Германский рейд на Шпицберген
| Германский рейд на Шпицберген | |||
| Основной конфликт: Вторая мировая война | |||
 Карта Шпицбергена. | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
Норвегия, архипелаг Шпицберген | ||
| Итог |
Победа Германии | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Германский рейд на Шпицберген, также известен как операция Сицилия (нем. Unternehmen Sizilien) или операция Цитронелла (нем. Unternehmen Zitronella) — германская морская набеговая операция на Шпицберген 8 сентября 1943 года, длившаяся 8 часов.
Содержание
Предыстория
Во время Второй мировой войны Шпицберген был ареной ряда военных операций. В августе 1941 года британские, канадские и норвежские войска высадились на Шпицбергене в ходе операции Gauntlet. Они должны были уничтожить угольные шахты вместе с соответствующей техникой и имуществом, которое немцы хотели использовать. Они не предприняли никаких попыток установить постоянный гарнизон, а мирное население в это время было эвакуировано.
В апреле 1942 года в Баренцбург высадились норвежские силы в рамках в операции Fritham с целью установить постоянное присутствие на островах. Эта операция столкнулась со значительными трудностями, тем не менее, к лету 1943 года на островах имелся небольшой постоянный гарнизон норвежцев.
Тем временем нацистская Германия создала ряд метеорологических постов в Арктике для улучшения прогнозов погоды в жизненно важных районах с целью ведения операций против союзных конвоев из Великобритании в СССР. Одна из первых метеорологических станций "Knospe" под командованием H.R. Knoespel была создана после эвакуации российских и норвежских населения в сентябре 1941 года во внутренней части Krossfjord на главном острове конце 1941.
Метеостанцию "Knospe" было принято решение эвакуировать летом 1942 года ввиду возможной атаки союзников в свободный ото льда сезон. Для осуществления эвакуации метеогруппы в составе шести человек была выделена подлодка U-435 под командованием капитан-лейтенанта Зигфрида Штрелова. Эвакуация был проведена 23 августа 1942 без помех со стороны союзников.
Бой
В сентябре 1943 года немецким военно-морским командованием было принято решение атаковать и уничтожить силы союзников. Группировка военно-морских сил была собрана в составе линкоров «Тирпиц», «Шарнхорст» и девяти эсминцев: Z27, Z29, Z30, Z31, Z33, «Эрих Штеанбринк», «Карл Галстер», «Теодор Ридель», «Ханс Лоди». 8 сентября батальон немецких войск был высажен при поддержке корабельной артиллерии в Баренцбурге, заставив норвежский гарнизон уйти в тыл. После уничтожения складов угля и других объектов немецкие войска добровольно отказались от продолжения операции.
Последствия
Под прикрытием Люфтваффе была установлена метеостанция на острове Надежды. В конце войны, метеокоманды на Шпицбергене стали последними сдавшимися немецкими войсками: они сдались лишь в сентябре 1945 года. Несмотря на местную победу, операция Сицилия стала только относительным успехом для Германии. Это не принесло немцам прочных результатов: союзники быстро освободили людей на Шпицбергене и восстановили там гарнизон. 19 октября крейсер USS Таскалуза прибыл в Баренцбург для подкрепления. Норвежский капитан Мортен Бредсдорфф вместе с другими тридцатью солдатами был отправлен в лагерь для военнопленных Oflag XXI-C в Шильдберге, находящийся в Вартеланде, присоединившись к другим 1089 норвежских офицерам, уже находившимся там.
Оценка
Сэмюэл Элиот Морисон оценивает операцию Сицилия как политический шаг со стороны Кригсмарине, направленной на демонстрацию Гитлеру того, что немецкий надводный флот всё ещё имеет какое-то значение. Морисон оценивает усилия как несоразмерные результатам, предполагая, что те же результаты могли быть достигнуты проще.
Напишите отзыв о статье "Германский рейд на Шпицберген"
Отрывок, характеризующий Германский рейд на Шпицберген
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
