Фонда, Генри

Генри Фонда
Henry Fonda
Генри Фонда в фильме «Умник» (1937)
Имя при рождении:	Генри Джеймс Фонда
Дата рождения:	16 мая 1905(1905-05-16)
Место рождения:	Гранд-Айленд, Небраска, США
Дата смерти:	12 августа 1982(1982-08-12) (77 лет)
Место смерти:	Лос-Анджелес, США
Гражданство:	США США
Профессия:	актёр
Награды:	«Оскар» (1982) «Золотой глобус» (1980, 1982) BAFTA (1958)

Генри Джейнс Фонда (англ. Henry Jaynes Fonda; 16 мая 1905 — 12 августа 1982) — американский актёр театра и кино, лауреат премии «Оскар», отец актёра Питера Фонды, актрисы Джейн Фонды и дедушка актрисы Бриджит Фонды.

Фонда стал известен как актёр Бродвея. Его дебют в Голливуде состоялся в 1935 году. Карьера резко пошла в гору после получения номинации на премию «Оскар» в 1941 году за роль Тома Джоуда в фильме «Гроздья гнева», поставленном по одноимённому роману Джона Стейнбека о фермерской семье из Оклахомы, которая во времена Великой депрессии в поисках лучшей жизни переезжает на Запад, попадая в Пыльный котёл.

Все шесть десятилетий в Голливуде Генри Фонда поддерживал свой образ сильного, обаятельного мужчины в фильмах, ставших классикой Голливуда: «Случай в Окс-Боу», «Мистер Робертс», «Двенадцать разгневанных мужчин». Позже он снимался в тяжёлых эпических картинах, таких, например, как «Однажды на Диком Западе» (в роли негодяя-убийцы) режиссёра Серджо Леоне, а также в лёгких комедиях вроде «Твоё, моё и наше» с Люсиль Болл. За несколько месяцев до кончины тяжело больной Фонда был, наконец, удостоен «Оскара» за лучшую мужскую роль в драме «На золотом озере».

Генри Фонда был патриархом в семье известных актёров: дочери Джейн, сына Питера, внучки Бриджит и внука Троя Гарити. Члены его семьи и близкие друзья называли его Хэнк. В 1999 году Генри Фонда был признан Американским институтом киноискусства одним из величайших актёров в истории.

История семьи и ранние годы

Генри Фонда родился в Гранд Айленд, штат Небраска, США на втором году семейной жизни Уильяма Брейса Фонды, писавшего рекламные объявления на сдельной основе, и Элмы Херберты Джейнс.

Предки Генри Фонды в XV веке переехали из Генуи, Италия, в Нидерланды, перебравшись в 1642 году в голландскую колонию в Новых Нидерландах. Они были в числе первых голландских поселенцев, которые основали под Нью-Йорком городок, который сейчас называется Фонда в честь главы семьи Доу Фонды, который был убит индейцами. В Небраску, где в начале нового века родился Генри Фонда, переехал его дед по отцу в 1880-х.

Его семья была последовательницей Церкви Христа, или сайентологов. Они были хорошей, дружной семьёй, обладали хорошим здоровьем, и избегали врачей из-за своих религиозных убеждений. В детстве Генри Фонда был активным членом движения Бойскаутов и стал вожатым отряда. Он увлекался живописью, был хорошим пловцом, бегуном и конькобежцем. Он был стеснительным юношей невысокого роста. Со школьных лет работал на предприятии своего отца, думая о возможной карьере журналиста.

В своей автобиографии Фонда рассказывал, как однажды стал свидетелем линчевания. В то время его отец владел полиграфической мастерской и из окна второго этажа четырнадцатилетний Генри Фонда стал наблюдателем происходящего. «Это было самое ужасное зрелище в моей жизни. Мы закрыли мастерскую, спустились вниз и поехали домой в молчании. Мои руки были влажные, на глазах стояли слёзы. Всё, о чём я мог думать — это тот чернокожий парень, болтающийся на верёвке». Юный Фонда на всю жизнь запомнил этот момент и ярость, которую он испытал. В своей взрослой жизни он постоянно пытался менять предрассудки общества, высказывая своё мнение устами киногероев. Среди лучших картин Фонды, есть, по крайней мере, два фильма, в которых линчевание стало основой сюжета — это «Молодой мистер Линкольн» и «Странный инцидент».

