Германизация поляков в Пруссии

Первые сто лет: 1772—1871

После разделов Речи Посполитой (1772, 1793 и 1795) у Пруссии оказалось огромное количество польскоговорящих подданных. Так, в 1871 из 24 млн жителей Пруссии 2,4 млн были поляками, то есть 10 %. По отношению к общему числу населения только что образованной Германской империи с её 41 млн это было 6 %.

Долгое время у государства с новыми подданными не возникало проблем: «национальный вопрос» в XVIII веке ещё не поднимался, и людям было без разницы, династия какой национальности ими управляет. Национальных государств ещё нигде практически не было, они являются продуктом XIX века. Границы государств проводились без учёта каких-либо «национальных» границ, страны состояли из различных пёстрых разнородных территорий.

После французской революции и особенно после наполеоновских войн повсеместно в Европе — где раньше, где позже — возникают «национальные движения», носителем которых была небольшая группа образованных людей, открытых новому духу времени (например, «карбонарии» в Италии). Так, в немецких государствах появляются люди, которые распространяют идеи, что Германию следует объединить. Такие идеи очень медленно и постепенно набирают силу. То же самое было и на территориях бывшей Речи Посполитой. «Национальное движение» ограничивалось кругом знати и вылилось в несколько восстаний:

• ноябрьское восстание 1830 г. (российская территория);
• заговор в Познани в 1846 г. (прусская территория);
• восстание в Кракове в 1846 г. («независимая» территория);
• январское восстание 1863 г. (российская территория).

Прусское правительство лишь реагировало на них, инициатива к действиям была в руках заговорщических групп поляков, находящихся в эмиграции. В 1860-х происходит отказ от заговорщической тактики, и во главу национального движения становится местное (католическое) польское духовенство. Это время, когда в немецких государствах набирает силу своя национальная идея, носителями которой были либералы, и прусским министр-президентом становится Бисмарк (1862). За год до этого произошло объединение Италии (Камилло Кавур, Виктор Эммануил II, Джузеппе Гарибальди).

Образование Германской империи

В 1871 г произошло объединение Германии по национальному принципу. Немецкий национализм, столь долго сдерживаемый монархами, получил агрессивную и триумфальную окраску. Стало крайне популярным быть сторонником объединения, да и вообще быть не баварцем, пруссаком, саксонцем и т. д., как то было испокон веку раньше, а «немцем». На всех, кого не воодушевляли национальные чувства, стали смотреть с недоверием.

Самой большой группой, которая не приветствовала объединение, были поляки. До этого они были «польскоговорящими прусскими подданными». Ни у них, ни у кого с этим не возникало проблем: Пруссия состояла из очень различных земель и в ней говорили на многих языках. А кем стали поляки теперь в немецком национальном государстве? Понятие «прусский подданный» заменилось на более популярное «немец». Поляки могли отождествлять себя с ненациональной Пруссией, которая была долгое время врагом любых национальных идей, даже немецкой. Они вполне признавали своим правителем прусского короля, но немецкий национальный парламент как символ высшей власти не мог у них вызвать преданности. Они стали меньшинством, национальным меньшинством.

Таково было восприятие ситуации образованной частью поляков. Важно отметить, что это был взгляд отнюдь не всего населения, большинство которого к «национальному вопросу» было в то время ещё безразлично.

После 1871 г. немцы, в свою очередь, тоже обращают внимание на поляков. До этого они были полностью поглощены своим национальным вопросом. После того как он был решён, внимание действующих лиц в политике перенеслось на поляков как самую большую группу, не вписывающуюся в новую картину государства. Бисмарк видел в них «врагов Империи», как он их назвал, их сепаратистские тенденции, от которых они уже отказались, но чего он не знал, представляли в его глазах опасность для молодого государства, особенно в случае возможной войны, которую постоянно и серьёзно принимали в расчёт. Либералы — ведущая в то время партия — были глубоко убеждены в превосходстве как немецкой культуры, так и немецкого образа жизни вообще над польским. Эти предрассудки имели длинную предысторию и ведут свои корни ещё во времена первого раздела Польши. Поэтому либералы, видящие себя двигателем прогресса, желали ассимилировать поляков, чтобы научить их «правильно» и рационально жить.

Германизация

Начатая Бисмарком при поддержке либералов германизация поляков, которая продолжалась до конца Первой Мировой и появления после неё польского государства, велась на нескольких уровнях: языковом, культурном, демографическом и экономическом. Начато было с германизации людей путём введения в школах немецкого как языка преподавания. Это сопровождалось законами, которые были направлены на пресечение «польской агитации». Именно эти меры повлекли за собой широкое распространение национальной идеи среди большинства поляков и сделали её по-настоящему массовой — именно то, чего боялся Бисмарк — и привели к борьбе национальностей. В 1866 г. начинается германизация земли путём государственной скупки больших земельных участков, дробления их и раздачи немецким колонистам. Эта плохо продуманная, но активно и в большом масштабе проводившаяся мера привела к непредвиденным побочным результатам, так что её цель — достижение численного и экономического перевеса немцев в польских районах — в конце концов не была достигнута. Принимая во внимание свои неудачи, правительство, которое находилось под влиянием агрессивно настроенных немецких националистов — «Пангерманский союз» и «Союз восточных земель» (Alldeutscher Verband, Ostmarkenverein) — прибегает к всё более жёстким мерам, так что во время правления канцлера Бюлова (Bernhard von Bülow, 1900—1909) доходит до принятия двух дискриминирующих законов (Ausnahmegesetze), которые вводили неравноправие по национальному признаку.

