Георгий Пахимер

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Георгий Пахимер
греч. Γεώργιος Παχυμέρης
Дата рождения:

1242(1242)

Место рождения:

Никея

Дата смерти:

1310(1310)

Место смерти:

Константинополь

Страна:

Византийская империя Византийская империя

Основные интересы:

философия, история, математика, литература

Оказавшие влияние:

Георгий Акрополит

Испытавшие влияние:

Мануил Фил

Георгий Пахимер (греч. Γεώργιος Παχυμέρης 1242, Никея — около 1310, Константинополь), византийский философ, историк, математик, писатель и церковный деятель. Учился у Георгия Акрополита. Занимал пост протоэкдика в патриаршем клире. Был последовательным противником унии с Римско-католической церковью.





Биография

Основным источником нашей информации о жизни Пахимера является стихотворный эпитафий, состоящий из 100 стихов его ученика Филиса Мануила (греч. Μανουήλ Φιλής)[1].

Пахимер родился в Никее в 1242 г. в семье беженцев из Константинополя. После взятия города крестоносцами Никея стала временной столицей византийцев (Никейская империя). После того как греки отвоевали свою средневековую столицу у латинян в 1261 г., Пахимер переехал в Константинополь и продолжил свою учёбу у Георгия Акрополита.

Пахимер был рукоположен во диакона, но благодаря своему исключительному классическому образованию и будучи противником унии с Римско-католической церковью быстро занял высокие церковные и светские должности протекдика (греч. πρωτέκδικος) и дикеофилака (греч. δικαιοφύλακας — блюститель церковного права). С 1275 г. Пахимер преподавал в Вселенском Училище Константинополя толкование Нового Завета и Патрологию, философию Аристотеля.

Как писатель Пахимер представлял высокий уровень усвоения классических оригиналов, существовавших в его эпоху. Самым значительным его трудом был исторический труд Исторические Записки (греч. Xρονική Συγγραφή). Этот исторический труд Пахимера является продолжением одноимённого труда Георгия Акрополита и относится к периоду 1255—1308 гг., то есть к периоду царствования двух первых императоров династии Палеологов Михаила VIII и Андроника II. Работа делится на 13 книг — 6 посвящены Михаилу и 7 Андронику.

Пахимер заявляет, что основная цель его повествования — это правда[2]. Следуя этому основному принципу, Пахимер описывает события, свидетелем многих из которых был он сам, но при этом старается сохранить объективность[3].

Пахимер писал свою историю, ощутив и сам тяжёлые времена в жизни империи и последствия нашествия турецких племён в Малую Азию, проблему засилия латинян и вытекающую отсюда церковную проблему и конфронтацию в вопросе об унии, поэтому дух его истории пессимистичен[4].

Классицизм Пахимера

Из письма Пахимера следует его глубокое знание греческих древних классиков, где образцами дле него служат Ксенофонт, Фукидид и Пиндар. Он часто употребляет гомеровскую лексику, чтобы описать героические события, связанные с Иоанном Палеологом и Алексием Филантропом, ссылается на древнюю греческую мифологию, на Законы Платона и Этику Аристотеля[5].

Пахимер использует не только средневековые греческие имена, описывая топонимику и население Малой Азии, но возвращается к именам из античности. Пахимер также не только именует новые народы именами из древности (например, турецкие племена — персами), но и приспосабливает латинские и тюркские имена к нормам греческого языка[6].

Пахимер первым из византийских писателей употребляет названия месяцев согласно аттическому календарю[7]. Как учитель и философ Пахимер написал также работы по Риторике (ораторскому искусству), послания, Свод четырёх предметов (греч. το Σύνταγμα των τεσσάρων μαθημάτων) и Набросок к философии Аристотеля (греч. Σχεδίασμα περί της φιλοσοφίας του Aριστοτέλους), где Пахимер комментирует почти весь труд Аристотеля и который стал именоваться Философией Пахимера (греч. Φιλοσοφία του Παχυμέρους).[8].

