Геркуланум

Геркула́нум (лат. Herculaneum, итал. Ercolano) — древнеримский город в итальянском регионе Кампания, на берегу Неаполитанского залива, рядом с современным Эрколано. Равно как и города Помпеи и Стабии, прекратил существование во время извержения Везувия 24 августа 79 года — был погребён под слоем пирокластических потоков.

Геркуланум наряду с Помпеями внесён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО под № 829.

История

Согласно мифу, переданному Дионисием Галикарнасским, город воздвиг сам Геркулес. В реальности же, скорее всего, первое поселение на месте Геркуланума основало в конце VI века до н. э. племя осков, предшественников самнитов. Затем город попал в сферу греческого влияния, во время которого, благодаря приближённости к морю, использовался как порт. Вероятно, греки и назвали город — впервые он упоминается в сочинении древнегреческого философа Теофраста под названием Гераклеон. В IV веке до н. э. Геркуланум захватили самниты, и только в I веке до н. э. он перешёл под контроль Рима, когда в ходе Союзнической войны римляне подавили восстание италийских племён. В тот же период (около 89 года до н. э.) он получил статус муниципия. Управляли городом ежегодно переизбираемые дуумвиры.

Землетрясение 62 года нанесло Геркулануму значительный урон (археологические работы выявили, что городские постройки были повреждены, а затем реконструированы). К моменту гибели он представлял собой небольшой город с населением около 4000 человек, живописно расположенный на берегу Неаполитанского залива. Геркуланум — город в форме прямоугольника площадью около 20 га — опоясывала крепостная стена. Дороги (пять кардо и три декумануса) разбивали его на несколько инсул.

Гибель Геркуланума

Извержение Везувия, пребывавшего в малоактивном состоянии около 800 лет, началось днём 24 августа 79 года. Хронологию событий удалось восстановить по данным археологических раскопок и двум письмам, адресованным римскому историку Тациту Плинием Младшим, свидетелем катаклизма.

Около часа дня из жерла Везувия произошёл мощный выброс вулканического пепла, сформировавшего тучу, которая под воздействием ветра начала быстро двигаться к юго-востоку и вскоре обрушилась на Помпеи и Стабии. Оба города постепенно оказались полностью погребёнными под слоем пепла — настолько большим, что под его весом обвалились крыши домов.

Поскольку Геркуланум лежит к западу от Везувия, первая фаза извержения не нанесла ему сильных повреждений. Однако подавляющее большинство горожан, обеспокоенных происходящим, бежало из города. Сначала считалось, что спастись удалось всем жителям, затем в городе были обнаружены единичные человеческие останки, а в 1982 году археологи нашли 12 ангаров для лодок у побережья, в тесных помещениях которых находилось около [www.vroma.org/images/mcmanus_images/skeletons.jpg 250 скелетов]. Погибшие, вероятно, хотели переждать извержение в городе. Были найдены и их личные вещи, например, хирургические инструменты и женские драгоценности.

С наступлением темноты извержение не прекратилось. После полуночи в сторону Геркуланума со скоростью около 100 км/ч устремились пирокластические потоки. Раскалённая лавина (около 400 °C) достигла города около часа ночи, моментально убив немногих оставшихся. Городские сооружения, тем не менее, достаточно хорошо сохранились. Это объясняется тем фактом, что поток настолько герметично и равномерно заполнил внутренние помещения домов, что город на многие века остался без доступа воздуха, способного вызвать разложение органических материалов (например, ткани и дерева). Когда ветер изменился, и на Геркуланум начал оседать пепел, здания уже находились под высоким слоем туфа, поэтому кровли ряда домов не обвалились. Высокая температура лавины обеспечила испарение воды, благодаря чему сохранились даже свитки папирусов.

