Гербель, Николай Фёдорович

Николай Федорович Гербель
Основные сведения
Дата смерти	1724(1724)
Место смерти	Санкт-Петербург
Работы и достижения
Работал в городах	Санкт-Петербург
Важнейшие постройки	Мытный двор Партикулярная верфь Калинкин дом дом Ягужинского церковь Исаакия Далматского палаты И. М. Головина Конюшенный двор
Подпись

Николай Федорович Гербель (нем. Nicolaus Friedrich Harbel; ум. 1724) — один из первых архитекторов Санкт-Петербурга. Родоначальник дворянской фамилии Гербель, отец инженер-генерал-поручика Р. Н. Гербеля.

Биография

Сам он не был дворянином — фон Гербелем, каким его хотел видеть Николай Васильевич Гербель, а со слов последнего и некоторые биографы этого популярного переводчика и поэта середины XIX века. Неверно также, будто он был вызван в Санкт-Петербург в качестве прославившегося у себя на родине архитектора и инженера: как видно из прошения, поданного им Петру Великому в августе 1719 года, тотчас же по приезде в город Санкт-Петербург из Швейцарии, он приехал сюда по собственному побуждению, рассчитывая, не без основания, найти хороший заработок в новой русской столице. Гербель пишет в своем прошении:

Понеже ваше царское величество ко всяким хитростям и архитекторе особливое любопытство иметь всемилостивейше изволите, того ради я из швейцарской земли из Базеля города (несмотря на убытки, которые для проезду имел) сюда в санкт петербурк приехал, дабы случай получить мог вашему царскому величеству всеподданнейшую службу мою представить. Сего ради я чрез сие всеподданнейше доношу, что так в рисовании чистом чертежей как и особливо в практике толико искусен, что я нетокмо совершенному архитектору подлежащую службу исправить, но наипаче в архитектуре цивились, такожде и в других инвенциях новоизобретенных, которые доныне еще скрыты, и ни от кого не практикованы суть таким образом себя показать могу.

В Петербург Гербель прибыл с женой и тремя детьми. 1 сентября 1719 года подписан контракт с принятым на службу в Канцелярию городовых дел архитектором «о выдаче ему денег на наем квартиры для учеников». Не прекращая проектной работы в Канцелярии городовых дел, Гербель по статусу состоит и в должности обер-архитектора Главной полицеймейстерской канцелярии (после смерти 19 ноября 1719 года архитектора Г.И. Маттарнови, так и не успевшего приступить к обязанностям, Гербель становится фактически первым городским архитектором). Он представляет план «поправления улиц всего Адмиралтейского острова», разработка которого была начата ещё в 1715 году Маттарнови. Указом 1 октября 1719 года объявлялось: руководствоваться новым проектом регулирования улиц острова, составленным обер-архитектором Гербелем. Проект предусматривал 5-лучевую систему улиц, ориентированных на башню Адмиралтейства.

Канцелярия ведала всем «городовым строением», и работы было так много, что уже через год с небольшим, в начале 1721 года, Гербель вынужден был обратиться к Петру І с длинным прошением, умоляя дать ему помощников и увеличить положенный комплект рабочих, без чего он не видел возможности управиться со всеми делами. Из этого документа мы узнаём об объектах, которыми занимался архитектор.

Гербель работал в так называемом тессинском стиле, для которого характерен приём чистых плоскостей, дополненных яркими фрагментами или объёмами. В помощниках архитектора числились: Яган Бланк, Иоганн Шумахер, Гаэтано Киавери, Харман ван Болес, Карл Фридрих Койет, Алексей Епифанов, Федот Шанин, Степан Шишкин.

Через пять лет после приезда в Россию он серьёзно заболел и в мае 1724 года все его проекты принял Гаэтано Киавери, а 16 сентября этого же года Николай Фёдорович Гербель умер. Похоронен на иноверческом кладбище у стен Сампсониевского собора. Николай Фёдорович имел трёх детей: Екатерина (1710—?), Кристина (1714—?), Родион (1716—1780).

Постройки

• Партикулярная верфь (начата Г.И. Маттарнови, не сохранилась)
• Пантелеймоновская церковь (мазанковое здание было заменено каменным в 1739 году архитектором И. К. Коробовым.)
• Калинкин работный дом на Фонтанке, д. 166 (изменён декор фасада)
• Комедиантский дом — «Анбар для комедий» на наб. реки Мойки, д. 20 (1723 г., ныне на этом месте находится правая часть здания Капеллы)
• Кунсткамера (начата Г.И. Маттарнови, возведение здания с 1719 по 1724 гг.)
• Зимний дворец Петра I (возведение набережных палат с 1719 по 1723 гг.)
• дом Крюйса на месте нынешнего здания Малого Эрмитажа (начат Г.И. Маттарнови, не сохранился)
• дворец Прасковьи Фёдоровны (1720—1724 гг., не сохранился)
• дом Луки Частихина на наб. реки Мойки, д. 32 (1923 г., перестроен)
• дом Ягужинского на месте нынешнего Зимнего дворца (начат Г.И. Маттарнови, не сохранился)
• Мытный (Гостиный) двор между Невским проспектом и Кирпичным переулком (начат Г.И. Маттарнови, не сохранился)
• Церковь Исаакия Далматского (начата Г.И. Маттарнови, сохранились фундаменты)
• палаты И. М. Головина (не сохранились)
• «палаты государыни царицы поварам» (мазанки, находившиеся на территории Зимнего дворца, в 1720—1722 гг. были перенесены и заново собраны в саду у Летнего дворца императрицы)
• Конюшенный двор. Это здание, начатое в 1720 году, было самой значительной из построек архитектора. Реконструировано с частичным сохранением стен В.П. Стасовым в 1823 году.
• Людские палаты (капремонт. не сохранились)

В первозданном виде практически не сохранилось его построек: они либо были сломаны до основания, либо совершенно переделаны. Об архитектуре Конюшенного двора мы можем судить лишь по сохранившимся в Архиве Министерства Двора чертежам. Они не принадлежат руке самого мастера и, вероятно, сделаны уже после его смерти, но, во всяком случае, дают изображение постройки до её переделки.

В художественной литературе

Гербель является одним из действующих лиц в романе Нестора Кукольника «Два Ивана, два Степаныча, два Костылькова» и в «Повести о синем и зеленом сукне».

Литература

• Морозова А. А. Н. Ф. Гербель. Городской архитектор Санкт-Петербурга. 1719—1724 гг.. — СПб.: Стройиздат, 2004. — 223 с. — ISBN 5-87897-106-2.
• Главный Архив Министерства Иностранных Дел в Москве, дела о выездах 1719 г., август 1, № 15 (Прошение о прнятии на службу).
• Общий Архив Министерства Императорского Двора, дела Гоф-Интендантской конторы, кн. 7, стр. 1024 и 1041 об.; кн. 18, стр. 382—383; кн. 26, стр. 486; кн. 34, стр. 459; кн. 35, стр. 41; кн. 40, стр. 795.
• Троцина К. «Н. В. Гербель», биографический очерк в издании гр. Г. А. Кушелева-Безбородко: «Лицей князя Безбородко», СПб., 1859, стр. 21.

Отрывок, характеризующий Гербель, Николай Фёдорович

– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.