В старших классах Генри Фонда стал работать в телефонной компании. Он внезапно сильно вырос: его рост стал более 180 см, но он по-прежнему оставался застенчивым. По окончании школы Фонда поступил в Университет Миннесоты на факультет журналистики, но не получил диплом и не стал работать по специальности, начав карьеру в кредитной компании Retail Credit Company.

Дебют Генри Фонды как актёра состоялся в местном любительском театре в Omaha Community Playhouse, в любительской труппе, которой руководила Дороти Брандо, мать знаменитого Марлона Брандо. Дороти Брандо была подругой матери Генри и пригласила молодого человека попробовать сыграть на сцене в спектакле «Ты и я». Генри Фонда тогда было двадцать лет. Театр привёл Фонда в восторг, он хотел знать всё об этом, начиная от установки декораций до создания спектаклей. Кроме того, Фонда понял, что у него хорошие актёрские способности. Он начал играть в спектаклях. Партнёршей Фонда на сцене зачастую оказывалась Дороти Брандо. Когда он получил главную роль в спектакле «Merton of the Movies», то понял всю привлекательность работы актёра, так как она позволяла сместить своё внимание с себя на создаваемый образ, описанный словами другого человека.

Фонда принимает решение уйти с работы в кредитной компании и в 1928 году едет на Восток навстречу своей фортуне. Сначала он играет в спектакле театра города Деннис, штат Массачусетс, а затем переезжает в город Фелмут, где сразу входит в труппу межуниверситетской летней театральной компании University Players. Он начинает совместную работу с актрисой Маргарет Саллаван, своей будущей женой, и с Джеймсом Стюартом, знакомство с которым станет началом многолетней дружбы. Роль в спектакле «The Jest» по пьесе Сэма Бенелли стала его первой профессиональной ролью в University Players. Там же Фонда познакомился с Джошуа Логаном, студентом второкурсником Принстонского университета. Вскоре после этого Логан прервал своё обучение в Принстоне, чтобы поехать в Россию на учёбу к Константину Станиславскому.

В 1934 году Фонда женился на своей партнёрше по сцене, актрисе, будущей звезде Голливуда, Маргарет Салливан, но брак долго не просуществовал. Актёры развелись через два месяца после заключения брака, но за их коротким браком последовали многие годы дружбы.

Начало карьеры

Вскоре, высокий (1,86 м) и худой (72,5 кг) Генри Фонда приезжает в Нью-Йорк и, после развода с Маргарет Салливан, снимает квартиру вместе с Джеймсом Стюартом и двумя другими начинающими актёрами, ищущими признания на Бродвее. Они зарабатывают не больше, чем большинство американцев, имеющих случайную работу в годы Великой депрессии, порой у них нет денег даже на проезд в метро. Главными ролями Фонда на Бродвее стали роли в спектаклях «Новые лица Америки» и «Фермер женится». В 1935 году пьеса «Фермер женится» была переделана в киносценарий, и этот момент стал началом долгой успешной карьеры Генри Фонда в Голливуде. Фонду предлагают роль в этом фильме, он начинает зарабатывать $3 000 в неделю и попадает в общество звёзд Голливуда, таких как Кэрол Ломбард. Джеймс Стюарт приезжает в Голливуд вслед за своим другом. Они снова вместе снимают квартиру, расположенную по соседству с апартаментами Греты Гарбо. В 1935 году Фонда получает роль в фильме «Я слишком много мечтаю», в которой он снялся вместе с известной оперной певицей Лили Понс. Газета «Нью-Йорк Таймс» пишет о нём: «Генри Фонда — наиболее привлекательный из группы молодых романтических актёров».

Настоящая известность к Фонду пришла после того, как в 1936 году он сыграл главную роль в первом цветном фильме, снятом на натуре, — «Тропинка одинокой сосны». Его партнёрами по фильму были Сильвия Сидни и Фред МакМюррей. Затем последовала роль в «Наш дом Луна», где он снимался вместе с бывшей женой Маргарет Саллаван. Позже Саллаван вышла замуж за агента Фонда Лиланда Хейварда, а Фонда в 1937 году женился на Франсуазе Форд Сеймур, которая только немного интересовалась кино и театром. В этом же году вышел фильм «Жизнь даётся лишь раз», в котором также снималась Сильвия Сидни, режиссёром был Фриц Лэнг, а 21 декабря 1937 года на свет появилась дочь Фонда и Сеймур, будущая звезда кино Джейн Фонда.