Основные труды

  • греч. Ρωμαϊκή Ιστορία — Римская история
  • греч. Σχεδίασμα περί της φιλοσοφίας του Αριστοτέλη — Набросок к философии Аристотеля
  • греч. Εννέα αυτοβιογραφικές Ωδές — Девять автобиографических Од
  • греч. Το Σύνταγμα των τεσσάρων μαθημάτων,αριθμητικής, μουσικής,γεωμετρίας και αστρονομίας — Свод четырёх предметов: арифметики, музыки, геометрии и астрономии .
  • греч. Περί των έξ της φιλοσοφίας ορισμών και των πέντε φωνών και των δέκα κατηγοριών — Относительно философских терминов, пяти голосов и десяти категорий .
  • греч. Προς τους λέγοντας ότι δια τούτο λέγεται Πνεύμα Υιού δια το ομοούσιον ή δια το χορηγείσθαι υπ΄αυτού τοις αξίοις (Θεολογικό έργο) — Теологический труд
  • греч. Παράφρασις εις τον Άγιον ιερομάρτυρα Διονύσιον τον Αρεοπαγίτην — Парафраз к Святому мученику Дионисию Ареопагиту
  • греч. Προγυνάσματα ή Μελέται (ρητορική) — Упражнения (риторика)

Напишите отзыв о статье "Георгий Пахимер"

Примечания

  1. Έμμετρος επιτάφιος (100 στίχοι), Μανουήλ Φιλής
  2. «Ιστορίας γαρ, ως αν τις είποι, ψυχή η αλήθεια, και το της αληθείας χρήμα επάναγκες ιερόν, ο δε προ ταύτης το ψεύδος άγων άντικρυς ιερόσυλος»·Georgii Pachymeris, De Michaelle et Andronico Paleologis I, CSHB (Bonnae 1835), σελ. 12, 11-13.
  3. Όπως γράφει ο ίδιος, «αλλ’ αυτόπτης τα πλείστα ούτως ξυμβάν γεγονός»· βλ. Georgii Pachymeris, De Michaelle et Andronico Paleologis I, CSHB (Bonnae 1835), σελ. 12.
  4. «Προϊόντος του χρόνου τα χείρω και έτι ξυμβαίνειν […] εις τάδε ξυμφοράς τα πράγματα προελθείν»· βλ. Georgii Pachymeris, De Michaelle et Andronico Paleologis I, CSHB (Bonnae 1835), σελ. 13.
  5. βλ. Georgii Pachymeris, De Michaelle et Andronico Paleologis I, CSHB (Bonnae 1835), σελ. 189, 320.
  6. Βλ. Zachariadou, E., «Observations on some turcica of Pachymeres», Revue des Études Byzantines 36 (1978), σελ. 261—267
  7. Arnakis, G., «The names of the months in the History of G. Pachymeres», Byzantinisch-Neugriechische Jahrbücher 18, σελ. 144—153.
  8. [www.ime.gr/chronos/10/gr/…/pnf10.html Foundation of the Hellenic World]

Литература

  • Γεώργιος Παχυμέρης, Πρωτέκδικος και δικαιοφύλαξ: Εισαγωγικό δοκίμιο, Στυλιανός Λαμπράκης,Εθνικό Ίδρυμα Ερευνών (Ε.Ι.Ε) Ινστιτούτο Βιζαντινών Ερευνών, ISBN 978-960-371-024-0
  • * Ανδρόνικος Δημητρακόπουλος. [anemi.lib.uoc.gr/metadata/2/5/3/metadata-01-0001410.tkl Ορθόδοξος Ελλάς : ήτοι περί των Ελλήνων των γραψάντων κατά Λατίνων και περί των συγγραμμάτων αυτών]. — Εν Λειψίαι: Τύποις Μέτζγερ και Βίττιγ, 1872.

Ссылки

  • [www.documentacatholicaomnia.eu/30_20_1242-1310-_Georgius_Pachymeres.html 1242-1310 — Georgius Pachymeres — Operum Omnium Conspectus seu 'Index of available Writings']
  • [www.bautz.de/bbkl/p/pachymere_g.shtml Pachymeres, Georgios]
  • [vostlit.narod.ru/Texts/rus2/Pachimer/ausz1 Георгий Пахимер. Исторические записки]
  • [www.ehw.gr/asiaminor/Forms/fLemmaBody.aspx?lemmaid=4022 Εγκυκλοπαίδεια Μείζονος Ελληνισμού]

Отрывок, характеризующий Георгий Пахимер


Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.