Генри Брэндон, 2-й герцог Саффолк
| Генри Брэндон англ. Henry Brandon<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Миниатюра работы Ганса Гольбейна Младшего, 1541 г.</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| 22 августа 1545 — 14 июля 1551 | ||
| Предшественник: | Чарльз Брэндон, 1-й герцог Саффолк | |
| Преемник: | Чарльз Брэндон, 3-й герцог Саффолк | |
| Рождение: | 18 сентября 1535 | |
| Смерть: | 14 июля 1551 (15 лет) | |
| Отец: | Чарльз Брэндон, 1-й герцог Саффолк | |
| Мать: | Кэтрин Уиллоуби | |
Генри Брэндон, 2-й герцог Саффолк (англ. Henry Brandon, 2nd Duke of Suffolk; 18 сентября 1535 — 14 июля 1551)[1] — английский дворянин, старший сын Чарльза Брэндона, 1-го герцога Саффолка, от брака с Кэтрин Уиллоуби, 12-й баронессой Уиллоуби де Эрзби.
Биография
Чарльз Брэндон женился на Кэтрин Уиллоуби осенью 1533 года, вскоре после смерти своей предыдущей жены, Марии Тюдор, сестры короля Генриха VIII. От этого брака остались дочери — Фрэнсис и Элеонора — и сын Генри, граф Линкольн, который умер в начале 1534 года. 18 сентября 1535 года Кэтрин родила Генри, а ещё через два года — Чарльза.
Крёстным отцом Генри стал король Генрих VIII[2]. Первое время мальчики воспитывались вместе с Эдуардом, принцем Уэльским. После смерти отца в 1545 году Генри Брэндон унаследовал титул герцога Саффолка[1], и в мае 1546 года опекунство над ним было поручено его матери, Кэтрин Уиллоуби[3]. Оба брата присутствовали на коронации Эдуарда 20 февраля 1547 года (Генри нёс державу) и были посвящены в рыцари Бани[4]. После Генри остался при дворе, а Чарльз вместе с матерью вернулся в Гримсторп, поместье семьи Уиллоуби[3].
В мае 1550 года Эдуард Сеймур, 1-й герцог Сомерсет, намеревался начать переговоры о помолвке своей старшей дочери Анны Сеймур с герцогом Саффолком, однако Кэтрин Уиллоуби отклонила это предложение на том основании, что она не может заставить своего сына вступить в брак без любви. Сомерсет не поддержал её идею предоставить юной паре самостоятельно решить, желают ли они этого союза, и через год Анна Сеймур была выдана замуж за старшего сына Джона Дадли, 1-го герцога Нортумберленда[5].
С осени 1549 года Генри и его младший брат Чарльз числились студентами Сент-Джон Колледжа в Кембридже. Выбор учебного заведения был неслучаен: в Сент-Джон Колледже в своё время получили образование Уильям Сесил, Роджер Эшам и другие сторонники протестантских реформ. Наставником братьев Брэндонов стал доктор Томас Уилсон[6].
Оба брата скончались во время эпидемии потницы летом 1551 года в деревне Бакден (англ. Buckden) неподалёку от Хантингдона (англ. Huntingdon), где они укрылись в надежде избежать заражения. Сначала умер Генри, а примерно через час — Чарльз[7][8]. Братья были похоронены в Бакдене.
Портрет
Миниатюра, изображающая Генри Брэндона в возрасте около пяти лет, была написана художником Гансом Гольбейном в 1541 году. Предполагается, что миниатюрный портрет Чарльза (в возрасте трёх лет) был нарисован Гольбейном тогда же[9]. Надпись на портрете, указывающая дату рождения Генри, не совсем правильна — он родился 18 сентября.
Напишите отзыв о статье "Генри Брэндон, 2-й герцог Саффолк"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.thepeerage.com/p32753.htm#i327528 Henry Brandon, 2nd Duke of Suffolk] (англ.). Проверено 20 июня 2010. [www.webcitation.org/66jwigTzw Архивировано из первоисточника 7 апреля 2012].
- ↑ Evelyn Read. My Lady Suffolk: A Portrait of Catherine Willoughby, Duchess of Suffolk. — New York: Alfred A. Knopf, 1963. — p. 42
- ↑ 1 2 Evelyn Read. My Lady Suffolk: A Portrait of Catherine Willoughby, Duchess of Suffolk. — New York: Alfred A. Knopf, 1963. — pp. 65-66
- ↑ «…and both he and his younger brother Charles were among those made Knights of the Bath in the coronations honours».
Evelyn Read. My Lady Suffolk: A Portrait of Catherine Willoughby, Duchess of Suffolk. — New York: Alfred A. Knopf, 1963. — p. 63 - ↑ Evelyn Read. My Lady Suffolk: A Portrait of Catherine Willoughby, Duchess of Suffolk. — New York: Alfred A. Knopf, 1963. — pp. 76-78
- ↑ Evelyn Read. My Lady Suffolk: A Portrait of Catherine Willoughby, Duchess of Suffolk. — New York: Alfred A. Knopf, 1963. — p. 79
- ↑ Evelyn Read. My Lady Suffolk: A Portrait of Catherine Willoughby, Duchess of Suffolk. — New York: Alfred A. Knopf, 1963. — pp. 82-84
- ↑ Согласно другим источникам, братья умерли с разницей в полчаса.
[www.buckden-village.co.uk/history/index.htm History of Buckden Village — The Shortest Peerage] (англ.). buckden-village.co.uk. Проверено 26 декабря 2010. [www.webcitation.org/66jwjBdxt Архивировано из первоисточника 7 апреля 2012]. - ↑ [www.royalcollection.org.uk/eGallery/object.asp?theme=PORTRAITS&object=422294&row=18&detail=about Henry Brandon, 2nd Duke of Suffolk] (англ.). royalcollection.org. Проверено 20 июня 2010. [www.webcitation.org/66jwjelq9 Архивировано из первоисточника 7 апреля 2012].
Отрывок, характеризующий Генри Брэндон, 2-й герцог Саффолк
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