В целом можно сказать, что образование Германской империи привело к возникновению неизвестной до тех пор национальной проблемы и национальных меньшинств, и все меры, направленные на «решение» этой проблемы, повлекли за собой не её исчезновение, а наоборот, эскалацию.

Антипольские меры

• 10.12.1871 — запрет во всей Империи использовать церковную кафедру для политических целей (Kanzelparagraph);
• 11.3.1872 — введение госнадзора за школой (Schulaufsichtsgesetz);
• 1873 — введение немецкого как языка обучения в народных школах;
• 1876 — немецкий объявлен языком госорганов в Пруссии;
• 1877 — немецкий объявлен языком судопроизводства в Империи;
• 22.2.1885 — указ об изгнании иммигрантов;
• 26.4.1886 — создание «Колонизационной комиссии» (Ansiedlungskommission);
• 15.7.1886 — закон об устройстве учителей (Lehreranstellungsgesetz);
• 7.9.1887 — польский больше не является предметом преподавания в провинции Позен;
• 16.3.1894 — запрет преподавания польского в частном порядке; условное разрешение преподавания польского в школах в средних и старших классах;
• 7.10.1896 — обсуждение положения с поляками на заседании Королевского совета (Kronratssitzung in Hubertusstock);
• 1897/8 — начало немецкого «культурного подъёма» восточных провинций (kulturelle Hebung);
• 1898 — создание особого фонда для «укрепления германства»;
• 16.7.1900 — введение немецкого на уроке религии в средних и старших классах в школах города Познань; из-за этого пропала возможность изучения польского в школе, предусмотренная в 1894 г.;
• март 1903 — дотации для прусских немецких госслужащих в восточных провинциях (Ostmarkenzulagen);
• 10.8.1904 — дискриминирующий закон о дроблении земельных участков (Parzellierungsgesetz);
• 20.3.1908 — дискриминирующий закон об экспроприации (Enteignungsgesetz);
• 19.4.1908 — запрет польского языка на общественных собраниях;
• май 1908 — дотации для имперских немецких госслужащих в восточных провинциях (почта и военные).

Закон о церковной кафедре

Носителем польских национальных идей в 1860-х было духовенство. Чтобы пресечь их «польскую агитацию» — как тогда негативно говорили — государство прибегло в ходе «культурной борьбы» к двум мерам: запрету во всей Империи использовать церковную кафедру для политических целей (Kanzelparagraph, 10.12.1871) и передаче надзора за школой в Пруссии из рук церкви государству (11.3.1872).

Государство не могло запретить вообще распространять национальные идеи, поэтому оно взялось за определённые круги людей, которым оно могло это запретить не в общем, а внутриорганизационном порядке: сперва священникам, а затем госслужащим (включая учителей). Это отчётливо показывает, что государство всё ещё рассматривало священников по старой традиции как своих служащих, которыми можно распоряжаться, только делало оно это не путём указов, а под видом «культурной борьбы» — отделения государства от церкви.

Использование церковной кафедры для речей, которые «нарушают общественное спокойствие» (так в законе), предусматривало наказание до двух лет. Этим законом спустя 60 лет ещё будут пользоваться нацисты. Он был отменён лишь в 1953 году.

Госнадзор за школами

Церковь издавна осуществляла надзор за школами. Ещё первые школьные регулятивы XVII века (см. статью «Образование в Пруссии») передавали его ей. Теоретически это право всегда было за государством, но поскольку госаппарат был маленьким, и ни чиновников, ни зарплаты им не хватало, то государство поручало надзор за школой церкви, которая занималась им безвозмездно.

В ходе борьбы с «польской агитацией» после 1871 г. правительство в Берлине увидело целесообразным перепоручить надзор за школой светским государственным чиновникам. Это нашло поддержку в парламенте у ведущей тогда партии либералов, которые были увлечены «культурной борьбой». Для них это была мировозренчески важная мера в борьбе с церковью и «отсталым, тормозящим прогресс» католицизмом. При этом ни правительство, ни либералы не задумывались о самой школе и о принципах образования.

Новый закон был принят в марте 1872 г. Он подчеркнул возможность передачи надзора за школой светским чиновникам. Это вызвало огромную волну протеста. Однако закон применялся далеко не так широко, как того боялась церковь. Правительство во главе с Бисмарком, в отличие от либералов, вовсе ничего не имело против церковного надзора. Для него речь шла о политической лояльности новому государству. Поэтому закон был применён только в «проблемных» районах, то есть в польскоговорящих провинциях.