В 1938 году вместе с Бетт Дейвис Фонда снялся в легендарной ленте «Иезавель», которая была очень хорошо встречена критиками. За фильмом «Иезавель» последовала картина «Молодой мистер Линкольн», в котором Фонда играл будущего Президента США Авраама Линкольна. Это было первое сотрудничество Генри Фонда с режиссёром Джоном Фордом. В том же году Джон Форд снял Фонда в своём первом цветном фильме «Барабаны долины Мохоке».

Успех Генри Фонда привёл к тому, что режиссёр Джон Форд пригласил актёра на главную роль в свой следующий фильм «Гроздья гнева» по новелле Джона Стейнбека. Кандидатура Фонда была поначалу отклонена Дэррилом Ф. Зануком, который хотел видеть в этой роли Тайрона Пауэра. Чтобы быть назначенным на роль, Фонде предложили подписать семилетний контракт со студией 20 век Фокс. Фонда согласился и получил роль. На экраны фильм вышел в 1940 году и Фонда за свою роль получил номинацию на премию «Оскар». Многие считают, что это была лучшая актёрская игра того года, но премию получил Джеймс Стюарт за роль в фильме «Филадельфийская история». Вторым фильмом 1940 года с участием Фонда стал «Возвращение Фрэнка Джеймса», где его партнёршей была Джин Тирни. В этом же году у Генри Фондаи Франсуазы Форд Сеймур родился сын Питер Фонда, ставший впоследствии, как его отец и сестра, киноактёром.

Став известным актёром, Фонда активно участвовал в общественной и политической жизни страны. В 1930-е годы он был одним из основателей и членом Голливудского Демократического комитета, организованного с целью поддержки президента Франклина Делано Рузвельта.

В следующие два года актёр непрерывно снимался. Сначала в 1941 году с Барбарой Стенвик в «Леди Ева». Затем снова с Джин Тирни, которая была одной из самых любимых его партнёрш, в эксцентрической комедии «Кольца на её пальцах», а в 1943 году в вестерне «Случай в Окс-Боу», который был номинирован на премию Оскар, как лучшая картина года.

Служба в армии США во время Второй мировой войны

С началом Второй мировой войны Генри Фонда и Джеймс Стюарт помогли организовать фонд по сбору средств для защиты Великобритании от нацистов, а в 1943 году Фонда добровольно поступил в Военно-морские силы США для участия во Второй мировой войне, сказав: «Я не хочу участвовать в инсценированной войне в студии». В Военно-морских силах Фонда прослужил три года, сначала Квартирмейстером 3-го класса на эскадренном миноносце USS Satterlee (DD-626), затем в звании младшего лейтенанта в службе воздушной разведки береговой охраны центральной части Тихого океана. Был награждён «Бронзовой звездой» и отмечен Благодарностью Президента («Presidential Citation»).

Послевоенная карьера

После возвращения с войны Фонда взял перерыв в киносъёмках, он посещал голливудские вечеринки и получал удовольствие от гражданской жизни. Они слушали музыку, общались с Джони Мерсером, Хоаги Сармикаел, Диной Шор и Нат Кинг Коулом, у которого брали уроки игры на фортепиано.

В 1946 году на экраны вышел фильм Джона Форда «Моя дорогая Клементина», в которой Фонда играл роль Уайатта Ирпа, а затем он сыграл с Джоном Уэйном и Ширли Темпл в вестерне «Форт Апачи», получившем в 1948 году несколько кинематографических наград. В том же 1948 году на экраны вышла комедия «На нашем счастливом пути», в которой Генри Фонда впервые играл со своим другом Джеймсом Стюартом.

После войны Фонда снялся в семи фильмах (последним был фильм Отто Премингера «Дейзи Кеньон» с Джоан Кроуфорд), когда его контракт со студией Фокс истёк, и Фонда отказался продлить его. Он полностью посвятил себя работе в театре в течение последующих семи лет.

Генри Фонда вернулся на Бродвей. Он, надев свою собственную фуражку, в которой вернулся с войны, сыграл главную роль в «Мистере Робертсе», комедии о Военно-морских силах. В спектакле он играет младшего офицера, ведущего свою частную войну против командира. В 1948 году за эту роль Фонда получил премию Тони, а затем играл в этом спектакле во время национальных гастролей. После нескольких лет почти полного добровольного отлучения от кинобизнеса Фонда вместе с Джеймсом Кегни, Вильямом Пауэллом и Джеком Леммоном снялся в 1955 году в киноверсии этого спектакля, поставленной студией Warner Bros. Во время съёмок Фонда затеял спор с режиссёром Джоном Фордом. Форд ударил актёра, после чего Фонда объявил, что больше никогда не будет работать с Фордом. Фонда сдержал своё обещание, хотя они появились в документальном фильме Питера Богдановича «Снято Джоном Фордом», горячо разговаривая друг с другом.

