Гепиды
Гепиды (лат. Gepedes, др.-греч. Γήπαιδες) — древнегерманское племя, родственное готам.
Содержание
Этимология имени
Согласно Географии Птолемея, гепиды проживали среди балтийских племен, на восточном побережье Балтийского моря, в соседстве с гелонами и меланхленами.
Иордан привел объяснение относительно происхождения имени «гепиды», основываясь на типичной средневековой «этимологии», то есть на фонетическом сходстве и случайном, натянутом осмыслении. По традиции, зафиксированной Иорданом (он пишет «fertur», значит, так было в предании), слово «гепиды» произошло от готского или гепидского слова «gepanta», «ленивый». Гепиды вместе с готами двинулись с острова Скандзы к устью Вислы; один из трех кораблей, на котором находились гепиды, задержался в пути и подошел к берегу позднее двух других: он показал себя «ленивым», «gepanta» (navis). Эту версию без критики принял и российский историк Татищев В.Н[1].
Мюлленгоф («Deutsche Altertumskunde») не находил никакого — ни общегерманского, ни готского — глагола со значением медлить, отставать, лениться, похожего на слово «gepanta». Он допускал, что этим словом мог называться тип тихоходного корабля, но не видел никакой связи между упомянутым термином и названием «гепиды».
Можно добавить, что этническому имени «гепиды» было ещё раз дано (не лучшее, чем у Иордана) объяснение в широко известных «Этимологиях» или «Началах» («Origines») Исидора Севильского (около 560—636). Исидор, собравший, а частично и сам придумавший ряд фантастических, но ценившихся в средние века, «этимологий», искусственно связал название гепиды-гипеды с латинским словом «pedes» («ноги»); «Gipedes pedestri proelio magis quam equestri sunt usi et ex hac causa ita vocati» — «Гипеды больше применяют пеший, чем конный бой, и потому так и названы».
Оба объяснения, являясь примером типичной средневековой «этимологии», не могут быть приняты всерьез; они свидетельствуют, что некоторым писателям, хотя и вышедшим из гущи германского мира, варваризованная латинская образованность мешала понять данный этнический термин. Исидору Севильскому, жителю Испании, гепиды незнакомы: в 60-х годах VI века гепиды, истощенные длительной борьбой с лангобардами (об одной из битв середины VI века Иордан говорит, как о жесточайшей после «дней Аттилы»), были уничтожены аварами. Но для Иордана гепиды были современниками; на его глазах они не на жизнь, а на смерть сражались с лангобардами; он знал, что они встречались в боях с остроготами, общались с соседями своими склавенами, а в прошлом были союзниками гуннов.
Первые упоминания
Прокопий, говоря о «готских племенах», ставит среди них на первое место готов (остроготов), затем вандалов, везеготов и гепидов. Иордан подчеркнул родство гепидов с готами: он пишет, что, без сомнения, они ведут своё происхождение из рода готов; он называет гепидов «родичами» остроготов. По Иордану, гепиды переселились вместе с готами на южный берег Балтийского моря и осели в дельте Вислы; островок, занятый ими в устьях этой реки, получил на их языке название «Gepedoios».
Продвижение на юг
Предположительно, во II веке гепиды переселились из Скандинавии на южное побережье Балтийского моря, откуда они вытеснили бургундов[2]. Затем вслед за готами стали перемещаться на юго-восток и в 210 осели в Дакии[3] (по другим данным в 250[4]). Движением гепидов с нижней Вислы к югу руководил король Фастида. Он с боями провел своё племя через область бургундов и, вероятно, встретил сопротивление во время продвижения многочисленных племен союза лугиев, живших южнее.
Первое столкновение гепидов с римскими войсками произошло в знаменитом сражении в 269 году под Наиссом, когда император Клавдий II наголову разбил крупное объединение германских племен (готы, герулы, певкины, гепиды), разорявших Нижнюю Мезию, Фракию, Македонию.
После столкновения с войсками Проба (276—282) часть гепидов, по рассказу биографа упомянутого императора, была переселена вместе с гревтунгами и вандалами на территорию империи, к югу от Дуная. Походы гепидов из северной Дакии были связаны с их стремлением продвинуться южнее. Из-за неудачного сражения с готами близ города Гальта на верхнем Олте около 290 году гепидам пришлось остаться на прежних местах.
