передаёт сказание о дочери Генриха Елене, якобы похищенной и увезённой в Богемию своим любовником, где она жила много лет уединённо. Заблудившись на охоте, Генрих зашёл в один из замков и нашёл дочь. Он вернулся к её убежищу с войсками и осадил замок. Только угроза Елены, что она и её возлюбленный покончат с жизнью, примирила отца с ней.

В XIX веке под влиянием национально-освободительного движения исторический Генрих стал олицетворением освободителя отечества и представителя немецкой империи. При этом образ Генриха сложился под влиянием стихотворения Иоганна Непомука Фогля «Herr Heinrich sitzt am Vogelherd…» (1835 год), переделанного в 1836 в песню композитором Карлом Лэве. Научная работа Георга Вайца привела к появлению многочисленных исторических драм. Исторические романы Фридриха Палмиэ («Хатебурга», 1883) и Эрнста фон Вильденбруха («Немецкий король», 1908) рассматривали отношения Генриха с Хатебургой.

В опере Рихарда Вагнера «Лоэнгрин» Генрих является одним из действующих лиц, его образ трактован в национально-патриотическом духе.

Генрих Птицелов является антагонистом в компьютерной игре «Return to Castle Wolfenstein». Однако в игре год его смерти указан как 943, а не 936.

Итоги правления

В летописной записи об избрании Генриха I впервые было упомянуто выражение «королевство Германское» (лат. regnum teutonicorum), что нередко считается моментом возникновения на месте Восточно-Франкского королевства нового государства — королевства Германии. За время своего правления Генрих показал себя талантливым правителем и искусным политиком. Главным итогом правления Генриха I были окончательное превращение Германии в самостоятельное государство и разрыв тесных отношений, связывавших её с другими осколками Каролингской империи.

За время своего правления Генрих реорганизовал армию, построил укреплённые поселения (бурги), на месте которых в будущем выросли города, благодаря чему Генрих I прослыл строителем городов. Несмотря на то, что Генрих был скован амбициями знати, ему удалось значительно укрепить Германское королевство, создав предпосылки для возникновения при его наследнике Священной Римской империи. Во время правления Генриха началось завоевание полабских славян, которое продолжилось и при его преемниках. Военные победы над славянами и венграми значительно укрепили авторитет Генриха внутри королевства, а дипломатические успехи повысили авторитет Генриха среди правителей соседних с Германией государств. В итоге его правления Германское королевство стало одним из самых могущественных государств Европы.

Семья

Браки и дети

Король Генрих I был дважды женат. Детьми от этих браков были четыре сына и две дочери:

• 1-я жена: (с 906 года) — Хатебурга Мерзебургская (876—906/909), дочь Эрвина, графа Мерзебурга. Дети:
  • Танкмар (907/909 — 28 июля 938), лишён отцом наследства.
• 2-я жена: (с 909 года) — Матильда Вестфальская (895 — 14 марта 968, Кведлинбург), дочь графа Дитриха фон Рингельхайма. Дети:
  • Оттон I Великий (912—973), король Восточно-Франкского королевства с 936 года, 1-й император Священной Римской империи с 962 года.
  • Герберга Саксонская (913/914 — 969/984); 1-й муж: с 929 года Гизельберт (880/895 — 939), герцог Лотарингии; 2-й муж: с 939 года Людовик IV Заморский (921—954), король Франции.
  • Генрих I (919/922 — 955), герцог Баварии.
  • Гедвига (ок. 922—959/965); муж — с 938 года Гуго Великий (ок. 897—956), герцог Франции
  • Бруно (Брюнон) (ок. 925—965), архиепископ Кёльна с 953 года, герцог Лотарингии с 954 года, канцлер с 940 года.

Предки

Предки Генриха I Птицелова

Бруно (Брунхард) граф в Вестфалии                       Людольф (ок. 805 — 864/866) герцог Саксонии                             Гизелла фон Верла                       Оттон I Светлейший (ок. 836 — 912) герцог Саксонии                                   Биллунг                       Ода                             Эда                       Генрих I Птицелов                                         Поппо I (ум. 839/841) граф в Грапфельде                       Генрих Франконский (ум. 886) маркиз Нейстрии                             Гедвига Франконская                                   Унрош II граф в Тернуа               Эбергард (ок. 810 — 866) маркграф и герцог Фриуля                       Ингельтруда Парижская               Ингельтруда Фриульская                             Людовик I Благочестивый (778—840) император Запада               Гизела (819/822 — 874)                       Юдифь Баварская (805—843)