В 1950 году жена Генри Фонда, Фрэнсис Форд Сеймур, покончила жизнь самоубийством, в том же году он женился на актрисе Сьюзен Бланшар, падчерице известного писателя, режиссёра и продюсера мюзиклов Оскара Гаммерштейна II, в 1953 году у них родилась дочь Эми, через три года они развелись.

После «Мистера Робертса» Фонда сыграл Пьера Безухова в голливудской киноверсии романа Льва Николаевича Толстого «Война и мир», в роли Наташи Ростовой играла Одри Хепбёрн. Съёмки фильма продолжались два года, на большой экран фильм вышел в 1956 году. Несмотря на то, что сюжет фильма проще, чем текст в романе Льва Толстого, кинофильм очень интересен. Образ Наташи Ростовой, созданный Одри Хепбёрн, полностью соответствует образу героини, описанной Львом Толстым, а Генри Фонда очень органичен в роли Пьера Безухова. Фильм получил многочисленные премии и номинации: премию «Золотой глобус», три номинации на премию Оскар — за лучшего режиссёра, художника по костюмам и оператора; две номинации на премию Британской академии кино и телевизионных искусств «BAFTA»; две премии «Silver Ribbon» итальянского синдиката киножурналистов и так далее.

В 1956 году Фонда работал с Альфредом Хичкоком, играя человека, ошибочно обвинённого в убийстве в триллере «Не тот человек». Необычный, хотя не очень удачный фильм Хичкока основывался на реальных событиях и был снят на чёрно-белую плёнку.

Первая работа Фонда в качестве продюсера была представлена в 1957 году. Это был фильм «12 разгневанных мужчин» режиссёра Сиднея Люмета, поставленного по сценарию Реджинальда Роуза на основе одноимённой телепьесы. Этот низкобюджетный фильм был снят всего лишь за семнадцать дней. Всё действие происходит в комнате присяжных заседателей, решающих судьбу юноши пуэрториканца, обвиняемого в убийстве. Фонда подобрал очень сильный актёрский состав, в фильме снялись Джек Клугман, Ли Джей Кобб, Мартин Болсам, Е. Джей Маршалл. Фильм был хорошо принят критиками по всему миру. Фонда вместе с сопродюсером Реджинальдом Роузом получили номинации на премии «Оскар» и «Золотой Глобус», режиссёр Сидней Люмит получил приз «Золотой медведь» на Берлинском кинофестивале а Фонда получил премию «BAFTA» как лучший актёр за роль Присяжного номер 8, который своей логикой и постоянным влиянием на остальных присяжных, привёл к вынесению оправдательного приговора. Идея и постановка фильма до сих пор являются источником вдохновения для кинорежиссёров. Так, Уильям Фридкин в 1997 году снял телефильм, получивший премии «Эмми», «Золотой глобус» и «ALMA», а в 2007 году российский режиссёр Никита Михалков снял кинофильм «12», полностью повторив сцены и диалоги фильма Фонды.

Несмотря на успех, Фонда заявил, что больше не хотел бы быть продюсером, опасаясь, что неудачи на этом поприще могут повредить его актёрской карьере.

Тем не менее, после ролей в вестернах «Жестяная звезда» в 1957 году и «Шериф» в 1959 году Фонда вернулся к продюсированию, приняв участие в работе над телевизионным сериалом — вестерн «Заместитель» для канала NBC. Съёмки продолжались до 1961 года. Фонда выступил не только в роли продюсера, но играл главную роль.

В это же время его четвёртый брак, заключённый в 1956 году с итальянской графиней Афдере Франчетти, ставший не очень удачным и принесший актёру много разочарований, подходил к завершению. Вскоре после развода Генри Фонда женился на Ширли Мае Адамс, с которой они прожили вместе до кончины актёра в 1982 году. Согласно завещанию Генри Фонда оставил всё своё состояние в размере $ 200 000 своей приёмной дочери Эми, родной дочери Ширли Адамс.