Раскопки

Открытие Геркуланума произошло случайно. В 1710 году крестьянин Амброджо Нучерино, копая колодец, наткнулся на мраморные обломки (как потом выяснилось, это были руины театра Геркуланума). О находке оповестили Эммануила-Мориса Лотарингского, герцога д’Эльбёфа, французского дворянина в изгнании и командующего австрийским полком, стоявшим с 1707 года в Неаполе. Выкупив участок земли вокруг колодца Нучерино, герцог на протяжении 9 месяцев на свои средства проводил там раскопки путём пробивания штолен. Он нашёл 9 статуй, которые подарил своим покровителям, в том числе принцу Евгению Савойскому, своему кузену. В 1738 году по инициативе Карла III, короля Неаполя и Сицилии, археологические работы в районе театра возобновились. Наиболее ценные находки — например, мраморные и бронзовые статуи — изымались и попадали в королевскую резиденцию в близлежащем городе Портичи, где в 1758 году был открыт музей Геркуланума. В конце 1740-х годов была найдена библиотека свитков, так называемая Вилла папирусов, после чего раскопки развернулись с новым размахом. В 1750—1761 и 1764—1765 годах ими руководил Карл Вебер, военный инженер из Швейцарии. Составленные им точные планы позволяют восстановить хронологию раскопок и идентифицировать былое местонахождение отдельных предметов искусства. В 1765 году из-за выхода газа в одной из штолен раскопки были свёрнуты, а выходы запечатаны. Новую серию раскопок, на этот раз открытым способом, начал в 1828 году Франциск I, король Обеих Сицилий. До 1855 года работами на приобретённом государством участке площадью 900 м² руководил архитектор Карло Бонуччи. Затем они были приостановлены из-за больших издержек, связанных с переносом грунта. Геркуланум продолжили раскапывать в 1869 году под патронажем короля Виктора Эммануила II, но спустя шесть лет деятельность на участке вновь были прекращена по причине дороговизны предприятия.

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 829 [whc.unesco.org/ru/list/829 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/829 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/829 фр.]

Археологическая активность в городе возобновилась только в 1924 году и продолжалась под руководством Амадео Маюри до 1958 года. В 1960—1969 годах работы шли в северном секторе города, затем в южном, где в 1982 году в ангарах были обнаружены человеческие скелеты и 10-метровая деревянная лодка. Часть города по-прежнему сокрыта под слоем породы, но возобновление раскопок затруднено из-за наложения границ Геркуланума на городские кварталы современного Эрколано.

Городские сооружения

Инсула II

Дом Аристида

Вход этого здания ведёт напрямую к атриуму. Остальная часть здания была серьёзно повреждена во время ранних раскопок.

Дом Аргуса

Этот дом — первое открытое в Геркулануме двухэтажное здание — был назван в честь фрески с изображением Ио и Аргуса, которая была написана на стене комнаты рядом с просторным, окружённым колоннадами перистилем. Теперь она утрачена. Ранее дом Аргуса несомненно входил в число самых красивых вилл города.

Дом Гения

Дом Гения, раскопки которого проходили в 1828—1850 годах, назвали в честь статуэтки Купидона или Гения, составлявшей часть мраморного канделябра. Дом очищен от породы только частично, так как наполовину скрыт под современным Эрколано — можно увидеть только большой перистиль с прямоугольным фонтаном по центру.

Инсула III

Дом со скелетом

Здание было названо в честь человеческого скелета — это была первая жертва извержения, обнаруженная в Геркулануме в 1831 году (ранее считалось, что абсолютно всем жителям удалось спастись). Это здание состоит из трёх домов, один из которых — с крытым атриумом и без обычного для античных домов имплювия, резервуара для сбора дождевой воды. В глубине атриума расположено два нимфея (святилища, посвящённых нимфам), а во дворике — украшенный мозаикой алтарь для ларов.

Постоялый двор

Этот дом получил такое название из-за своего внушительного размера — 2 150 м². На самом деле это не гостиница, а роскошная частная вилла I века н. э., обращённая в сторону моря. К сожалению, степень её сохранности оставляет желать лучшего — здание было повреждено и во время извержения, и при первых археологических работах. Внутри расположены многочисленные покои, атриум, расписанные фресками термы (причём это единственные частные термы во всём Геркулануме), терраса с портиком и просторный перистиль с садом. Есть версия, что дом был повреждён во время землетрясения 62 года и перепродан другим владельцам, которые превратили его в гостиницу. Раскопки этого здания были начаты Бонуччи в 1852 году и завершились под руководством Маюри в 1930-х.

