Герб Риги

Герб Риги
Версии
Малый герб
Детали
Утверждён	31 октября 1925 года, восстановлен в 1988 году.
Щит	немецкий
Щитодержатели	два льва

Герб Риги — официальный символ столицы Латвии города Риги, впервые утверждённый 31 октября 1925 года и восстановленный в статусе в 1988 году. Основные элементы герба — открытые ворота с двумя башнями, между которыми расположен крест, и ключи — известны как символ города с первой половины XIII века.

Описание

Червлёные каменные ворота с двумя башнями в серебряном поле, под поднятой решёткой ворот — золотая голова льва. Над воротами — перекрещённые черные ключи, над которыми — золотой крест и золотая корона. Щит держат два золотых с червлёными языками обращённых льва на сером цоколе.

Малый герб отличается от большого отсутствием щитодержателей.

История

На городской печати в период с 1225—1226 до 1330—1340 годов в качестве символа использовалась городская стена с открытыми воротами и двумя башнями, между которыми был изображён крест, а по обе стороны от него — по ключу. Крест трактуется как символ принадлежности города власти рижского епископа, ключи — как символ апостола Петра — обозначают покровительство этого святого. Ворота являются распространённым элементом европейской городской геральдики и обычно рассматриваются как символ городской самостоятельности.

В 1347 году был изготовлен новый штамп печати — в нём крест заменён на крест ордена, изменилось размещение ключей, а также добавлен новый элемент — лев. Смена формы креста, вероятно, обозначала переход власти над городом от епископата к Ливонскому ордену. Лев может рассматриваться как символ храбрости и возросшей самостоятельности горожан.

Около 1554 года герб стали изображать с щитодержателями — двумя львами. В 1656 году в качестве заслуги за оборону города во время шведско-русской войны город получил право поместить в герб шведскую корону.

После перехода под российскую юрисдикцию указом императрицы Екатерины II был утверждён новый герб города, в котором шведская корона была заменена российской императорской, а щитодержателями выступали половины российского двуглавого орла.

В 1925 году сеймом Латвии был утверждён нынешний вариант герба, из которого была удалена корона. После включения Латвии в состав СССР герб не использовался. Между тем, 15 февраля 1967 года советскими властями был принят новый городской символ с золотой звездой.

В 1988 году, незадолго до восстановления независимости Латвии, герб был восстановлен в варианте 1925 года.

См. также

• Флаг Риги

Литература

• Рига: Энциклопедия = Enciklopēdija «Rīga» / Гл. ред. П. П. Еран. — 1-е изд.. — Рига: Главная редакция энциклопедий, 1989. — С. 249-250. — 880 с. — 60 000 экз. — ISBN 5-89960-002-0.

Ссылки

• [geraldika.ru/symbols/2135 Герб города Рига] // Портал Геральдика.ру.
• [www.riga.lv/RU/Channels/About_Riga/Symbols_of_Riga/SimboluVesture.htm История символов] // Портал Рижского самоуправления.

Отрывок, характеризующий Герб Риги

Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.