Бегство с востока / остфлюхт

Во второй половине 1860-х произошли правовые изменения в сторону либерализации личных прав: введение свободы передвижения в Северогерманском союзе (1867) и отмена платы за перемену места жительства из одного прусского города в другой (также 1867). Это привело к демографическим изменениям: началась миграция из польких районов на запад, так называемое «бегство с востока» или «остфлюхт» (нем. Ostflucht). Эта миграция затронула не только польское население, но и немецкое. При этом было важным то, что на место уехавших поляков приходили новые (как за счёт естественного роста населения, так и за счёт переселенцев из австрийской и российской территорий), а на место немцев — нет, так что число последних относительно поляков в восточных провинциях Пруссии стало сокращаться: количество немцев в провинции Познань уменьшилось в 1871—1882 гг с 38,9 до 34,9 %, в то время как количество поляков даже возросло с 61,1 до 65,1 %.

Эти изменения не остались незамеченными. Националистически настроенные немецкие круги подняли шум об «опасности германству» и о «славянской / польской опасности», и Бисмарк увидел в этих изменениях необходимость государственного вмешательства в целях самообороны от полонизации. Некоторые исследователи считают, что для решения демографического кризиса следовало сгладить экономическое неравенство между Востоком и Западом Германии: «Никто не увидел истинных экономических и социальнах причин… Поэтому помощь стали искать не в общих экономических мерах, а в специальных государственных мерах против поляков».

Изгнание иммигрантов

Современные историки видят связь между начавшимися демографическими изменениями и депортацией нелегальных иммигрантов из Пруссии, которая состоялось в 1885—1887 гг. Оно было проведено по инициативе Бисмарка, который узнал от министра внутренних дел, что в Пруссии уже долгое время живут около 30 тыс. поляков с русской территории, которые, однако, не получили гражданства. 22 февраля 1885 он ответил министру, чтобы тот приступил к их изгнанию. В июле это решение было распространено на поляков из австрийской Галиции, которые жили в Силезии. Эта акция длилась до конца 1887 г. и затронула 25 914 человек, среди которых было почти 9 тыс. евреев.

См. также

• Вжесненский школьный бойкот (1901—1902)
• Всеобщая школьная забастовка (1906—1907)
• Остфлюхт
• Михал Држимала
• Германизация
• Культуркампф
• Пангерманизм
• Полонофобия
• Пангерманский союз

Литература

• Balzer, Brigitte: Die preußische Polenpolitik 1894—1908 und die Haltung der deutschen konservativen und liberalen Parteien : (unter besonderer Berücksichtigung der Provinz Posen), 1990.
• Baske, S.: Praxis und Prinzipien der preußischen Polenpolitik vom Beginn der Reaktionszeit bis zur Gründung des Deutschen Reiches, in: Forschungen zur Osteuropäischen Geschichte 9 (1963), стр. 7-268.
• Berg, Christa: Die Okkupation der Schule. Eine Studie zur Aufklärung gegenwärtiger Schulprobleme an der Volksschule Preußens (1872—1900), Heidelberg 1978.
• Broszat, M.: 200 Jahre deutsche Polenpolitik, München 1963.
• Clark, Christopher: Preußen. Aufstieg und Niedergang, 1600—1947, übersetzt aus dem Engl. Erste Ausgabe in England 2006, in Deutschland 2007.
• Davies, Norman: God’s playground. A history of Poland, Bd. 2, Oxford 1981.
• Der Kulturkampf, hg. und erläutert v. Ruolf Lill, 1997 (=Beiträge zur Katholizismusforschung: Reihe A, Quellentexte zur Geschichte des Katholizismus; 10).
• Halder, Winfrid: Innenpolitik im Kaiserreich 1871—1918, 2002, ²2006.
• Korth, Rudolf: Die preußische Schulpolitik und die polnischen Schulstreiks. Ein Beitrag zur Polenpolitik der Ära Bülow, Phil. Diss., Würzburg 1963.
• Nipperdey, Thomas: Deutsche Geschichte 1866—1918, Bd. 2, 1992.
• Rothfels, Hans: Bismarck, der Osten und das Reich, Darmstadt 1960.
• The Cambridge history of Poland, 1697—1935, ed. Reddeway u.a., 1951.
• Wehler, H.-U.: Die Polenpolitik im deutschen Kaiserreich, 1871—1918, in: Politische Ideologien und nationalstaatliche Ordnung, Festschrift für Theodor Schieder, hg. v. K. Knixen und W. J. Mommsen, München 1968, стр. 297—316.
• Wehler, H.-U.: Deutsch-polnische Beziehungen im 19. und 20. Jh., in: Ders.: Krisenherde des Kaiserreichs 1871—1918. Studien zur deutschen Sozial- und Verfassungsgeschichte, Göttingen ²1979, стр. 202—219.
• Wehler, H.-U.: Die Polen im Ruhrgebiet bis 1918, in: Ders.: Krisenherde des Kaiserreichs 1871—1918. Studien zur deutschen Sozial- und Verfassungsgeschichte, Göttingen ²1979, стр. 220—237.

Отрывок, характеризующий Германизация поляков в Пруссии

– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]