Шор, Георгий Владимирович

Георгий Владимрович Шор
Дата рождения:	23 апреля 1872(1872-04-23)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	1948(1948)
Место смерти:	СССР
Страна:	Россия
Научная сфера:	патологическая анатомия танатология
Место работы:	СПбГМУ
Альма-матер:	СПбВМедА
Известен как:	автор монографии «О смерти человека (Введение в танатологию)»,1925 г.
Награды и премии:

Георгий Владимирович Шор — российский и советский патолог-кондиционалист, танатолог. Заслуженный деятель науки, профессор, второй заведующий кафедрой патологической анатомии СПбГМУ (с 1917 по 1944 г).

Биография

В 1895 г. окончил с отличием Военно-Медицинскую академию. С 1895 г. назначен младшим врачом 6-го Драгунского Смоленского Императора Александра II полка. с 1896 по 1904 г. был судовым врачом крейсера I ранга «Россия». С 1904 г. уволился в запас. В 1908 г. получил звание приват-доцента Военно-Медицинской академии. В 1913 г. был избран профессором кафедры патологической анатомии Психо-неврологического института. С 1917 по 1944 г. состоял профессором и заведующим кафедрой патологической анатомии 1 ЛМИ.

Научная работа

Основным трудом Георгия Владимировича стала его монография «О смерти человека» (введение в танатологию), изданная в издательстве КУБУЧ в 1925 г.

Слово танатология не так уже чуждо нам, так как встречается в энциклопедических словарях, в иностранной литературе и в «Этюдах оптимизма» проф. И. И. Мечникова. Это слово должно означать учение о признаках, о динамике и о статике смерти. Вкладывая в слово танатология такое большое содержание, вполне естественно оперировать терминами «танатолог», «танатологическое мышление», «танатологические задачи» и т. п., так как эти термины придают определенный смысл излагаемому, подчеркивая, что данный вопрос имеет то или другое отношение к танатологии в целом и к тому углу зрения, который ею должен проводиться. Танатология должна понимать свои задачи не узко в смысле трактата о статике смерти, а более широко. Главнейшей задачей танатологии должно быть выяснение всех условий, приведших к смерти организм, как индивидуальное целое. Танатология должна включить учение о динамике умирания, то есть учение о танатогенезе. Предлагаемая книга является лишь введением в танатологию и потому к ней не могут быть пред’явлены требования, как к труду вполне законченному и исчерпавшему современное состояние знаний в этой области.

— [www.o-smerti-cheloveka.ru/obshchaya_tanatologiya.html Шор,Г.В.,"О смерти человека" (ведение в танатологию).Предисловие.]

Основная мысль монографии заключена в том, что для танатологии и особенно судебной медицины приоритетной задачей является не выявить, отчего наступила смерть, а выяснить, почему прекратилась жизнь:

Для разрешения вопроса о кондициональном генезе патологической смерти нам нужно выяснить те условия, в которых находился покойный в последний период жизни или, вернее, те недочеты в его организме, с которыми он вступил в борьбу с последними жизненными невзгодами и болезнетворными «причинами». Разрешить этот вопрос гораздо легче, если задуматься не над расшифровыванием «причин» смерти, а над выяснением тех условий, которые сделали невозможным продолжение жизни!

— [www.o-smerti-cheloveka.ru/vopros_o_konditsional_nom_geneze_smerti.html Шор Г.В. "О смерти человека",глава "Вопрос о кондициональном генезе смерти"]

Указал новый способ сохранения органов в естественном виде без жидкости. Ему принадлежит также особый метод вскрытия трупов («полная эвисцерация»).

Награды

• орден Трудового Красного Знамени (15.12.1945)

Ссылки

• [www.spb-gmu.ru/content/view/142/239/#history]

Отрывок, характеризующий Шор, Георгий Владимирович

После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.