Гепидия
Как неоднократно и вполне отчетливо сообщал Иордан, область распространения гепидов никогда не заходила западнее Потиссья; они не появлялись в Паннонии, за исключением берегов нижнего течения Савы (город Сирмий). Гепиды — единственное племя из числа германских, менее других продвинувшееся к западу. Иордан приводит данные относительно территории, занятой гепидами в его время, неизменно предваряя свои слова наречием «nunc» — «теперь». Территорию, о которой говорит Иордан, гепиды заняли благодаря стараниям их короля Ардариха.
Границы области, населенной гепидами, очерчены Иорданом трижды: при описании всей Скифии, при описании специально древней Дакии, при определении мест, кратковременно занятых вандалами (в той же римской Дакии). По словам Иордана, гепиды в пределах Скифии были первым, считая с запада, племенем. Места, занятые ими, он обозначает линиями рек. С севера и с северо-запада их земли огибает Тисса, на востоке — пересекает Олт, с юга границей служит Дунай. Как бы в сетке этих рек («introrsus illis», внутри их) заключена Дакия, защищенная крутыми Альпами, которые возвышаются наподобие венца или короны.
Тот же образ «венца гор», опоясывающего страну, повторен Иорданом при описании древней римской провинции — Трояновой Дакии, которая затем называлась Гепидией — потому что ею, «как известно, владеют» («possidere noscuntur») гепиды.
В прежние же времена эта область находилась по соседству со следующими племенами: ароксоланами — с востока, язигами — с запада, сарматами и бастернами — с севера. Иордан, говоря о временном захвате Гепидии вандалами, называет совсем другие племена: тогда (tunc), пишет он, «с востока жил гот, с запада — маркоманн, с севера — гермундол». И снова, как и в первом описании, автор возвращается к яснейшему географическому признаку — к рекам. Теперь (nunc), сообщает он, сидят там гепиды, по рекам Маризии, Милиаре, Гильпиль и Гризии, причем последняя превосходит все вышеназванные. С юга область ограничивается Истром. Из указанных рек, являющихся реками бассейна Тиссы, Маризия — современный Марош (крупнейший левый приток Тиссы) и Гризия — Кёрёш (также левый, но более северный, чем Марош, приток Тиссы); отождествить с современными не удается реки Милиаре и Гильпиль.
Пониманию названий в данном тексте Иордана помогает сравнение с позднейшим (X века) свидетельством Константина Порфирородного, который перечислил ряд венгерских рек: «первая река o TimhshV, вторая — o TouthV, третья — o MorhshV, четвёртая — o KrisoV и ещё одна река — h Titza». Как видно, здесь определенно указываются реки: Темеш (впадает в Дунай немного ниже Тиссы), Марош и Тисса; вторую реку отождествлять не удается, а четвёртая — o KrisoV — соответствует «Гризии» (Иордана) и современному Кёрёшу.
Прокопий неоднократно указывает, какая именно территория была занята гепидами в его время. После отхода готов гепиды заняли Дакию, а позднее им удалось захватить область вокруг Сирмия и Сингидунума и овладеть этими городами, то есть гепиды оказались уже на левом берегу Дуная, что подтверждается словами, буквально означающими «изнутри и снаружи реки Истра».
Иногда Иордана упрекают, что он, говоря о землях, занятых гепидами, пользовался старыми картами и, таким образом, отражал положение, не соответственное своему времени. Этот упрек едва ли справедлив. Гепиды действительно в течение ряда веков (еще с III в.) были связаны с территорией Дакии; они продолжали владеть ею и при Иордане, хотя и продвинулись к юго-западу, захватив Сингидунум и Сирмий. У Прокопия отчетливо сказано, что гепиды «забрали город Сирмий и почти всю Дакию» и что Сирмий лежит у самых границ Дакии, то есть область вокруг этого города сливается с юго-западной частью Дакии. Районы Сирмия и Сингидунума были важнейшим участком обороны империи против задунайских варваров и одновременно предметом раздора между ними самими (то есть между гепидами и готами). Здесь, на Дунае, находилась главная переправа через реку, и гепиды, владея этими местами, обеспечивали переход врагов империи на правый берег Дуная.
