Германова, Мария Николаевна
Поделись знанием:
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
| Мария Николаевна Германова | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: |
Россия |
| Профессия: |
актриса |
Мария Николаевна Германова (наст. фам. Красовская-Калитинская; 1884—1940) — русская актриса.
Содержание
Биография
Мария Германова из купеческой старообрядческой семьи. Была одноклассницей актрис О. В. Гзовской и Е. Н. Рощиной-Инсаровой по Первой московской Мариинской гимназии. По окончании школы Московского художественного театра принята в его труппу (1902—1919). Была занята в драматических и героических ролях. С 1919 года в эмиграции; играла в театрах Праги, Парижа и др.
Была замужем за А. П. Калитинским, директором Археологического института им. Н. П. Кондакова в Праге, имела от него сына. Около 1930 г. развелась с ним[1].
Роли в Художественном театре
- 1903 — «Юлий Цезарь» Шекспира
- 1904 — «Слепые» М. Метерлинка — Юная слепая
- 1905 — «Дети солнца» М. Горького — Елена
- Агнесс — «Бранд» Х. Ибсена (1906)
- Софья — «Горе от ума» А. С. Грибоедова (1906)
- Марина Мнишек — «Борис Годунов» А. С. Пушкина (1907)
- Роза — «Анатэма» Л. Н. Андреева (1909)
- Элина — «У царских врат» К. Гамсуна (1909)
- Грушенька — «Братья Карамазовы» по Ф. М. Достоевскому (1910)
- Лиза Протасова — «Живой труп» Л. Н. Толстого (1911)
- Екатерина — «Екатерина Ивановна» Л. Н. Андреева (1912)
- Дона Анна — «Каменный гость» А. С. Пушкина (1915)
- Катя — «Будет радость» Д. С. Мережковского (1916)
- «Три сестры» А. П. Чехова — Ольга
- «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского — Мамаева
- Фея — «Синяя птица» М. Метерлинка (реж. "К. С. Станиславский) (премьера состоялась 13 октября 1908 года. «Московский Художественный академический театр им. М. Горького» сохранил спектакль до настоящего времени в его первозданном виде)
После 1917 года
С 1919 года жила в Киеве, потом в Ростове-на-Дону. В составе «качаловской группе» до 1922 года гастролировала за рубежом. Играла роли своего московского репертуара (Грушенька, Екатерина Ивановна, Ольга, Мамаева) и Елену Андреевну в «Дядя Ваня» А. П. Чехова.
С 1922 года, приняв решение не возвращаться в Россию, возглавляла с Н. О. Массалитиновым Пражскую группу МХТ. Была режиссёром; играла Раневскую («Вишневый сад» А. П. Чехова), Королеву («Король темного покоя» Р. Тагора), Эллиду («Женщина с моря» Х. Ибсена), Катерину («Гроза» А. Н. Островского), Медею («Медея» Еврипида), леди Макбет («Макбет» У. Шекспира).
В 1926 выступила в роли Медеи в Театре Ателье (Париж).
С 1927 года, после распада Пражской группы, играла в парижских труппах Ж. и Л. Питоевых и Г. Бати (Ольгу в «Трех сестрах», Королеву в «Гамлете», мать Раскольникова в «Преступлении и наказании» по Ф. М. Достоевскому и др.).
В 1928 году поставила пьесу А. Н. Островского «Бедность не порок» в лондонском Garrick Theatre (затем в the Pavilion Theatre и в the Kingsway) вместе с Пражской группой (?) на русском языке.
В 1929—1930 годах преподавала в Лабораторном театре (Нью-Йорк). Поставила в этом театре «Три сестры».
В 2002 году архив Германовой был передан её подругой и переводчицей Эвери Плащик в Музей МХТ[2].
Фильмография
- 1914 — «Анна Каренина». Реж. В. Р. Гардин.— Анна Каренина
- 1915 — «Екатерина Ивановна». Реж. А. Уральский.
- 1916 — «Уголок». Реж. Чеслав Сабинский.
- 1923 — «Раскольников» (по роману Ф. М. Достоевского Преступление и наказание) — Екатерина Ивановна
- 1924 — «Власть тьмы» (по пьесе Л. Н. Толстого) — Анисья
Напишите отзыв о статье "Германова, Мария Николаевна"
Литература
- М. Н. Германова. Прага, 1928.
- Германова М. Из ларца // Московский наблюдатель. 1992. № 3.
- Германова М. Мой ларец // Экран и сцена. 1993. 7 октября.
- «Невозвращенка». Письма М. Н. Германовой / Публ., вст. текст и коммент. В. А. Максимовой // Мнемозина. Документы и факты из истории отечественного театра ХХ века. Вып. 2 / Ред.-сост. В. В. Иванов. М.: «УРСС», 2000. С. 143—188.
- Германова М. Мой ларец // Диаспора. I. Новые материалы. Париж—СПб, 2001.
- М. Г. Литаврина. Ларцы Марии (М. Н. Германова в Праге) // Т. Г. Масарик и «Русская акция» Чехословацкого правительства. М.: Русский путь, 2005.
Примечания
- ↑ [magazines.russ.ru/novyi_mi/1994/11/andreev.html Н. Е. Андреев. Пражские годы // Новый Мир. 1994. № 11.]
- ↑ [www.kultura-portal.ru/tree_new/cultpaper/article.jsp?number=411&rubric_id=209&crubric_id=100423&pub_id=336164 В. Мостовец. Немирович на свидание не пошел… Архив Германовой передан в музей МХАТа]. [archive.is/rXtm Архивировано из первоисточника 3 августа 2012]. // Культура. 18—24 июля 2002 г.
Ссылки
- [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/GERMANOVA_MARIYA_NIKOLAEVNA.html Германова, Мария Николаевна] // Энциклопедия «Кругосвет».
- [www.norge.ru/hamsun_cdl_korchevnikova/ И. Л. Корчевникова. Голос жизни. Гамсун на сцене Художественного театра]
Отрывок, характеризующий Германова, Мария Николаевна
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