В 1960-х Фонда снимался в многочисленных фильмах о войне и в вестернах, среди которых «Самый длинный день» в 1962 году, «Война на Диком Западе», «По методу Харма» и «Битва за Выступ» в 1965 году, а также «Система безопасности». В 1964 году, в разгар холодной войны в «Системе безопасности» актёр играл решительного Президента Соединённых Штатов, который пытается предотвратить ядерный холокост, проведя напряжённые переговоры с Советским Союзом, который, в свою очередь, опасается атаки со стороны США. Кроме вестернов и военных фильмов в 1963 Фонда снялся в мелодраме «Гора Спенсера», фильм был вдохновлён телесериалом The Waltons.

В 1968 году Фонде предложили роль злодея Франка в фильме «Однажды на Диком Западе». Сначала Фонда отклонил предложение, но его уговорили актёр Эли Уоллах и режиссёр Серджо Леоне, прилетевшие в США из Италии специально, чтобы встретиться с Фондом. На съёмках Генри Фонда хотел воспользоваться коричневыми контактными линзами, но Леоне предпочёл оставить натуральный цвет глаз актёра. В результате голубые глаза, смотрящие так невинно на людей, резко контрастируют с порочным характером героя.

В конце 1960-х многолетняя дружба Генри Фонда и Джимми Стюарта столкнулась с испытаниями. Актёры разошлись в своих политических взглядах. Фонда был либеральным Демократом, а Стюарт — консервативным Республиканцем. После горячих споров, они стали избегать разговоров о политике. Друзья вместе сыграли в фильме «Firecreek», а в 1970 они стали партнёрами в вестерне «The Cheyenne Social Club», второстепенном фильме, в котором они высмеивают спорящих политиков.

Последние годы

Несмотря на приближающееся семидесятилетие, Фонда продолжал активно работать как в кино, так и на телевидении. В 1970 году он снялся в трёх картинах, наиболее успешной из которых была «The Cheyenne Social Club». Двумя другими были: «Слишком поздно, герой», в котором Фонда играл второстепенную роль, и «Жил-был обманщик» режиссёра Джозефа Лео Манкевича о харизматичном преступнике Парисе Питмане-младшем, который пытается убежать из Аризонской тюрьмы. Партнёром Фонды в этом фильме был Кирк Дуглас.

Своё участие в иностранных телевизионных проектах нужны были Фонде, чтобы поддерживать актёрскую карьеру, так как в то десятилетие многие актёры испытывали карьерный спад. В 1971—1972 годах он снимался в телевизионном сериале «Семья Смит» канала ABC, а в 1973 году — в телефильме «Красный пони» по новелле Джона Стейнбека, который принёс актёру номинацию Эмми. После съёмок в неудачной мелодраме «Пепельная среда», Фонда снялся в трёх итальянских фильмах, вышедших в 1973 и 1974 годах. Наиболее успешной из них был «Меня зовут Никто», представляющего Фонду в редком для него комедийном амплуа.

Генри Фонда продолжал активно играть в театре вплоть до последних лет своей жизни. Он вернулся на Бродвей в 1974 году, чтобы сыграть в биографической драме «Кларенс Дарроу» о знаменитом американском юристе. За эту роль Фонду номинировали на премию «Тони».

К тому времени здоровье актёра было уже подорвано, но первые симптомы заболеваний появились после спектакля в апреле 1974 года, когда у него случился приступ сердечной недостаточности. После появления сердечной аритмии, у Фонда обнаружили рак простаты. После операции актёр вернулся на сцену в 1975 году.

Генри Фонда, прислушавшись к совету врачей, оставил сцену в 1978 году, сыграв в спектакле «Первый понедельник октября», но продолжал сниматься в фильмах и на телевидении. Так как здоровье актёра продолжало ухудшаться, он брал бóльшие паузы между съёмками.

1976 год был очень плодотворным. Фонда появился в нескольких интересных телевизионных фильмах. Один из них, «Встречный курс» канала ABC, рассказывал историю изменчивых взаимоотношений между президентом Гарри Труменом, которого играл Е. Д. Маршалл, и генералом Мак Артуром в исполнении Фонды. После съёмок в успешном мини-сериале «Почти человек», основанном на рассказе Ричарда Райта, Фонда снялся в эпическом минисериале канала NBC «Капитаны и Короли» по мотивам новеллы Тейлор Калдвелла. Тремя годами спустя, Фонда снялся в телесериале канала ABC «Корни: Новое поколение», но сериал так и остался в тени своего предшественника «Корни». В том же году Фонда сыграл в блокбастере о Второй мировой войне «Мидвей»