Дом с бронзовой гермой

Дом имеет вытянутую форму, характерную для жилищ самнитов. Назван в честь бронзовой гермы, найденной в таблинуме — комнате, предназначенной для хранения документов и деловых встреч — и предположительно являющейся скульптурным портретом хозяина. В правом углу таблинума, вымощенного в технике opus sectile, была лестница, ведущая в помещения второго этажа. Интерес представляют фрески на морскую тематику в триклинии — помещении, где проходили трапезы.

Дом с деревянным каркасом

Технология строительства этого дома под названием opus craticium была проста и не требовала больших затрат — деревянные решётчатые каркасы стен, укреплённых кирпичными пилястрами, заполнялись смесью гальки и извести, которая, затвердевая, образовывала прочную конструкцию. Дом с деревянным каркасом — наиболее хорошо сохранившееся здание подобного типа, до сего дня обнаруженное в Геркулануме. Внутренняя планировка и два отдельных входа — кирпичные ионические колонны у одного из них поддерживают балкон — позволяют предположить, что в доме проживало две семьи, жилища которых разделял дворик с общим имплювием. Внутри сохранился ряд предметов интерьера: деревянные остовы кроватей, мраморный стол, шкаф с кухонной утварью, кушетка для возлежания в триклинии, алтарь со статуэтками ларов.

Дом с деревянной перегородкой

Этот дом был сооружён ещё во времена самнитов и в эпоху Октавиана Августа подвергся перепланировке — был построен второй этаж с отдельными квартирами, предназначенными для сдачи в аренду, а помещения первого этажа были переоборудованы под торговые лавки. Наиболее примечательными являются фасад дома и просторный атриум с имплювием посредине. Сохранилась искусно выполненная деревянная перегородка (по которой и назван дом) с кольцами для масляных ламп, которая предназначалась для отделения пространства атриума от таблинума. За таблинумом располагается перистиль и переход в комнаты, в том числе в триклиний.

Инсула IV

Дом с мозаичным атриумом

Этот дом — одна из самых впечатляющих и хорошо сохранившихся построек Геркуланума. Пол его атриума выложен чёрно-белыми мозаичными плитками, квадратными и прямоугольными. Пространство большого экуса, использовавшегося для приёма гостей и в качестве столовой, разделено двумя рядами пилястр на три нефа. За атриумом следовал портик с окнами и садом по центру, откуда можно было попасть в триклиний и другие комнаты. С восточной стороны портика расположены четыре кубикулума (спальни), расписанные изысканными фресками на красном фоне, и искусно устроенная экседра, также украшенная фресками с сюжетом на тему наказания Дирки и изображением Дианы и Актеона. За триклинием расположена крытая галерея с видом на море, которая примыкает к двум небольшим павильонам, вероятно, выполнявшим функцию смотровых площадок. В доме сохранилось немало предметов обстановки, в том числе колыбель и столик из дерева.

Дом с оленем

Этот дом, равно как и граничащее с ним здание с мозаичным атриумом, входит в число самых пышных жилищ Геркуланума, с террасы которых открывается великолепная панорама залива. Внутри была обнаружена хлебная лепёшка с печатью Селера, раба Грания Верия, отпущенного незадолго до извержения. Это позволило идентифицировать владельца дома. В относительно небольшом атриуме дома с оленем нет комплювия (отверстия в крыше для стока воды) и имплювия, столь характерных для античных построек. Из атриума можно попасть в помещения кухни, алькова и большого триклиния со стенами, расписанными фресками в третьем стиле, и выложенным разноцветным мрамором полом. При раскопках в саду были обнаружены круглые мраморные столы и [farm1.static.flickr.com/36/123442984_27b83f2d1d_b.jpg две скульптурные группы], каждая из которых изображала оленя, загнанного собаками. Сад окружён портиком с четырьмя аркадами, главное украшение которых когда-то составляли синие мозаичные панели с изображением титана Океана и купидонов, оседлавших морских чудовищ (часть из них в XVIII веке была снята и выставлена сейчас в Национальном археологическом музее Неаполя). Далее следуют помещение летнего триклиния, два кубикулума для дневного отдыха, большая открытая терраса и комната, расписанная фресками в четвёртом стиле, с мраморным изваянием сатира с винным бурдюком.

