Георгиевская церковь (Старая Ладога)

Православный храм
Георгиевская церковь
Страна	Россия
Местоположение	Старая Ладога, Волховский район Ленинградской области
Конфессия	Православие
Архитектурный стиль	Древнерусское зодчество
Первое упоминание	1445
Строительство	1180—1200 годы

Церковь Святого Георгия — белокаменный храм второй половины XII века, находящийся на территории Староладожской крепости. Один из древнейших сохранившихся храмов России. Наряду с собором Староладожского Успенского монастыря является самым северным русским каменным храмом домонгольского периода. В храме сохранились фрагменты уникальных фресок XII века. Имеет статус памятника архитектуры федерального значения.

История

Согласно части летописей, Старая Ладога была первой резиденцией Рюрика, прежде чем он переехал в Новгород. Она стояла на важнейшем в то время торговом пути из варяг в греки, проходившем по Волхову. Сооружение каменной крепости в Старой Ладоге началось в 1110-х годах. Во второй половине XII века было построено семь или восемь каменных храмов, из которых лишь два сохранились до нашего времени (кроме Георгиевской церкви, это Успенский собор Староладожского Успенского монастыря). Точная дата постройки Георгиевской церкви неизвестна, но детали архитектуры и росписей говорят о том, что это было скорее всего между 1180 и 1200 годами. Храм был впервые упомянут в письменных источниках лишь в 1445 году. В XVI веке церковь была перестроена, однако интерьер остался неизменным. К концу XVII века внутренний облик храма остро нуждался в реставрации, которая была проведена в 1683—1684 годах. В ходе работ были проделаны новые окна, настенные фрески были разрушены. Дальнейшие реставрации были проведены в 1902, 1925—1928, 1952—1962, а также в 1970—1990-х годах.

Архитектура

Архитектура храма типична для Новгородской земли. Это четырёхстолпный однокупольный трёхапсидный храм. Его площадь всего 72 м², он слегка асимметричен по отношению к оси север — юг. Это объясняется тем, что храм был возведён внутри крепости с ограниченным пространством.

Росписи

Фрески были созданы в том же году, когда состоялось освящение храма. Являются одним из немногих образцов русских фресок XII века. В 1445 году некоторые фрески были обновлены, однако большинство из них было утеряно в XVII веке. Некоторые были сняты со стен и оставлены под новым полом. Они были обнаружены в XX веке и восстановлены. В 1780 году некоторые древние фрески были открыты под слоем краски на стенах. В целом, сохранилось около 20 % оригинальных фресок.

Общая картина оригинальной росписи не поддаётся реконструкции, однако понятно, что северная и южная стены имели по пять рядов изображений. Из фресок на западной и восточной стенах ничего не сохранилось. Фрески на внутренней части купола сохранились почти без повреждений. На них изображено вознесение Христа в присутствии апостолов и пророков.

Все фрески были сделаны в одном стиле. Скорее всего, они были созданы группой художников под руководством двух главных. В композиции преобладают голубой, красный и жёлтый цвета. Есть также некоторые цветовые вариации, включающие белый цвет. Это несколько нетипично для русских фресок того времени и может указывать на то, что среди художников были греки, внёсшие элементы византийской росписи. При этом русские сопроводительные надписи на фресках, выполненные, согласно авторитетному мнению Т.В. Рождественской, новгородцами, равно как и уникальная во всём мире программа росписи, а, возможно, и её стиль, являются реальным свидетельством наличия русских фрескистов в той же артели, а также ориентации византийских художников на местные вкусы и традиции.

Наиболее необычная и уникальная фреска — находящаяся вопреки канонам в алтаре фреска с изображением Св. Георгия, укрощающего змея. Фигуру едущего на коне Георгия художник помещает в центре, иначе говоря, на наиболее выпрямленной части стены, где она не подвергнута перспективному искажению и где её легче всего развернуть по горизонтали на плоскости. Сбоку, где стена изогнута гораздо сильнее, он располагает здание вертикальной формы, которому ракурс не может особенно повредить, и к этому зданию направляет энергично восходящую линию холма. Эта линия играет немаловажную композиционную роль, объединяя центральное звено композиции с его боковым звеном и помогая воспринимать их, несмотря на изогнутую стену, как единое оптическое целое. Несомненно, аналогичная линия, но обращённая по диагонали влево, очерчивала несохранившийся холм на северной стороне малой ризницы (диаконника). Позади диаконника должно было возвышаться примерно такое же здание, какое представлено справа. И здесь художник не забывал о ракурсе, возникавшем в результате того, что зритель видел изображение на северной стороне диаконника в резком перспективном сокращении. Так, строго учитывая местоположение фрески, достигал художник той цельности впечатления, которая была бы неосуществима, если бы он не принимал в расчет законов монументальной живописи.