Конец 1970-х принёс и несколько разочарований. Первым из неудачных фильмов был триллер «Щупальца» и посредственный «Русские горки», в котором Фонда играл вместе с Ричардом Уидмарком и молодой Хелен Хант. С Ричардом Уидмарком Фонда снялся также в фильме «Рой», где также играли Оливия де Хэвилленд, Фред Макмюррей и Хосе Феррер. Он также снимался и в большом провальном фильме «Метеор», в котором актёр уже во второй раз играл президента США, вместе с Шоном Коннери, Натали Вуд и Карлом Малденом. Затем был канадский фильм «Город в огне», в котором снимались Шелли Уинтерс и Ава Гарднер. В 1979 году Фонда получил небольшую роль в «Ванда Невада», где играл вместе со своим сыном Питером и Брук Шилдс.

В конце семидесятых здоровье Генри Фонды неуклонно ухудшалось. Ему было уже за 70 и критики начали говорить об уходе актёра из кино. В 1979 году комитет по присуждению Томи дал Фонде специальную награду за достижения на Бродвее. В 1980 и в 1981 годах Фонда получил ещё две премии: «Золотой глобус» и «Оскара» за личный вклад в киноискусство.

Фонда продолжал сниматься и в начале 1980-х. Почти все его работы до момента кончины были для телевидения.

В 1980 году на телеэкраны вышел фильм, номинированный на премию «Эмми» «Гидеон против Трампета», в котором также играла Фэй Рэй, этим фильмом окончательно завершив свою карьеру.

Однако профессиональным и личным триумфом Генри Фонды стала роль в фильме «На золотом озере» режиссёра Марка Райделла. Прекрасная игра актёров, ставшая плодом беспрецедентного сотрудничества Генри Фонды и Кэтрин Хепбёрн, а также Фонды со своей дочерью Джейн, получила высокие оценки критиков сразу после премьеры, состоявшейся в декабре 1981 года. Генри Фонда сыграл отца эмоционально и физически отдалённого от детей, но который в конце жизни становится более принимающим. Джейн Фонда рассказывала, что эта история очень близка к её реальным взаимоотношениям с отцом и участие в фильме помогло разрешить отцу и дочери некоторые проблемы в их личных взаимоотношениях.

В январе 1982 года картина была выпущена в широкий прокат. Фильм получил одиннадцать номинаций на «Оскар», собрав в прокате около 120 миллионов долларов. Неожиданно фильм стал блокбастером. Он принёс 76-летнему Фонде «Оскар» за лучшую мужскую роль. За эту же роль актёр получил и «Золотой глобус». Кроме того, «Оскар» получили Кэтрин Хепбёрн — за лучшую женскую роль и Эрнест Томпсон за лучший сценарий. Сам актёр не смог принять участие в церемонии награждения из-за болезни. Награду получала его дочь Джейн. После смерти Фонды критики назвали эту роль «его последней и лучшей ролью». В 76 лет Генри стал самым старым актёром, получившим Оскара за лучшее исполнение главной роли.

Генри Фонда скончался в Лос-Анджелесе, в своём доме 12 августа 1982 года в возрасте 77 лет от болезни сердца.

Вклад в развитие киноискусства

В годы последовавшие за кончиной актёра его карьера была более успешна, чем в некоторые годы при жизни. Генри Фонда был широко признан одним из величайших актёров Голливуда Классической эпохи. В честь столетия со дня рождения Фонды телеканал Turner Classic Movies устроил марафон фильмов с его участием. В мае 2005 года Почтовая служба США выпустила 37 центовую почтовую марку с изображением Генри Фонды в серии «Легенды Голливуда». В Лос-Анджелесе продолжает работать Театр Генри Фонды по адресу: 6126 Hollywood Blvd., Hollywood, Los Angeles, California.

В 1999 году Генри Фонда был назван шестым в списке 100 величайших звёзд кино по мнению Американского института кино.

Три фильма с участием Генри Фонда входят в 100 самых вдохновляющих американских фильмов за 100 лет по версии Американского Института кино. Это фильмы: «На золотом озере» (1981) — номер 45, «Двенадцать разгневанных мужчин» (1957) — номер 42 и «Гроздья гнева» (1940) — номер 7.

За свою почти пятидесятилетнюю карьеру актёра Генри Фонда сыграл 106 ролей в кино и на телевидении и кроме «Оскара» был удостоен ещё тринадцати различных премий и десять раз был номинантом.