Дом с альковом

Дом с альковом состоит из двух смежных построек. Первая является довольно скромным жилищем, а вторая, где вероятно жила процветающая семья, отличается богатством убранства и обстановки. Пол крытого атриума вымощен мозаичными плитками в технике opus tesselatum и opus sectile. Далее следуют две обеденные залы — биклиний, стены которого расписаны красочными фресками в четвёртом стиле, и триклиний, ранее вымощенный мрамором. Разница между этими залами состояла в том, что в биклинии скамьи для возлежания были расположены по двум сторонам, а в триклинии — по трём. Название дом получил в честь алькова, куда попадал свет из маленького дворика.

Фуллоника

К дому с альковом примыкает фуллоника — античная прачечная, — где сохранились баки для стирки и сушки ткани. В этом же здании расположены жилые помещения, которые занимала семья работников фуллоники.

Термополий

В Геркулануме был открыт и термополий с облицованным кусками разноцветного мрамора прилавком — так называлась античная харчевня, где подавали горячую еду и вино с пряностями. Блюда разогревались с помощью семи объёмных сосудов, встроенных в прилавок по самое горлышко, в которые наливалась горячая вода.

Инсула V

Дом с прекрасным двориком

Планировка этого дома, построенного в середине I века, довольно нехарактерна для античности. Вход ведёт в вестибюль с низким сводом, с правой стороны которого расположены три небольшие комнаты. Далее следует помещение внутреннего дворика, в честь которого назван дом. Оттуда можно подняться по лестнице на балкон с тремя входами в комнаты второго этажа. Эта лестница очень напоминает лестницы периода итальянского Средневековья.

Дом с деревянным святилищем

Название этому дому (небольшому по величине, но расписанному искусными фресками) подарило открытое в нём святилище — ларец из дерева в форме храма, внутри которого находились статуэтки божеств, оберегающих домашний очаг. Святилище стояло на деревянном шкафчике, в котором хранились разные бытовые мелочи, такие как флакончики духов и пуговицы, а также плошка с чесноком.

Дом двухсотлетия

Здание было открыто в 1938 году, спустя ровно 200 лет с момента начала раскопок Геркуланума, и названо в честь этого юбилея. Вход ведёт в большой атриум с покатой крышей, устланным чёрно-белой мозаикой полом и стенами, расписанными фресками в четвёртом стиле с архитектурными и анималистическими мотивами. В глубине дома находится помещение таблинума с двумя боковыми крыльями и изысканным мозаичным полом с чёрно-белым геометрическим узором в технике opus tesselatum и центральной плитой в технике opus sectile. На его стенах написаны 2 большие фрески, изображающие Дедала и Пасифаю с одной стороны и Венеру и Марса с другой. К таблинуму примыкает портик с садиком, откуда по лестнице можно подняться наверх. В стене одного из покоев второго этажа находится крестообразное углубление, где ранее, вероятно, помещался деревянный крест. Если это предположение верно, то крест из Геркуланума является самым древним христианским символом в мире. Ниже стоял шкафчик из дерева, похожий на алтарь для ларов, фамильных божеств, покровительствующих домашнему очагу.

Дом мозаики Нептуна и Амфитриты

Этот дом, вероятно, принадлежал преуспевающему торговцу, винная лавка которого находилась в примыкающем к зданию помещении. Сама лавка прекрасно сохранилась, и в том числе аккуратно уложенные на деревянных полках амфоры, в которых 2 тысячи лет назад хранилось вино. От входа имелись проходы к таблинуму и к триклинию, где сохранилась мраморная облицовка и мозаичные панели на стенах. Во внутреннем дворике находится большая ниша, облицованная плитками из раковин и перламутра, с двумя нишами меньшего размера по бокам. Стена над нишами украшена мозаиками на тему охоты — на голубом фоне изображены собаки и олени, над которыми полукругом свисает гирлянда фруктов и листьев с расхаживающим по ним павлином. Выше прикреплены лепные театральные маски. На соседней стене находится мозаика, подарившая дому название — изображение Нептуна и Амфитриты. В покоях второго этажа частично сохранились красочная облицовка интерьера и предметы обстановки — например, статуэтка Юпитера и герма Геркулеса.

