Генри, Джозеф

Джозеф Генри
Joseph Henry
Дата рождения:	17 декабря 1797(1797-12-17)
Место рождения:	Олбани (штат Нью-Йорк, США)
Дата смерти:	13 мая 1878(1878-05-13) (80 лет)
Место смерти:	Вашингтон (США)
Страна:	США США
Научная сфера:	Физика
Место работы:	Принстонский университет Смитсоновский институт
Известен как:	Исследователь электромагнитной индукции

Джозеф Генри (англ. Joseph Henry; 17 декабря 1797 — 13 мая 1878) — американский физик, первый секретарь Смитсоновского института. Генри считался одним из величайших американских учёных со времён Бенджамина Франклина. Создавая магниты, Генри открыл новое явление в электромагнетизме — самоиндукцию. Независимо от Фарадея Генри обнаружил взаимоиндукцию, но Фарадей раньше опубликовал свои результаты. Его работы по электромагнитным реле были основой для электрического телеграфа, изобретённого Сэмюэлем Морзе и Чарльзом Уитстоном независимо от Генри.

Генри входил в число первых 50 выдающихся ученых, включенных президентом Линкольном в состав Национальной Академии наук США (1863), и с 1868 года до конца жизни был её бессменным президентом. В честь Джозефа Генри названа единица индуктивности в Международной системе единиц (СИ) — «генри».

Биография

Ранние годы

Джозеф Генри родился 17 декабря 1797 года, в городе Олбани (штат Нью-Йорк). Его родители были бедны. Джозеф рано потерял отца. В оставшиеся годы своего детства, Джозеф жил со своей бабушкой в Голуэе (Galway; штат Нью-Йорк). Его отправили в школу, которая позже была переименована в его честь: «Начальная школа им. Джозефа Генри». После школы он работал в универмаге, а позже, в 13 лет, — подмастерьем у часовщика. Первой большой любовью Генри был театр, и он практически стал профессиональным актёром. Но в 16 лет у него появился интерес к науке после случайного прочтения книги «Популярные лекции по экспериментальной философии». В 1819 году он поступил в Академию Олбани, где обучался бесплатно. Он был настолько беден, что даже при бесплатном обучении ему приходилось подрабатывать репетиторством. Генри хотел заняться медициной, но в 1824 году он был назначен помощником инженера по надзору за строительством моста между рекой Гудзон и озером Эри. С этого момента он был поглощён карьерой инженера.

В Олбанской Академии

Джозеф Генри превосходно учился (настолько, что даже часто помогал своими учителям в преподавании), и в 1826 году был назначен профессором математики и естественной философии в Академии Олбани. Некоторые из своих самых значимых исследований он выполнил, занимая эту новую должность. Его любопытство к земному магнетизму привело его к экспериментам с магнетизмом в целом. Он был первым, кто применил новую технологию создания электромагнита с использованием обмоток из изолированного провода, намотанного на железный сердечник. Такие электромагниты строил Уильям Стёрджен, но Стёрджен использовал обмотку из неизолированной проволоки. Используя свою технологию, Генри создал самый мощный электромагнит того времени. С присущим ему мастерством он создал многовитковые электромагниты, названные «уплотнёнными»: на сравнительно небольшой площади электромагнита он размещал до 400 витков изолированной шелком медной проволоки, подключаемых к отдельной батарее. Если соединить эти «пряди» обмотки параллельно, то сила тока заметно возрастёт.

Генри изобрёл «многокатушечную» обмотку, позволившую заметно увеличить подъемную силу электромагнита. Он предложил размещать на электромагните до десяти подобных обмоток — так появились первые в мире технические образцы катушек (называвшиеся «бобинами»). В процессе многочисленных экспериментов он изменял количество и схему подключения катушек к двум гальваническим батареям и сумел создать «силовые» электромагниты с фантастической подъемной силой — от 30 до 325 кг при собственном весе магнита 10 кг.

