Джеймс, Генри

Генри Джеймс
Henry James
Место смерти:	Лондон, Великобритания
Гражданство:	США, Великобритания
Род деятельности:	Прозаик, драматург

Ге́нри Джеймс (англ. Henry James; 15 апреля 1843, Нью-Йорк — 28 февраля 1916, Лондон) — американский писатель, который с тридцати лет жил в Европе, а за год до смерти принял британское подданство. Брат выдающегося психолога Уильяма Джеймса. Крупная фигура трансатлантической культуры рубежа XIX и XX веков. За 51 год литературного творчества он написал 20 романов, 112 рассказов и 12 пьес. Красной нитью через всё его творчество проходит тема непосредственности и наивности представителей Нового Света, которые вынуждены приспосабливаться либо бросать вызов интеллектуальности и коварству клонящегося к упадку Старого Света («Дейзи Миллер», 1878; «Женский портрет», 1881; «Послы», 1903).

Ранние годы

Родился в семье известного американского богослова. В детстве много времени проводил в Европе (Женева, Париж, Лондон). Отсюда проистекает тема столкновения американской и европейской цивилизаций, которая заняла ведущее место в раннем творчестве Джеймса. Из современных писателей наибольшее впечатление на него произвели романы Готорна и Тургенева, которых он называл своими наставниками. В 19 лет поступил в Гарвард, затем поселился в Бостоне.

Поначалу Джеймс печатал свои рассказы в журнале The Atlantic Monthly, издателем которого выступал Дин Хоуэллс — основоположник реалистической прозы в США. Критики того времени отмечали несомненное мастерство молодого автора, но в то же время были озадачены его стремлением к описанию внутренних переживаний персонажей, а не событий действительной жизни. Прошло десятилетие, прежде чем Джеймс почувствовал себя в силах приступить к написанию полноценного романа.

В 1869 году молодой автор совершил очередное путешествие по Европе. В течение нескольких лет он чередовал проживание в Бостоне и в Европе, главным образом в Риме, и пришёл к выводу, что европейское окружение более благоприятно для его творческого развития и самовыражения. После публикации своего первого романа, «Родерик Хадсон» (1875), Генри Джеймс окончательно перебрался в Старый Свет.

Увлечение социальным реализмом

В 1875-1876 годах писатель обосновался в Париже, где был написан роман «Американец» (1877) — история про бесхитростного и прямолинейного американского миллионера, который пытается войти в семью высокомерных и коварных французских аристократов. Хотя биографы традиционно отмечают замкнутость и нелюдимость Джеймса (он всю жизнь оставался холостяком), в этот период он много общался со своим кумиром Тургеневым, который познакомил его с Флобером и ввёл в кружок учеников последнего (Золя, Доде, Мопассан).

В космополитичном парижском обществе Джеймс чувствовал себя чужаком и потому в 1876 году переехал в Лондон, где снял небольшую квартиру на Пиккадили. Именно здесь были написаны его самые знаменитые романы. Столпы викторианского общества воспринимали известного романиста как культурного посланника США и охотно приняли его в своё общество. Джеймс регулярно посещал загородные особняки графов и герцогов, элитные клубы, литературные обеды и рауты. Особенно близко он сошёлся со Стивенсоном (впоследствии их пути разошлись).

В 1881 году вышли два романа, которые считаются вершиной американского психологического реализма и подводят черту под «тургеневским» периодом в творчестве Джеймса, — «Женский портрет» и «Вашингтонская площадь». На фоне столкновения американских и европейских культурных традиций в них разворачиваются трагедийные перипетии женской любви.

Перелом в творческом развитии

Под впечатлением от романов Тургенева из жизни нигилистов, Джеймс принимается за изучение революционных явлений в современной ему действительности. Результатом его наблюдений за социальными реформаторами и анархистами стали два романа 1886 года — «Бостонцы» и «Княгиня Казамассима». На рубеже 1890-х первостепенное место в его творчестве занимает тема сложных взаимоотношений художника и общества («Письма Асперна», 1888; «Трагическая муза», 1890; «Урок мастера», 1892).

В 1890-1895 годах Джеймс пережил острый творческий кризис. Чувствуя, что время реалистического романа неумолимо уходит, он решил испытать свои силы в качестве драматурга. Постановка сценической версии «Американца» была принята холодно, но вежливо, однако все попытки постановки его новых пьес обернулись полнейшим провалом. Удручённый, но не обескураженный таким приёмом, Джеймс в продолжение нескольких лет пытался привить своей прозе новую повествовательную технику, которую освоил при написании пьес.

Ярким примером экспериментальных рассказов этого периода является повесть «Поворот винта» (1898), по мотивам которой была создана опера Бенджамина Бриттена. Следуя по стопам Готорна и Тургенева, Джеймс возрождает жанр мистического рассказа о привидениях, однако придаёт ему жуткую психологическую достоверность путём изощрённого, многословного и досконального пересказа ощущений «ненадёжного рассказчика». Подобно театральному зрителю, читатель повести воспринимает её художественный мир исключительно с точки зрения главной героини. Повествование тщательно фильтруется и получает оттенок предельного субъективизма на грани «потока сознания».

Предмодернизм

В больших романах XX века — «Крылья голубки», 1902; «Послы», 1903; «Золотая чаша», 1904 — Джеймс сводит число персонажей к минимуму и ставит их в психологически напряжённые ситуации, подлинная драматичность которых раскрывается по ходу повествования. Его проза насыщается сложными грамматическими конструкциями, культурными аллюзиями и символическими образами, становится всё более субъективной и тяжёлой для понимания, предвещая эстетику модернизма.