Дом с коринфским атриумом

В этом доме из оформленного портиком входа можно попасть в атриум с маленьким мраморным фонтаном по центру и шестью коринфскими колоннами из туфа, облицованными искусственным мрамором стукко. В помещении справа от входа сохранился мозаичный пол с геометрическими узорами, а из комнат слева от входа можно подняться в покои второго этажа. За атриумом находится просторный триклиний, где выставлены различные предметы быта и обстановки, сохранившиеся в этом доме.

Дом с обугленной мебелью

Этот дом является одной из старейших городских построек. В эпоху императора Клавдия он был обновлён и расписан фресками в третьем и четвёртом стиле. Из вестибюля можно попасть в помещение триклиния, украшенного фресками на архитектурные мотивы. Внутри него сохранились (хотя и порядком обугленные) обеденное ложе, деревянный стол и керамика. В дальнем конце атриума находится таблинум и комната, выходящая во внутренний дворик, где находятся имплювий для сбора дождевой воды и ларарий с лепными рельефами.

Самнитский дом

Это здание, датируемое концом II века до н. э. — одно из самых старых в городе. По бокам входа в дом стоят коринфские колонны из туфа, на которые опирается балкон второго этажа. За вестибюлем, расписанным [www.utexas.edu/courses/romanciv/Romancivimages21/1ststyleherc.jpg фресками в первом стиле], которые имитируют мрамор разных оттенков, следует атриум. Вверху атриума устроена крытая галерея с ионическими колоннами, облицованными искусственным мрамором стукко, а по центру расположен имплювий для сбора дождевой воды. В доме выставлены некоторые обнаруженные в нём предметы — например, фрагмент статуэтки Венеры и деревянные ножки стола в форме собак. Искусно декорированные покои первого этажа и планировка второго свидетельствуют о том, что изначально дом принадлежал богатым горожанам, однако потом небольшие помещения наверху стали сдавать в аренду. Ранее в доме был сад, затем он отошёл соседнему дому с большим входом.

Дом с большим входом

Это здание названо в честь внушительного входа с кирпичными полуколоннами по бокам, которые венчают каменные коринфские капители с резными фигурками крылатых богинь победы. Особенностью этого дома является и отсутствие непременного атриума — комнаты расположены сразу по бокам вестибюля, смежного с внутренним двориком под открытым небом. Во дворике была устроена система терракотовых каналов, по которым дождевая вода попадала в резервуар. Внутренние покои дома расписаны фресками в четвёртом стиле. Так, на стене триклиния сохранилось живописное панно на тему мифа о Дионисе, а в вестибюле, среди фресок на архитектурные мотивы — изображение птиц, клюющих плоды вишни, и бабочек. Угол здания занимает торговая лавка, обособленная от остальных комнат, а значит, скорее всего, сдававшаяся в аренду.

Дом ткача

Судя по обрывкам ткани, обнаруженным в комнате первого этажа, в этом доме жила и работала семья ремесленника-ткача.

Инсула VI

Дом с чёрным залом

Этот дом является одним из самых роскошных особняков Геркуланума. Он получил название в честь просторного зала, украшенного изысканными фресками в четвёртом стиле с изображениями на чёрном фоне. В комнате рядом с атриумом были обнаружены 20 восковых табличек с именем Венидия Эннихия (скорее всего, так звали хозяина дома). Из предметов интерьера хорошо сохранились деревянные двери и ларарий с миниатюрными деревянными колоннами, увенчанными капителями из мрамора.

Термы

Внутреннее помещение терм разделено на женскую и мужскую половины. Коридор от входа в мужское отделение ведёт на площадку, с трёх сторон окружённую аркадами, которая служила не только для занятия гимнастическими упражнениями, но и как место встреч или ожидания. Далее следует помещение аподитерия (античная раздевалка) со скамьями и полочками для одежды, ведущее в тепидарий и фригидарий — залы для тёплого и холодного омовения. Своды фригидария небесно-голубого цвета и разрисованы рыбами и морскими существами, которые, отражаясь в воде, создавали иллюзию купания в море. В тепидарии, где вода нагревалась посредством циркуляции горячего воздуха под полом, сохранились напольные мозаичные плиты с изображением тритона в окружении дельфинов. Из тепидария можно было попасть в помещение кальдария, где находились бассейны с горячей водой и ёмкости для контрастного омовения холодной водой. Женская половина терм, куда вёл отдельный вход с улицы, меньшего размера и скромнее украшена, однако лучше сохранилась. Из внутреннего дворика можно попасть в помещение аподитерия, рисунок мозаичных плит на полу которого изображает тритона в окружении четырёх дельфинов, осьминога и каракатицы. Помещение женского тепидария украшено напольными мозаиками с геометрическим узором и декоративными настенными панелями. Отделение женского кальдария освещалось через отверстие в своде. Примечательны и другие помещения терм — например, площадка для игры в мяч.