Политическая история
Ардарих был ближайшим союзником и, более того, советником Аттилы; он выводил своё войско в 451 году на Каталаунские поля на стороне гуннов. Но после смерти их вождя (в 453 году) Ардарих не пожелал подчиняться его сыновьям, поднял («insurgit») своё племя и ряд других племен против гуннов и в победоносном сражении на реке Недао (454 год) завоевал для гепидов гуннские земли на левом берегу Дуная, главным образом на Тиссе, — по старой терминологии — «пределы всей Дакии».
К западу от них, в Паннонии, разместились (до конца V века) остготы. К началу VI века помимо восточной Венгрии и западной Румынии они владели землями современной Сербии. Гепиды стали федератами империи и оставались таковыми до середины VI века, когда Иордан записал, что «и до сего дня племя это получает обычный дар от римского императора». Впрочем, гепиды тем же Иорданом названы «соперниками римлян» по той причине, что, являясь федератами империи, они были злейшими врагами лангобардов, а последних поддерживал Константинополь (лангобарды, в отличие от гепидов-«соперников», были союзниками империи).
По рассказу Прокопия, во время одного из крупнейших походов склавенов на Иллирик в 551—552 годах гепиды переправили (dieporqmeusan) их через Дунай, взяв по золотому статиру за голову. Вероятно, они же переправили шеститысячное войско, которое под предводительством Хильдигиса проследовало из области склавенов в Италию, чтобы воевать против Юстиниана I на стороне остготов и Тотилы (541—552); оно состояло из склавенов и из некоторого числа гепидов. Анализу исторических свидетельств о племени гепидов посвящена монография Дикулеску (С. С. Diculescu, Die Gepiden).
В 567 гепиды, которым оказывала помощь Византия, были побеждены лангобардами в союзе с аварами. Авары овладевают долиной Тисы. Государство гепидов уничтожено.
Короли гепидов
- Фастида (около 250)
- Ардарих (умер около 460) — сподвижник Аттилы
- Гиесм (умер ранее 488)
- Трапстила (до 488[5])
- Тразарих (488 — не ранее 504)
- Гундерит (не ранее 504)
- Гелемунд (Элемунд) (умер ранее 549)
- Торисвинт (около 548—560)
- Кунимунд (около 560—567)
Напишите отзыв о статье "Гепиды"
Примечания
- ↑ [bibliotekar.ru/rusTatishcev/24.htm Татищев В. Н. История Российская. 1:23 О гетах, готах и гепидах]
- ↑ [www.boris-nuernberg-reisen.de/dezij_fastida_i_ostrogota.htm Деций, Фастида и Острогота]
- ↑ [overseaex.narod.ru/Folks/Hepidy.html Гепиды]
- ↑ [www.etheo.org/eage01.htm Восточногерманская группа]
- ↑ Martindale, J. R. Trapstila // Prosopography of the Later Roman Empire. — Cambridge University Press, 1980. — Vol. II : A.D. 395–527. — P. 1124—1125. — ISBN 0-521-20159-4 [2001 reprint].
Литература
- Гепиды // Новый энциклопедический словарь: В 48 томах (вышло 29 томов). — СПб., Пг., 1911—1916.
- [www.krotov.info/acts/06/iordan/iordan01.html Иордан, «О происхождении и деяниях гетов» (русский перевод и латинский оригинал)]
- Мюлленгоф К. В. «Deutsche Altertumskunde» (Берлин, 1870—1891)
- [www.vostlit.info/Texts/rus/Iordan/primtext2.phtml Комментарии Скржинской Е. Ч. к «Гетике» Иордана]
- [www.fh-augsburg.de/%7Eharsch/Chronologia/Lspost07/Isidorus/isi_et00.html Исидор Севильский. Этимологии] (на латыни)
- Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. Алетейя, СПБ — 1998, ISBN 5-89329-109-3
- Константин Багрянородный, «Об управлении империей» / Под. ред. Г. Г. Литаврина, А. П. Новосельцева. Греческий текст, перевод, комментарии. М., 1991.
|
Отрывок, характеризующий Гепиды
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.