Германская медиатизация
Медиатизация в Германии (нем. Reichsdeputationshauptschluss) — реорганизация политических единиц, составлявших Священную Римскую империю, которая была осуществлена в 1803—1806 годах под руководством наполеоновского министра Талейрана. В результате реформы количество немецких государственных образований уменьшилось почти в десять раз:
- Секуляризация: упразднены были все «имперские» (подчинявшиеся непосредственно императору) епископства и аббатства. Заключительное постановление имперской депутации (1803) предусматривало сохранение архиепископств Зальцбургского и Регенсбургского, а также владений тевтонских и мальтийских рыцарей, однако и они исчезли с карты Европы до конца наполеоновских войн.
- Упразднены все вольные и имперские города, за исключением четырёх — Франкфурта, Гамбурга, Бремена и Любека.
- Более крупные государства поглотили территорию нескольких сотен мелких графств и княжеств — таких, как раздробленные между несколькими владельцами Гогенлоэ, Сольмс, Лейнинген, Сайн-Витгенштейн, Зальм, Изенбург, Шёнбург.
Медиатизированные государи оказывались подчинёнными власти императора не непосредственно, как прежде, а через посредство правителя более крупного государства, сохраняя при этом юридическое с ним равноправие. За счёт поглощения территории мелких княжеств Наполеон нарастил территорию своих союзников, и в первую очередь Баварии и Бадена.
Многие из государств, которые устояли во время медиатизации, повысили свой статус — вместо княжеств стали герцогствами или великими герцогствами, а вместо курфюршеств — королевствами. В 1806 году они объединились в Рейнский, а в 1815 году — в Германский союз. Тем самым был открыт путь к давно назревшему объединению Германии.
Германизация европейской аристократии
Медиатизация привела к появлению в Европе прослойки наднациональной немецкоязычной аристократии — графов, князей и принцев, которые при медиатизации потеряли свои земельные владения и поступили на службу к другим правителям, сохраняя при этом фикцию юридического с ними равенства.
Это положение вынуждало правителей Европы заключать браки с представительницами медиатизированных княжеских и графских родов из Германии, которые — в отличие от знати других государств — признавались с ними равнородными. К концу XIX века в жилах практически всех государей Европы преобладала немецкая кровь.
Такая ситуация порождала парадоксы: брак кого-нибудь из Романовых с Рюриковичами (например, Долгоруковыми) или Багратионами (едва ли не древнейшей царской династией Европы) считался морганатическим, а брак с относительно худородной, но с медиатизированной графиней Нессельроде или Гревениц признавался равным.
Другой парадокс — отец и дед герцогини Саган незадолго до медиатизации реально правили Курляндией, но на неё и сестёр равноправие не распространялось, в то время как предки Нессельроде, Гревеницев и многих других графских родов никогда не обладали реальным суверенитетом, но отныне признавались равнородными с царственными особами. (В сущности, ни одна из медиатизованных фамилий формально не была суверенной, ибо все они признавали верховенство императора Священной Римской империи).
Особенно выгадали от медиатизации те фамилии, которые сравнительно недавно поднялись в ряды высшей аристократии благодаря службе при австрийском дворе (как, например, Кауницы и Меттернихи). В неофициальной аристократической табели о рангах они оказались выше древнейших французских (Монморанси), итальянских (Колонна) и других родов. Медиатизация навсегда закрепила их правовое равенство с суверенами.
См. также
Напишите отзыв о статье "Германская медиатизация"
Ссылки и источники
- [www.heraldica.org/topics/royalty/mediatization.htm Перечень медиатизированных государственных образований] (англ.)
- [web.archive.org/web/20061110102815/worldroots.com/brigitte/royal/mediatizedhousesarticle.htm Статья У. А. Рейтвизнера о германской медиатизации] (англ.)
| |||||||||||||
| |||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Германская медиатизация
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
