Геревич, Аладар

Аладар Геревич
Личная информация
Оригинальное имя	Aladár Gerevich
Клуб	Magyar AC (1937—1944) Toldi Miklós SE (1945—1946) Csepeli MTK (1947—1950) Bp V. Meteor (1950—1960)
Дата рождения	16 марта 1910(1910-03-16)
Место рождения	Ясберень, Яс-Надькун-Сольнок, Австро-Венгрия
Дата смерти	14 мая 1991(1991-05-14) (81 год)
Место смерти	Будапешт, Венгрия
Тренеры	Аладар Геревич (1924—1937) Итало Сантелли (1938—1944) Лайош Чисар (1946—1947) Янош Сюч (1947—1960)
Награды и медали Олимпийские игры Золото Лос-Анджелес 1932 командная сабля Бронза Берлин 1936 сабля Золото Берлин 1936 командная сабля Золото Лондон 1948 сабля Золото Лондон 1948 командная сабля Серебро Хельсинки 1952 сабля Золото Хельсинки 1952 командная сабля Бронза Хельсинки 1952 командная рапира Золото Мельбурн 1956 командная сабля Золото Рим 1960 командная сабля Чемпионаты мира Золото Вена 1931 командная сабля Золото Будапешт 1933 командная сабля Золото Варшава 1934 командная сабля Золото Лозанна 1935 сабля Золото Лозанна 1935 командная сабля Бронза Лозанна 1935 командная рапира Золото Париж 1937 командная сабля Золото Стокгольм 1951 сабля Золото Стокгольм 1951 командная сабля Серебро Брюссель 1953 сабля Золото Брюссель 1953 командная сабля Бронза Брюссель 1953 командная рапира Золото Люксембург 1954 командная сабля Бронза Люксембург 1954 командная рапира Золото Рим 1955 сабля Золото Рим 1955 командная сабля Золото Париж 1957 командная сабля Золото Филадельфия 1958 командная сабля Серебро Будапешт 1959 командная сабля Другие награды

Алада́р Гере́вич (венг. Gerevich Aladár; 16 марта 1910, Ясберень, Австро-Венгрия, — 14 мая 1991, Будапешт, Венгрия) — венгерский фехтовальщик на саблях и рапирах, 7-кратный олимпийский чемпион и 14-кратный чемпион мира. Чемпион Олимпийских игр 1948 года в личных соревнованиях, чемпион Игр 1932, 1936, 1948, 1952, 1956 и 1960 годов в составе команды Венгрии. Чемпион мира 1935, 1951 и 1955 годов в индивидуальном зачете; 1931, 1933, 1934, 1935, 1937, 1951, 1953, 1954, 1955, 1957 и 1958 годов — в командном зачете. Кавалер Серебряного Олимпийского ордена (1988). Член Венгерского олимпийского комитета с 1989 года. Самый титулованный спортсмен на олимпиадах в истории спортивного фехтования.

Биография

Впервые участвуя в Олимпиадах в возрасте 22 лет, Геревич сразу завоевал золотую медаль в составе команды венгерских саблистов на играх 1932 года. На следующих Олимпийских играх Геревич завоевал право выступить в командной рапире и сабле. Он повторил успех в команде саблистов и в личном турнире занял 3 место. Золото в командном турнире досталось венграм главным образом благодаря их лидеру, Геревич выиграл в 17 боях из 19.

На ставших следующими играх в Лондоне, которые в связи со Второй мировой войной были открыты лишь 12 лет спустя, 38-летний спортсмен сделал золотой дубль в личном зачёте и в команде. В ходе турнира он проиграл только один бой. В 1952 году Геревич прибавил к своей коллекции золото и серебро, а венгерские спортсмены завоевали все возможные медали игр в своём виде. Олимпийские игры 1956 года, открытие которых состоялось вскоре после вооружённого восстания в Венгрии, стали непростым испытанием для венгерских спортсменов. Тем не менее команда фехтовальщиков вместе с Аладаром Геревичем завоевала очередное золото. Многие венгерские спортсмены остались за границей на постоянное проживание, однако Геревич вернулся на Родину после соревнований. Завершил свою карьеру спортсмен в возрасте 50 лет выступлением на играх 1960 года. Не обращая внимания на голоса скептиков о весьма пожилом возрасте спортсмена, он снова привёл команду к первому месту. К золоту олимпиад спортсмен добавил 6 командных и 3 индивидуальных титула чемпиона мира.

Аладар Геревич также весьма успешно выступал в рапире — став 7-кратным чемпионом страны в этой дисциплине.

История

Долгие годы венгерская сборная доминировала на мировой арене. Поскольку в то время судейство в спортивной сабле было субъективным, на судей в значительной степени влиял безоговорочный авторитет лидеров венгерской сборной — Геревича, Ковача, Карпати.

В 1951 году, по приглашению Федерации фехтования СССР, сборная Венгрии посетила Москву для участия в совместном с советскими спортсменами учебном сборе. Венгерские фехтовальщики, и в их числе Геревич, делились своим опытом с соперниками, с теми кто в 1970—1980 годах стали лидерами мирового фехтования на саблях.

По окончании спортивной карьеры Геревич перешёл на тренерскую работу. В настоящее время в Будапеште ежегодно проводится фехтовальный турнир в честь Аладара Геревича, Пала Ковача и Рудольфа Карпати, завоевавших для своей страны 19 золотых олимпийских медалей.

Семья

Тесть Аладара, Альберт Боген, был серебряным призером Олимпийских игр 1912 года по сабле в командном зачете, а супруга Аладара, Эрна Боген-Богати, стала бронзовой призеркой Олимпийских игр 1932 года по рапире в личном зачете. Сын, Пал Геревич, стал известным фехтовальщиком, завоевав бронзовые медали по сабле в командном зачете на Играх 1972 и 1980 годов, а позднее, как и отец, избрал тренерскую карьеру. Другой сын, Дьёрдь, стал известным тренером.

Литература

• ФЕХТОВАНИЕ: Энциклопедия / Авторы-составители М. С. Ракита, В. Л. Штейнбах. — М.: Человек, 2011. — ISBN 978-5-904885-46-5. — С. 95-96.

Ссылки

• [www.sports-reference.com/olympics/athletes/ge/aladar-gerevich-1.html Аладар Геревич] — олимпийская статистика на сайте Sports-Reference.com (англ.)

Отрывок, характеризующий Геревич, Аладар

– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.