Ориентируя фреску на плоскость стены, авторы росписи делают линию главным средством художественного выражения. Линии принадлежит ведущая роль всюду: и во внутренней разделке формы, и в силуэтных очерках, и в трактовке лиц, и в орнаменте. Одеяния делятся на мелкие, совершенно плоские складки, которые то ложатся прямыми линиями, то образуют острые углы, то уподобляются зигзагам, то закручиваются узлами, то топорщатся по диагонали, то извиваются плавными параболами. В трактовке одежды всюду чувствуется увлечение орнаментальной игрой линий. Они проведены уверенной рукой незаурядного рисовальщика, одновременно умеющего выявить и структуру драпировки, её мотив, и орнаментально-декоративную природу складок, выполненных с поистине каллиграфической тонкостью.

Такое же виртуозное владение линией дает о себе знать в очерках фигур. Особенно выразителен силуэт коня, на котором гарцует Георгий. Только мастер, высоко ценивший красоту скупой и в то же время упругой линии, мог достичь столь простого и лаконичного художественного эффекта.

При этом всадник не поражает змия, как это бывает обычно, он лишь укрощает, попирая его. Царевна ведёт змия на пояске, как на поводке, а со стены за происходящим одобрительно наблюдает царь. Такая необычная интерпретация отсылает нас к русскому духовному стиху о Егории Храбром, в котором освобождённая царевна помогает святому Георгию укрощать змия, повязав его шею своим шёлковым пояском. Змий — не только символ зла, но и одновременно символ плотского начала человека и символ животных — не повержен, а приручен, зло в соответствии с принятым русским православием учением Сократа понимается как незнание добра и, хотя добро для большей силы убеждения — с вооружённой силой покровителя скотины Егория Храброго, но зло искореняется не уничтожением носителей зла или бессмысленным умерщвлением плоти, а путём просвещения и преображения, не убийством, только с вооружённой силой для защиты добра и для демонстрации змию последствий неподчинения добру, доброй царевне, доброму царю на стене. Не случайно в народных легендах Егорию Храброму приписывалось «утверждение на Руси веры православной и искоренение басурманской». Святой Георгий, изображавшийся в византийской традиции либо как мученик, либо как готовый на ратные подвиги воин-победитель и покровитель воинства, предстаёт здесь в совершенно ином свете. За геральдически торжественной сценой просматривается новый смысл: отдельные носители зла, образом которого выступает змий, могут быть уничтожены, как в других культурах изображения Георгия Победоносца, но само зло не может быть реально побеждено одними лишь силой и воинской доблестью. Зло может быть побеждено ими только вместе со смирением и верой. Именно эти вечные идеалы христианства и запечатлевают все изображенные на фреске участники события: и ангелоподобный Георгий, чей бесстрастный лик являет собой непоколебимую веру, и остальные персонажи, чья вера только что родилась, пробуждённая явленным чудом, и змий, ставший образом усмирённого греха, и даже конь, чей хвост, завязанный узлом, также является символом смирения. Эта и многие другие величественные фрески Староладожской церкви Святого Георгия, посвящённые описанию достоинств князей и воинских добродетелей, свидетельствуют, что скорее всего, заказчиком был не глава Новгородской республики — владыка, а один из князей, в крайнем случае — посадник.

При этом изображение святого Георгия, поражающего дракона, никогда ни в Руси, ни в Византии не размещалось в алтаре, не говоря уже об исключительной уникальности вооружённого Георгия, оставляющего змию жизнь. Как считает большинство исследователей, церковь святого Георгия была сдана заказчику в 1165—1166 гг. после того, как на реке Воронеге русское войско разгромило шведов. «Первая Новгородская летопись» сообщает, что в 1164 году на ладожскую крепость напали шведы. Ладожане, «затворишася в граде», послали в Новгород за князем и войском. Вскоре «приспе князь Святослав с новгородци и с посадником Захариею». Шведы были разбиты, но для сохранения торговли с ними шведские земли в ответ разорены не были, «ограничились наукой», как показано на фреске.

