Германский восточный рубль

Германский восточный рубль
Rubel
1 острубль (аверс) 3 острубля (реверс)
Территория обращения
Эмитент	Германская империя Германская империя (Ober Ost)
Производные и параллельные единицы
Дробные	Копейка (1⁄100)
Монеты и банкноты
Монеты	1, 2, 3 копейки
Банкноты	20, 50 копеек, 1, 3, 10, 25, 100 рублей
История
Введена	1916 год
Начало изъятия	1922 год
Производство монет и банкнот
Эмиссионный центр	Восточный банк торговли и промышленности, Darlehnskasse Ost
Германский восточный рубль на Викискладе

Восточный рубль (острубль, ост-рубль) (нем. Rubel) — название валюты, выпускавшейся Германской империей в период Первой мировой войны для использования на оккупированных территориях Российской Империи (с 1918 — на северо-западных оккупированных территориях; в УНР не обращался). Острубль = 100 копеек. Эмиссия производилась Восточным банком торговли и промышленности, находившемся в Позене (ныне Познань). Первоначально восточный рубль приравнивался к российскому рублю.

Выпущен в обращение в начале 1916 года. С начала 1918 года, после подписания Брестского мира, находился в обороте в некоторых местах вместе с немецкой восточной маркой (остмаркой), причём 1 остмарка равнялась 2 острублям.

Граница обращения ост-рубля расширялась на восток по мере продвижения германских войск. Был в обращении на территориях нынешней Польши (только территории Польши, входившие в состав Российской Империи, причём не все, а восточные), Западной Украины (кроме территорий, входивших в состав Австро-Венгрии), Западной Белоруссии, всей Курляндии, Латвии (центральной — до 1919, западной — до 1920); в Литве обращался до 1922 года, когда был заменен литовским литом.

Номиналы

Существовали следующие номиналы:

• 1, 2, 3 копейки — железные монеты,
• 20 копеек;
• 50 копеек;
• 1 рубль;
• 3 рубля;
• 10 рублей;
• 25 рублей;
• 100 рублей.

На лицевой стороне банкнот находится предупреждение на немецком языке об ответственности за подделку. На оборотной стороне расположены переводы этого предупреждения на латышский, литовский и польский языки.

Также имели хождение железные монеты достоинством 1, 2 и 3 копейки, чеканившиеся в 1916 году монетными дворами Берлина и Гамбурга.

Источники

• Michael T., Cuhaj G., Miller H. Standard Catalog of World Coins 1901-2000. — 38-е изд. — Iola: Krause Publications, 2010. — 2303 с. — ISBN 978-1-4402-1158-4.

См. также

• Немецкая восточная марка

Отрывок, характеризующий Германский восточный рубль

Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.