Фонда был основателем и членом Голливудского Демократического Комитета в начале 1930-х годов. Этот комитет был сформирован в поддержку президента Франклина Делано Рузвельта. Генри Фонда был одним из наиболее активных и влиятельных либеральных демократов в Голливуде вместе с Робертом Райаном и Грегори Пеком. Однажды Фонда сказал, что президент Рональд Рейган сделал его «физически больным», и что он «не может выносить никаких республиканцев, в особенности Ричарда Никсона».

Во время войны США в Вьетнаме Фонда поддержал свою дочь Джейн в её антивоенных выступлениях.

Фильмография

Год		Русское название	Оригинальное название	Роль
1981	тф	Летнее солнцестояние	Summer Solstice	Джошуа Тёрнер
1981	ф	На золотом озере	On Golden Pond	Норман Тэйер младший
1980	тф		Gideon's Trumpet
1979	ф	Город в огне	City on Fire
1979	ф	Ванда Невада	Wanda Nevada
1979	ф	Метеор	Meteor
1979	ф	Рой	The Swarm
1979—1979	с		Roots: The Next Generations
1978	ф	Федора	Fedora	Президент Академии
1978	ф	Большая битва II	Grande attacco, Il
1977	ф	Последний из ковбоев	The Last of the Cowboys
1977	ф	Щупальца	Tentacoli
1977	ф	Русские горы	Rollercoaster
1976	ф	Капитаны и короли	Captains and the Kings
1976	ф	Мидуэй	Midway
1976—1980	с	Семья	Family
1974	тф		Clarence Darrow
1973	ф	Меня зовут Никто	Mio nome è Nessuno, Il
1973	ф	День покаяния	Ash Wednesday
1973	ф	Змей	Le Serpent
1973	тф	Красный пони	The Red Pony
1970	ф		The Cheyenne Social Club
1970	ф	Жил был обманщик	There Was a Crooked Man...
1970	ф	Слишком поздно герой	Too Late the Hero
1970	ф	Порою блажь великая	Sometimes a Great Notion
1969	док		An Impression of John Steinbeck: Writer
1968	ф	Однажды на Диком Западе	C’era una volta il West	Фрэнк
1968	ф	Бостонский душитель	The Boston Strangler
1968	ф	Твое, мое и наше	Yours, Mine and Ours
1968	ф	Миллионы Мадигана	Madigan
1968	ф	Файеркрик	Firecreek
1967	ф	Все о людях	All About People
1967	ф		Welcome to Hard Times
1966	ф	Большой куш для маленькой леди	A Big Hand for the Little Lady
1965	ф	Битва за Выступ	Battle of the Bulge
1965	ф	Грязная игра	The Dirty Game
1965	ф	По методу Харма	In Harm’s Way
1965	ф	Пропойцы	The Rounders
1964	ф	Секс и незамужняя девушка	Sex and the Single Girl
1964	ф	Система безопасности	Fail-Safe	Президент
1964	ф	Самый достойный	The Best Man	Уильям Расселл
1963	ф	Гора Спенсера	Spencer’s Mountain
1962	ф	Как был завоёван Запад	How the West Was Won
1962	ф	Самый длинный день	The Longest Day
1962	ф	Совет и согласие	Advise & Consent	Роберт Леффингуэлл
1961—1963	с	Шоу Дика Пауэлла	The Dick Powell Show
1959	ф	Шериф	Warlock	Блэйсдейл
1959	ф		The Man Who Understood Women
1958	ф	Очарованная сценой	Stage Struck
1957	ф	Жестяная звезда	The Tin Star	Морг Хикмен
1957	ф	12 разгневанных мужчин	12 Angry Men	Восьмой присяжный
1956	ф	Не тот человек	The Wrong Man
1956	ф	Война и мир	War and Peace	Пьер Безухов
1955	ф	Мистер Робертс	Mister Roberts
1951	док	Бенджи	Benjy
1949	ф	Мозаика	Jigsaw
1948	ф	Форт Апачи	Fort Apache
1948	ф		On Our Merry Way
1947	ф	Длинная ночь	The Long Night	Джо
1947	ф	Дэйзи Кеньон	Daisy Kenyon
1947	ф	Беглец	The Fugitive
1946	ф	Моя дорогая Клементина	My Darling Clementine	Уайетт Эрп
1943	ф	Случай в Окс-Боу	The Ox-Bow Incident	Джил Картер
1943	ф	Бессмертный сержант	Immortal Sergeant
1942	ф	Большая улица	The Big Street
1942	ф	Сказки Манхеттена	Tales of Manhattan
1942	ф	Кольца на её пальцах	Rings on Her Fingers
1942	ф	Самец	The Male Animal	профессор Томми Тёрнер
1941	ф	Леди Ева	The Lady Eve	Чарльз Пайк
1941	ф	Ты принадлежишь мне	You Belong to Me	Питер Кирк
1940	ф	Возвращение Фрэнка Джеймса	The Return of Frank James	Фрэнк Джеймс
1940	ф	Гроздья гнева	The Grapes of Wrath	Том
1940	ф	Лилиан Рассел	Lillian Russell	Александр Мур
1939	ф	Барабаны долины Мохок	Drums Along the Mohawk	Гилберт «Гил» Мартин
1939	ф	Молодой мистер Линкольн	Young Mr. Lincoln	Авраам Линкольн
1939	ф	Джесси Джеймс. Герой вне времени	Jesse James	Фрэнк Джеймс
1938	ф	Порождение Севера	Spawn of the North	Джим Киммерли
1938	ф	Блокада	Blockade	Марко
1938	ф	Иезавель	Jezebel	Престон Диллард
1937	ф	Та самая женщина	That Certain Woman	Джек В. Меррик мл.
1937	ф	Жизнь даётся один раз	You Only Live Once	Эдди Тэйлор
1936	ф	Тропинка одинокой сосны	The Trail of the Lonesome Pine	Дэйв Толливер
1935	ф	Я слишком много мечтаю	I Dream Too Much	Джонатан «Джонни» Стрит