Дом с двумя атриумами

Это здание примечательно своей необычной планировкой — внутри него находятся два атриума, отделённые друг от друга таблинумом. Свод первого атриума опирается на четыре колонны, а из второго (левого) атриума можно попасть в крыло с жилыми помещениями.

Дом с тосканской колоннадой

Этот дом был построен из крупных блоков туфы ещё в самнитские времена, а после землетрясения 62 года был основательно перестроен — выходящие на улицу помещения были переделаны под торговые лавки. Дом примечателен своим перистилем, окружённым величественной крытой колоннадой тосканского ордера. Помещения комнат и триклиния расписаны фресками в третьем и четвёртом стиле.

Коллегия Августа

Это квадратное в плане сооружение, своды которого опираются на четыре колонны, было посвящено императору Октавиану Августу, а также было местом заседания курии. Внутри находится святилище, где выполнялись обряды, связанные с почитанием императора. Пол выложен мозаичными плитами в технике opus sectile, а стены расписаны фресками в четвёртом стиле — с изображением Геркулеса, Юноны и Минервы с одной стороны и Нептуна и Амфитриты с другой. Справа находится маленькая комнатка, внутри неё было обнаружено тело привратника, лежащего на кровати.

Инсула VII

Дом Гальбы

Это здание примыкает к современному Эрколано, поэтому ещё не исследовано до конца. Внутри находится примечательный перистиль доримской эпохи с дорическими колоннами из туфа, облицованными искусственным мрамором стукко. Между колоннами устроен подиум.

Восточная инсула I

Дом с драгоценностью

Дом был назван в честь обнаруженного внутри него ювелирного украшения с выгравированным портретом Ливии, супруги Октавиана Августа. За атриумом, расписанным красно-чёрными фресками, находится помещение таблинума, отделённое рядом тосканских колонн. Далее следует кубикулум и терраса, ранее закрытая окнами. По узкому коридору справа от атриума можно попасть в кухню и уборную.

Дом с рельефом Телефа

Этот дом — один из самых больших в Геркулануме. Его необычная планировка обусловлена рельефом участка, на котором стоит здание. Вестибюль ведёт в атриум, пространство которого делится на три части двумя рядами колонн. В промежутках между ними подвешены круглые мраморные панели с рельефами театральных масок и сатиров. Впечатление от атриума, в глубине которого находится таблинум, усиливается из-за красного цвета стен и колонн. Слева от атриума расположены комнаты скромного вида и хлев с очень низким потолком.

Вторая часть дома, куда можно попасть по наклонному коридору рядом с таблинумом, расположена под углом и находится на более низком уровне. В этой части находится перистиль с колоннами, большим садом и прямоугольным бассейном посередине. Из перистиля имеются входы в три комнаты, богато облицованные мрамором. Ещё один коридор ведёт на террасу, обращённую к морю, а оттуда можно перейти в остальные покои, в том числе в зал, пол и стены которого роскошно декорированы разноцветным мрамором. Соседнее с ним помещение украшено рельефом (подарившим название дому) на тему мифа о Телефе.

Восточная инсула II

Пекарня

В пекарне выполнялись все работы цикла хлебопечения — от помола зерна до выпечки хлеба. Во внутреннем дворике до сих пор лежат два жёрнова из лавы, которые, судя по обнаруженным рядом костям, приводили в движение ослы. Кроме того, в пекарне имеются хлев и две уборные, а на втором этаже — жилые покои.

Палестра

На востоке города находится палестра — частная гимнастическая школа для мальчиков-подростков. Её центральную область занимает площадка под открытым небом размером 70×50 м с большим крестообразным бассейном, посреди которого ранее был установлен бронзовый фонтан в виде пятиглавой змеи, оплетающей дерево (сейчас его заменяет современная копия). С трёх сторон площадка окружена портиком с аркадами, а четвёртая (северная) сторона оканчивается [www.stefan-ramseier.ch/images/roemisch/tagesbericht/2000italien/herculaneum/aula.jpg криптопортиком], сводчатым коридором с окнами. Мраморная облицовка покоев, примыкающих к палестре, была повреждена при раскопках в XVIII веке, но две мраморные панели выставлены в Национальном археологическом музее Неаполя.