Литература

Первоисточники

• Адальберт. [www.vostlit.info/Texts/rus/contregino/frametext.htm Продолжение хроники Регино из Прюма] = Adalberts Fortsetzung der Chronik Reginos // Quellen zur Geschichte der saechsischen Kaiserzeit. Ausgewaehlte Quellen zur deutschen Gechichte des Mittelalters. — Darmstadt, 1977. — Т. 8.
• Видукинд Корвейский. Деяния саксов = Res Gestae Saxonicarum. — М.: Наука, 1975. — (Памятники средневековой истории народов центральной и восточной Европы).
• Лиутпранд Кремонский. Антаподосис; Книга об Оттоне; Отчет о посольстве в Константинополь / Перевод с лат. и комментарии И. В. Дьяконова. — М.: «SPSL» — «Русская панорама», 2006. — 192 с. — (MEDIÆVALIA: средневековые литературные памятники и источники). — 1 200 экз. — ISBN 5-93165-160-8.
• Титмар Мерзебургский. Хроника / Пер. с лат. И. В. Дьяконова. — 2-е издание, исправленное. — М.: SPSL — «Русская панорама», 2009. — 254 с. — (MEDIÆVALIA: средневековые литературные памятники и источники). — 1 500 экз. — ISBN 978-5-93165-222-1.
• Флодоард. [www.vostlit.info/Texts/rus/Flodoard/frameFlodoard.htm Анналы]. // Рихер Реймский. История. / Пер. с лат., сост., коммент. и указ. А. В. Тарасовой ; отв. ред. И. С. Филиппов. — М.: РОССПЭН, 1997. — ISBN 5-86004-074-1.

Исследования

• Балакин В. Д. Творцы Священной Римской империи. — М.: Молодая гвардия, 2004. — 356 с. — (Жизнь замечательных людей: Серия биографий; Вып. 1095 (895)). — 5000 экз. — ISBN 5-235-02660-8.
• Бульст-Тиле Мария Луиза, Йордан Карл, Флекенштейн Йозеф. Священная Римская империя: эпоха становления / Пер. с нем. Дробинской К.Л., Неборской Л.Н. под редакцией Ермаченко И.О. — СПб.: Евразия, 2008. — 480 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8071-310-9.
• Егер О.. Всемирная история: в 4 томах. — СПб.: Специальная литература, 1997. — Т. 2: Средние века. — 690 с. — 5000 экз. — ISBN 5-87685-085-3.
• Люблинская А. Д.. Источниковедение истории средних веков. — Л.: Издательство Ленинградского университета, 1955. — 367 с. — 4000 экз.
• Пиренн А. Средневековые города Бельгии. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2001. — 512 с. — 2000 экз. — ISBN 5-8071-0093-X.
• Рапп Ф. Священная Римская империя германской нации / Пер. с фр. М. В. Ковальковой. — СПб.: Евразия, 2009. — 427 с. — 1 500 экз. — ISBN 978-5-8071-0327-7.

Ссылки

• [www.manfred-hiebl.de/genealogie-mittelalter/deutschland_koenige_2/heinrich_1_deutscher_koenig_936_liudolfinger/heinrich_1_deutscher_koenig_+_936.html Heinrich I, Deutscher König] (нем.). Mittelalterliche Genealogie im Deutschen Reich bis zum Ende der Staufer. Проверено 3 мая 2011. [web.archive.org/web/20080207014743/www.genealogie-mittelalter.de/deutschland_koenige_2/heinrich_1_deutscher_koenig_936_liudolfinger/heinrich_1_deutscher_koenig_+_936.html Архивировано из первоисточника 24 марта 2008].
• [fmg.ac/Projects/MedLands/GERMANY,%20Kings.htm#_Toc144380769 Kings of Germany 918-1024, Saxon dynasty (Liudolfinger)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 3 мая 2011.
• [www.derhistoriker.de/mittelalter/09+Designation_Heinrich_I.pdf Bericht Widukind v. Corveys über die Designation Heinrich I. durch Konrad I.] (нем.)(недоступная ссылка — история). Проверено 3 мая 2011. [web.archive.org/20050425044348/www.derhistoriker.de/mittelalter/09+Designation_Heinrich_I.pdf Архивировано из первоисточника 25 апреля 2005].

Отрывок, характеризующий Генрих I Птицелов

Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.