По традиционному мнению, отражённому М. И. Мильчиком, строительство, скорее всего, началось на следующий год (летние месяцы были уже пропущены). Как показали последние исследования, согласно первоначальному замыслу, боковые апсиды храма были пониженными, а хоры в нем отсутствовали. Подобный тип храма, редкий для древнерусского зодчества XII века, известен нам на примере двух построек епископа Нифонта — Спасо-Преображенского собора Мирожского монастыря во Пскове (ок. 1140 г.) и церкви св. папы римского Климента в Старой Ладоге (1153 г.), фрески которой не сохранились. Церковь св. папы римского Климента была перенесена Петром Великим в Новую Ладогу, а здание её после этого разрушилось. Но фрески, посвящённые этому святому, есть и в Георгиевской церкви. Хотя в Южной Руси культ святого Климента появился с момента крещения Руси в Православие и вывоза его мощей из Корсуни Владимиром Святославичем, но культ его в Северной Руси начался при владыке Нифонте — отце-основателе Новгородской республики — и связан не только с тем, что святой мученик упокоился на земле Древней Руси — в Крыму, а мощи его находились в Десятинной церкви в Киеве, но и с заимствованием Господином Великим Новгородом порядков Римской республики. Учитывая, что после Нифонта со сниженными апсидами храмы не строили, а хотя культ св. Климента удержался, но посвящённые ему фрески не присутствовали во всех храмах одного пригорода, логично предположить, что Георгиевская церковь также была заложена ещё при владыке Нифонте, то есть не позднее середины 1150-х годов. Именно тогда храм и был посвящён святому Георгию — в домонгольской Руси посвящение осуществлялось при закладке фундамента. Однако после кончины Нифонта в 1156 году возведение церкви было отложено на неопределенный срок, и возобновилось после победы над шведами. Позже 1165—1166 годов строительство маловероятно: князь Святослав, возможный заказчик храма, в 1167 году был изгнан из Новгорода и на следующее лето умер. Второй предполагаемый заказчик — посадник Захарий — погиб в 1166 году. Видимо, староладожский храм начали и закончили строить как раз в 1165 году. Такой малый храм каменных дел мастерам вполне под силу выстроить за один год. Подобные темпы не были редкостью в XII веке. Но после 1165 года почти все храмы в Господине Великом Новгороде строились уже боярами и купцами, хотя, возможно, часть из них — той же артелью, что построила церковь св. Георгия — последнюю в Старой Ладоге в 12 веке. Но несмотря на логичность этой версии В. Д. Сарабьянов считает, что, хотя храм был, видимо, заложен при владыке Нифонте, но художественные, типологические и иконографические особенности архитектуры и стенописи позволяют достаточно уверенно ограничить время окончательного создания памятника последними двумя десятилетиями XII века (так же вначале датировал памятник и В. Н. Лазарев, датировку он изменил на основании исторического события — разгрома шведов под Старой Ладогой). Возведение храма и написание фресок произошли почти одновременно, с перерывом не более чем на год, даже если храм и посвящён победе над шведами в 1164 году. Это не исключает три этапа строительства храма: при Нифонте, по заказу князя или посадника сразу после победы над шведами в Старой Ладоге, и в конце XII века, возможно, после поразившего всю Европу взятия военными силами «земли карелов и русов» — Господина Великого Новгорода — шведской столицы Сигтуны, когда, как показали последние археологические раскопки, город сожжён не был, а со шведами проводилась воспитательная работа. Ещё ранее, в 1178 году, новгородцы, включая Корелу — вместе с союзниками — сумь — совершили поход в нынешнюю западную Финляндию, сожгли все замки и селения, вывели в полон всех шведов и почти всех католиков, так что в течение нескольких десятилетий шведская жизнь в Финляндии отсутствовала, а католическая — едва теплилась. Но этим новгородцы и ладожане вряд ли бы гордились: пребывание христиан в рабстве, тем более у карелов и суми — тогда ещё в большинстве язычников — не было бы отражено на фреске.

Отрывок, характеризующий Георгиевская церковь (Старая Ладога)

Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]