Пригород

Южнее улицы Кардо V город ограничен крепостной стеной, за которой расположена возвышающаяся над пляжем большая террасная площадка, в опорах которой были высечены арки, использовавшиеся для хранения лодок. Здесь в 1982 году были найдены сотни скелетов людей, пытавшихся укрыться в этих древних аркадах.

На террасе расположены: справа (если стоять лицом к морю) священное место и слева терраса Нонио Бальбо, на которой расположены загородные термы.

Загородные термы

Загородные термы, вероятно, являлись даром городу от проконсула Нония Бальба — внутри строения когда-то стояла статуя и алтарь в его честь, а дом по соседству предположительно занимал сам проконсул. В целом эти термы — со сводчатым потолком и облицованными кирпичом стенами — очень хорошо сохранились. Вход с колоннами и опирающимся на них фронтоном ведёт в вестибюль, арочные своды которого покоятся на четырёх колоннах. Свет проникает в это помещение через слуховое окно на потолке. Внутри вестибюля на пилястре стоит статуя Аполлона, из которой когда-то била струя воды в стоящий ниже резервуар. В отличие от главных терм Геркуланума, загородные термы не разбиты на два отделения и использовались мужчинами и женщинами поочерёдно либо одновременно. Следующая комната почти полностью отдана под бассейн и служила сразу аподитерием и фригидарием. Далее следуют покои для встреч и ожидания с выстланным чёрным мрамором полом и мраморными же скамьями у стен, расписанных фресками. Оттуда можно было попасть в тепидарий с большим бассейном и затем в небольшой лаконик (парную). В кальдарии, где происходило горячее омовение, имеется и резервуар для холодной воды. Позади кальдария располагается префурний, топочное помещение.

На примыкающей к загородным термам террасе стоит мраморный жертвенник и позади него статуя Марка Нония Бальба.

Священное место

Здесь расположены храм Венеры и храм, посвящённый четырём божествам (Минерве, Вулкану, Меркурию и Нептуну). Перед храмами расположены мраморные жертвенники.

За декуманусом

Базилика

Это здание было частично исследовано с помощью подземных ходов ещё в 1739—1761 годах. Запись внутри базилики свидетельствует о том, что оно было восстановлено после землетрясения 62 года на средства проконсула Нония Бальба. Стены базилики, разделённой колоннадами на три секции, были расписаны фресками, некоторые из которых теперь выставлены в Национальном археологическом музее Неаполя, а другие безвозвратно утеряны. Внутри располагалось две экседры, на стенах которых находились изображения Тесея и Минотавра, Геркулеса и Телефа, а также множество мраморных и бронзовых скульптур — изваяния императоров, проконсула и членов его семьи. У входа в базилику стояли конные статуи проконсула и его сына.

Форум

Форум Геркуланума лежит за декуманусом. Большая квадратная арка отделяет облицованную мрамором и заставленную статуями площадь суда от рынка.

Театр

Театр Геркуланума вмещал около 2,5 тысяч зрителей (примерно половину населения города) и был богато декорирован. Изначально его окружало два ряда арок и колонн, а на верхнем ярусе полукругом стояли бронзовые статуи, изображающие знатных горожан и членов семьи императора. Сцена была вымощена ценным мрамором красного, жёлтого, пурпурного и чёрного цветов. К сожалению, первые непрофессиональные раскопки Геркуланума нанесли театру непоправимый ущерб — все статуи и любые мало-мальски ценные предметы искусства были вынесены со своих мест, и теперь вид театра далёк от первоначального. Кроме того, он по-прежнему погребён под слоем породы, и увидеть его руины можно лишь через туннели, проложенные в XVIII веке.