Награды и номинации

Премия Американской киноакадемии «Оскар»

• 1941 Номинация на премию Американской киноакадемии за главную мужскую роль в фильме «Гроздья гнева».
• 1958 Номинация на премию Американской киноакадемии за лучший фильм — «Двенадцать разгневанных мужчин».
• 1981 Награда Американской киноакадемии за выдающийся вклад в развитие киноискусства и за заслуги перед Академией.
• 1982 Награда Американской киноакадемии за главную мужскую роль в фильме «На золотом пруду».

Премия Британской Академии Кино и Телевидения BAFTA Awards, UK

• 1958 Премия Британской Академии Кино и Телевидения BAFTA за главную мужскую роль в фильме «Двенадцать разгневанных мужчин».
• 1983 Номинация на премию Британской Академии Кино и Телевидения BAFTA за главную мужскую роль в фильме «На золотом пруду».

«Золотой Глобус»

• 1958 Номинация на премию «Золотой Глобус» (Golden Globe) за главную мужскую роль в фильме «Двенадцать разгневанных мужчин».
• 1982 Премия «Золотой Глобус» (Golden Globe) за главную мужскую роль в фильме «На золотом пруду».

телевизионная премия Эмми

• 1973 Номинация на премию Эмми за главную мужскую роль в фильме «Gideon’s Trumpet».
• 1975 Номинация на премию Эмми за главную мужскую роль в фильме «Clarence Darrow».
• 1980 Номинация на премию Эмми за главную мужскую роль в фильме «Красный пони».

Кинофестиваль в Карловых Варах

• 1982 Награда за главную мужскую роль в фильме «На золотом пруду».

Национальный совет кинокритиков США

• 1981 Награда за главную мужскую роль в фильме «На золотом пруду».

Премия «Тони»

• 1948 Премия «Тони» за главную мужскую роль в спектакле «Мистер Робертс».
• 1975 Номинация на премию «Тони» за главную мужскую роль в спектакле «Clarence Darrow».
• 1979 Почётная премия «Тони» за вклад в развитие театрального искусства.

Премия Сесиля Б. Де Милля

• 1980 за выдающиеся заслуги в кинематографе.

Библиография

• Тирдатова Е. И. Генри Фонда. М., 1989

Ссылки

• [www.ibdb.com/person.php?id=40805IBDB Генри Фонда на сайте Internet Broadway Database]
• [www.meredy.com/fondatriv.htm Meredy’s Henry Fonda Trivia]
• [fonda.org/gedtree/1024.html Fonda family tree]
• [www.thegoldenyears.org/hfonda.html Classic Movies (1939—1969): Henry Fonda]
• [www.tcmdb.com/participant.jsp?participantId=63585 Генри Фонда на сайте Turner Classic Movies]

Отрывок, характеризующий Фонда, Генри

В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.