Для записи своих текстов стареющий Джеймс всё чаще прибегает к услугам стенографистки. Одновременно размышляет над путями развития современного романа (книга «Мастерство романа»). В 1905 и 1909 годах он издал два томика путевых заметок, посвящённых Англии и Италии, соответственно. В 1904-1905 годах в последний раз посетил США, с тревогой отметив расцвет идеологии потребительства и всеобщий культ материального преуспевания. Последние годы провёл в старинном особняке (Lamb House) в городе Рай (Rye) в графстве Сассекс, занимаясь подготовкой полного собрания сочинений.

Известность и экранизации

Романы и повести Джеймса довольно часто становились отправной точкой для создания удачных фильмов. Отдельные мотивы его повестей были использованы классиками французской «новой волны» — Франсуа Трюффо в «Зелёной комнате» (1980) и Жаком Риветтом в ленте «Селин и Жюли совсем заврались» (1974).

Среди 30 поставленных по книгам Джеймса фильмов — две мелодрамы по роману «Площадь Вашингтона» (1880) — «Наследница» (1949) Уильяма Уайлера и «Площадь Вашингтона» (1997) Агнешки Холланд (с Дженнифер Джейсон Ли, Альбертом Финни и Мэгги Смит). Заслуживает упоминания и романтическая фэнтези-драма «Дом на площади» (1951) Роя Уорда Бейкера. В 1990-е годы заметными мелодрамами по Джеймсу стали также «Портрет леди» (1996) Джейн Кэмпион (с Николь Кидман) и «Крылья голубки» (1997) Иэна Софтли (с Хеленой Бонэм Картер).

Три фильма по романам Джеймса снял американский режиссёр Джеймс Айвори, который, как и Джеймс, уделял большое внимание истории взаимодействия культур Старого и Нового Света, старого и нового жизненного уклада — «Европейцы» (1978), «Бостонцы» (1984) и «Золотая чаша» (2000). Самым экранизируемым произведением Джеймса является мистическая повесть «Поворот винта» (1898). По ней, с учетом телефильмов, поставлено восемь картин, среди которых в золотой фонд мирового кинематографа вошла лента Джека Клейтона «Невинные» (1961).

Генри Джеймс долгое время не пользовался известностью в России, что частично может быть объяснено отсутствием русских переводов. Работавший над переводом романа «Женский портрет» литератор Г. Г. Шмаков в 1976 году с горечью отмечал:

[В СССР] не известны целые серии писателей, которых за границей просто в любом магазине вы можете найти на полках. Допустим, вышел один сборник рассказов Генри Джеймса, романов нет ни одного.

Список романов

• Watch and Ward (1871)
• «Родрик Хадсон» («Roderic Hudson», 1875)
• «Американец» («The American», 1877)
• «Европейцы» (The Europeans, 1878)
• Confidence (1879)
• «Площадь Вашингтона» («Washington Square», 1880)
• «Женский портрет» («The Portrait of a Lady», 1881)
• «Бостонцы» («The Bostonians», 1886)
• «Княгиня Казамассима» («The Princess Casamassima», 1886)
• "Поворот винта" ("The Reverberator") (1888)
• «Трагическая муза» («The Tragic Muse», 1890)
• The Other House (1896)
• «Трофеи Пойнтона» (The Spoils of Poynton, 1897)
• What Maisie Knew (1897)
• «Неудобный возраст» («The Awkward Age», 1899)
• The Sacred Fount (1901)
• «Послы» («The Ambassadors», 1901)
• «Крылья голубки» («The Wings of the Dove», 1902)
• «Золотая ваза» («The Golden Bowl», 1904)
• The Whole Family (в соавторстве с другими авторами, 1908)
• The Outcry (1911)
• The Ivory Tower (неоконч., опубл. 1917)
• The Sense of the Past (неоконч., опубл. 1917)

Издания на русском языке

• Генри Джеймс. Повести и рассказы. — Москва.: «Художественная литература.», 1973.
• Генри Джеймс. Избранные произведения в двух томах. — Ленинград.: «Художественная литература. Ленинградское отделение», 1979 г..
• Генри Джеймс. Повести и рассказы.. — Ленинград.: «Художественная литература. Ленинградское отделение», 1983 г..
• Генри Джеймс. Женский портрет. — Москва.: «Наука», 1984 г.
• Генри Джеймс. Послы. — Москва.: «Научно-издательский центр "Ладомир"», 2000 г.. — ISBN 5-86218-295-0.
• Генри Джеймс. Мадонна будущего. — Москва.: «Текст», 2005 г.. — ISBN 5-7516-0480-6.
• Генри Джеймс. Европейцы. — Москва.: «Иностранка»; «Азбука-Аттикус», 2013 г.. — 798 с. — ISBN 978-5-389-05950-4.
• Генри Джеймс. Бостонцы. - М.: Инострранка, 2016.
• Генри Джеймс. Крылья голубки. - М.: Иностранка, 2016.

Переводы на русский язык в дореволюционной России:

• «Осада Лондона» в журнале «Вестник Европы» 1884, № 1-2
• «Подлинные образцы» под названием «Настоящие господа» в журнале «Вестник Европы» 1893, сентябрь
• «Вашингтонская площадь» под названием «Вашингтонский сквер» в журнале «Заграничный вестник» 1881, октябрь-декабрь
• «Связка писем» в журнале «Вестник Европы» 1882, август

Ссылки

• [openlibrary.org/authors/OL21001A/Henry_James_Jr./ Произведения Генри Джеймса на английском языке.] Сайт Open Library. Форматы: PDF, Plain text, DAISY, ePub, DjVu, MOBI

Отрывок, характеризующий Джеймс, Генри

Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.