Вилла папирусов

Эта роскошная загородная вилла, раскинувшаяся на площади 2 790 м² и удалённая от Геркуланума на расстояние нескольких сотен метров, была открыта в конце 1740-х годов. Под руководством Карла Вебера она исследовалась на протяжении шести лет путём пробивания коридоров в породе, но в 1765 году из-за выхода газа раскопки были свёрнуты. Археологические работы возобновлялись в 1930-х и 1990-х годах, когда за восемь лет было очищено от породы около 10 % территории виллы. В 1998 году раскопки были приостановлены из-за нехватки средств.

Вилла была воздвигнута предположительно в I веке до н. э. и изначально имела гораздо более скромные размеры, но позже была достроена. В её западной части располагался просторный перистиль размером 90×35 м с бассейном по центру и десятками бронзовых и мраморных статуй. На территории виллы было установлено множество бюстов античных литераторов и государственных деятелей. Эти находки позволяют предположить, что владелец виллы был высокообразованным человеком и почитателем искусств. Возможно это был Пизон, отец супруги Цезаря по имени Кальпурния.

Наиболее впечатляющим открытием виллы является уникальная частная библиотека (единственная сохранившаяся библиотека времён античности) из 1 800 свитков папирусов с текстами на греческом, которые были сложены в корзинах и на полки ряда покоев. Учёные также предполагают, что в неисследованных областях виллы могут храниться свитки с утраченными текстами диалогов Аристотеля, пьес Софокла, Еврипида и Эсхила, и неизвестные книги «Истории от основания города», фундаментального труда Ливия.

Проблема сохранения города

Основная цель первых непрофессиональных раскопок Геркуланума состояла в поиске ценных объектов античного искусства, которые изымались со своих мест и передавались в частные коллекции. Информацию о том, где и в каком порядке они находились прежде, теперь невозможно восстановить. Вместе с тем объекты, которые, по мнению первых исследователей, не представляли ценности, были уничтожены или серьёзно повреждены. Кроме того, методы проведения археологических работ в XVIII веке были достаточно несовершенными, что тоже нанесло урон городу. В настоящее время серьёзную проблему представляет вандализм туристов, которые уносят обломки на память и пишут надписи на стенах и поверх древних фресок.

В 2001 году начал функционировать Проект сохранения Геркуланума , деятельность которого совместно координируют Гуманитарный институт Паккарда, Британская школа в Риме и Археологическая инспекция Помпей. Основными задачами проекта являются реставрация и работы по снижению темпа разрушения городских построек, разработка долгосрочных методов их охраны, сохранение органических материалов, защита от голубей — хотя их помёт наносит ущерб отделочным материалам зданий, законодательство Италии запрещает отстреливать птиц, — а также создание документации и полного описания объектов.

Ссылки

• [www.pompeii.ru/ercolano/erc_history.htm Краткая история Геркуланума]
• [lib.ru/POEEAST/PLINIJ_M/plinii1_1.txt Письма Плиния Младшего с описанием извержения Везувия]
• [www.pompeii.ru/ercolano/papiri/throne.htm Новая находка — деревянный «трон» с Виллы Папирусов]

• [www.pompeiisites.org/ pompeiisites.org]  (англ.) (итал.)
• [www.romanherculaneum.com/ Herculaneum. Destruction and Re-discovery]  (англ.)
• [www.herculaneum.ox.ac.uk The Friends of Herculaneum Society]  (англ.)
• [www.herculaneum.org/hcp-home/eng/ The Herculaneum Conservation Project]  (англ.)
• [www.thomasgransow.de/Neapel/Golf/Ercolano.html Thomas Gransow. Antike Städte am Golf. Herkulanuem]  (нем.)
• [maps.google.com/maps?f=q&hl=en&q=Ercolano&sll=38.26529,-90.38016&sspn=0.095694,0.160675&ie=UTF8&ll=40.806046,14.347453&spn=0.002883,0.005021&t=k&z=18&iwloc=addr&om=1 Геркуланум на Maps.Google.com]
• [www.pompeiisites.org/allegati/ercolano.pdf Подробная схема Геркуланума]
• [flickr.com/search/?w=all&q=Herculaneum&m=text Фотографии на Flickr.com]

Литература

• Немировский А. И. Вилла Папирусов в Геркулануме и её библиотека // ВДИ. 1991. 4. [www.pompeii.ru/ercolano/papiri/papiri01.htm С. 170—182]

Отрывок, характеризующий Геркуланум

Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.