Поразителен диапазон научных экспериментов Генри. После известных опытов Фарадея, доказавшего ещё в 1821 году вращение проводника вокруг магнита и магнита вокруг проводника, в 1831-м им была создана модель электродвигателя с качающимся движением — «электромагнита-коромысла», совершавшего равномерные качания. И хотя Генри считал своё изобретение лишь «физической игрушкой», он надеялся, что при дальнейшем усовершенствовании это изобретение может получить практическое применение. В модели, построенной учёным, электромагнит совершал 75 качаний в минуту, а мощность двигателя была всего 0,044 Вт. Поэтому о его практическом применении не могло быть и речи.

В том же 1831 году электродвигатель с качательным движением якоря между полюсами магнита был предложен С. Даль-Негро. В моделях электродвигателей Генри и Даль-Негро был использован принцип возвратно-поступательного движения. На этом же принципе работал паровой двигатель. Об исключительной живучести этой идеи говорят и такие факты: первые изобретатели парохода предлагали использовать паровой двигатель для приведения в движение вёсел с тем, чтобы заменить гребцов. А первые изобретатели паровоза хотели создать передвигающийся механизм, подражающий движению ног лошади.

Последние годы

Как известному учёному и директору Смитсоновского института, к Генри обращались многие молодые учёные и изобретатели, стремясь получить его совет. Генри был снисходителен, доброжелателен, сдержан, с мягким юмором. Одним из таких посетителей был Александр Белл, который 1 марта 1875 года написал письмо и представился Генри. Генри проявил интерес к экспериментальным аппаратам Белла, и на следующий день Белл к нему прибыл с визитом. После демонстрации Белл упомянул о своей неопробованной идее о том, как передавать человеческую речь с помощью электричества, используя «аппарат типа губной гармоники», в котором будет несколько стальных язычков, настроенных на разные частоты для покрытия голосового спектра человека. Генри сказал Беллу, что у него «росток великого изобретения». Генри не рекомендовал Беллу публиковать свои идеи до тех пор, пока он не усовершенствует изобретение. Когда Белл посетовал, что он не обладает необходимыми знаниями, Генри решительно сказал: «Так овладевай ими!»

25 июня 1876 года экспериментальный телефон Белла (другой конструкции) демонстрировался на выставке столетия в Филадельфии, на которой Генри был одним из экспертов электротехнической экспозиции. 13 января 1877 года Белл показал свои аппараты Генри в Смитсоновском институте, и Генри предложил Беллу показать их ещё раз этим же вечером в Вашингтонском Философском Обществе. Генри похвалил «ценность и поразительные свойства открытий и изобретений Белла».

Генри был членом Государственного совета по маякам с 1852 года. В 1871 году он был назначен председателем Совета, и служил на этом посту до конца дней. Генри был единственным штатским председателем. Береговая охрана Соединенных Штатов оказала честь Генри, и в заслугу его заботы о маяках и акустических противотуманных сигналах, его именем был назван катер, который обычно именовали «Джо Генри» (Joe Henry). Он был спущен на воду в 1880 году и находился на действительной службе до 1904.

Генри умер 13 мая 1878 года, и был похоронен на кладбище Oak Hill в Вашингтоне.

Карьера

• 1826 — профессор математики и натуральной философии в Академии Олбани (штат Нью-Йорк)
• 1832 — профессор в Принстоне
• 1835 — изобретает электромеханическое реле
• 1846 — первый секретарь Смитсоновского института, до 1878
• 1848 — редактирует книгу Г. Сквайра и Э. Дэвиса «Древние памятники долины Миссисипи» — первую публикацию института.
• 1852 — избран в Государственный совет по маякам
• 1871 — назначен председателем Совета по маякам
• С 1868 и до конца дней — второй президент Национальной Академии наук США.

См. также

• Электродинамика
• Генри (единица измерения)
• Хронология изобретений человечества
• Хронология информационно-коммуникационных технологий

Ссылки

• Храмов Ю. А. Генри (Henry) Джозеф // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 79. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)
• www.connect.ru/article.asp?id=3891
• www.krugosvet.ru/articles/04/1000454/1000454a1.htm
• www.ref.by/refs/88/19780/1.html
• [www.siarchives.si.edu/history/jhp/jhenry.html The Joseph Henry Papers Project]

Отрывок, характеризующий Генри, Джозеф

Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.