Гервасий и Протасий

Гервасий и Протасий
Gervasius et Protasius
Смерть	64-67 или 161-180
Почитается	в Православной и Католической церквях
Прославлен	386
В лике	мучеников
Главная святыня	мощи в Сант-Амброджо (Милан)
День памяти	19 июня (в Католической церкви), 14 октября (27 октября н.ст.) (в Православной церкви)
Покровитель	Милан, Брейзах
Подвижничество	мученическая смерть

Святые Гервасий и Протасий — раннехристианские мученики I — II веков, почитаемые Католической (память — 19 июня) и Православной (память 14 октября по юлианскому календарю) Церквами. Обретение их мощей Амвросием Медиоланским в 386 году ознаменовало окончательное торжество Православия над арианством в Медиолане.

Житие

Скудные обстоятельства жизни и смерти Гервасия и Протасия изложены в мученических Актах, относящихся к концу IV столетия и, возможно, принадлежащих перу Амвросия Медиоланского. Более ранних свидетельств об этих святых не сохранилось, что, впрочем, является типичным для многих почитаемых раннехристианских мучеников.

Согласно Актам, Гервасий и Протасий были близнецами, сыновьями мученика Виталия Миланского и мученицы Валерии. После героической смерти родителей, которую их жития относят к гонениям Нерона, Гервасий и Протасий были заключены в медиоланскую темницу, где их посещал ещё один будущий мученик Назарий. Братья остались верными Христу, за что и были сначала подвергнуты бичеванию, а затем обезглавлены. Мученические Акты относят кончину братьев ко времени Нерона, ряд современных исследователей считают возможным другую датировку — правление Марка Аврелия. Предположение о том, что Гервасий и Протасий были жертвами гонений Диоклетиана, с трудом согласуется с тем, что к 386 году (то есть спустя 80 лет после их вероятной смерти) место их захоронения было забыто.

Обретение мощей и победа над арианством

В 385 году настроенная про-ариански императрица Юстина, мать малолетнего Валентиниана II, потребовала от православного епископа Амвросия Медиоланского передать одну из городских церквей изгнанному с Востока и нашедшему прибежище при миланском дворе арианскому епископу Авксентию Доростольскому. После решительного отказа Амвросия Валентиниан II в Пасху 386 года разрешил арианам силой захватить требуемую базилику при поддержке императорской гвардии. Но православные христиане Медиолана, окружив своего епископа, бодрствовали в базилике и не позволили арианам занять её. Юстина и Валентиниан II, испугавшись народных волнений, временно уступили.

На Пасху следующего 387 года Валентиниан II приказал Амвросию, обвинённому в подстрекательстве к бунту и неповиновении императорской власти, удалиться из Медиолана. Но православные горожане окружили дом епископа и не позволили властям изгнать Амвросия. Противостояние накалялось, так как император и его мать на этот раз не намерены были уступать. Вскоре Амвросию, по его собственному признанию, в видении было указано место погребения мучеников Гервасия и Протасия, совершенно забытое к этому времени. 19 июня 387 года в месте, указанном Амвросием, были обретены нетленные тела братьев. Мощи были торжественно перенесены в одну из миланских базилик, при этом торжество сопровождалось многочисленными явными чудесами и исцелениями. Юстина и Валентиниан II перед лицом несомненных чудес, происходящих от мощей, были вынуждены навсегда оставить мысль о покровительстве арианам и гонениям на православных.

Обретение мощей Гервасия и Протасия описано самим Амвросием в письме к его сестре Марцеллине, биографом Амвросия святым Павлином, а также упомянуто Блаженным Августином в его «Исповеди» (9:7) и трактате «О граде Божием» (22:8). Августин, находившийся в этот момент на пути к обретению веры, взволнованно описывает виденное и слышанное им:

Тогда упомянутому предстоятелю Твоему открыто было в видении место, где сокрыты тела мучеников Протасия и Гервасия, которые столько лет хранил Ты нетленными в тайной сокровищнице Твоей, чтобы своевременно взять их оттуда в обуздание женщины лютой, но царственной…Исцелялись не только мучимые нечистыми духами…;один медиоланец, слепой в течение многих лет и известный всему городу,…добился разрешения подойти и прикоснуться платком к носилкам, где покоились те, о ком сказано: «дорога в очах Господних смерть святых Его». Затем он поднёс платок к глазам своим, и они сразу открылись. Об этом разнеслась молва, Тебе возносили хвалы, горячие, сиявшие радостью, поэтому противница Твоя, хотя и не приникла к здравой вере, но подавила в душе своей неистовость в преследованиях («Исповедь» (9:7)).

Почитание святых

Мощи Гервасия и Протасия были положены в новой медиоланской базилике (ныне называется Сант-Амброджо), где в 395 году упокоился и сам Амвросий. В 835 году архиепископ Милана Ангильберт II поместил мощи двух братьев и святителя в новом порфировом саркофаге, где и они и были обнаружены в январе 1864 года. В настоящее время мощи Гервасия, Протасия и Амвросия покоятся в открытом виде в крипте базилики Сант-Амброджо. Впрочем, в Германии существовала легенда, что после разорения Милана Фридрихом Барбароссой, мощи были увезены в Брейзах, а затем их часть — в Суассон.

Необычные обстоятельства обретения мощей способствовали быстрому распространению почитания святых Гервасия и Протасия по всей Европе. Около 400 года церкви, освящённые в их честь, существовали в Мане (современный Ле-Ман), Руане и Суассоне. Папа Иннокентий I освятил в их честь одну из римских базилик.

Источники

1. Августин Аврелий «Исповедь», Пётр Абеляр «История моих бедствий» М. «Республика» 1992, 336 стр.
2. Карташёв А. В. «Вселенские соборы» М. «Республика» 1994, 544 стр.
3. [en.wikisource.org/wiki/Catholic_Encyclopedia_(1913)/Sts._Gervasius_and_Protasius Гервасий и Протасий в Католической энциклопедии (1913)]

Отрывок, характеризующий Гервасий и Протасий

В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.