Германский таможенный союз

Германский таможенный союз (нем. Deutscher Zollverein) — бывший союз большинства немецких государств, согласившихся отменить все таможенные преграды между собой, а из пошлин, взимаемых на границах территории союза, образовать общую кассу, с распределением её доходов между участниками, соответственно числу жителей.

История

Образование по окончанию Наполеоновских войн Германского союза не решило проблемы экономического и таможенного объединения Германии. Несмотря на то, что в Союзном акте 1815 года говорилось, что «члены Союза оставляют за собой право обсудить на 1-м заседании Союзного сейма во Франкфурте-на-Майне вопро­сы торгового и транспортного сообщения», ни на первом, ни на последующих его заседаниях этот вопрос так и не был решен.

В этих условиях Пруссия в 1818 году приняла новый та­моженный закон, уничтоживший все таможенные границы в рамках Прусского королевства и провозгласивший свобо­ду передвижения между всеми его провинциями. Этот за­кон установил также покровительственный таможенный тариф для прусских товаров.

Еще в 1819 году на Венской конференции германских пра­вительств делегаты Пруссии выступили с инициативой рас­пространить действие прусского таможенного закона на весь Союз. Резкая антипрусская реакция австрийского прави­тельства, усмотревшего в этом предложении угрозу своим «суверенным правам», провалила это предложение, не под­держанное и другими германскими государствами.

Тем не менее Пруссия, в период 1819—1830 годов, заключила ряд договоров с мелкими немецкими государствами (Шварцбург-Зондерсхаузен и Шварцбург-Рудольштадт, Саксен-Веймар-Эйзенах, Липпе-Детмольд, Ангальт, Мекленбург-Шверин, Саксен-Кобург-Гота), в силу которых внутренние торговые сношения между означенными странами и Пруссией были освобождены от всяких пошлин, а по договору с Гессен-Дармштадтом, сверх того, должно было произойти полное таможенное объединение.

18 января 1828 года Бавария и Вюртемберг заключили договор, установивший между ними таможенное объединение, под именем Южно-Германский таможенный союз.

Третий союз (между Саксонией, Ганновером, Гессен-Касселем, большинством тюрингенских герцогств, Брауншвейгом, Ольденбургом и Франкфуртом-на-Майне) был основан 24 сентября 1828 года, под именем Среднегерманский торговый союз; который вскоре распался.

После долгих переговоров, 24 марта 1833 года состоялось объединение Баварско-Вюртембергского и Прусско-Гессенского союзов; вскоре к нему пристала и Саксония, а также восемь тюрингенских герцогств, входивших раньше в состав Среднегерманского торгового союза. Таким образом, 1 января 1834 года был основан на 8 лет большой Прусско-Германский таможенный союз, включавший вначале 18 государств, площадью 719 тыс. км²^{[уточнить]}, с 23 млн жителей; впоследствии к нему примкнули многие другие немецкие государства.

Реальному таможенному и эко­номическому объединению в рамках Таможенного союза Австрия могла противопоставить лишь формальное поли­тическое объединение германских государств в рамках Германского союза, решающую роль в котором она играла. Попытки Австрии проникнуть в Таможенный союз и под­чинить его Союзному сейму, подорвав тем самым позиции Пруссии, либо создать новый под своей эгидой были сорваны Пруссией.

Стремление немецкого народа к единству нашло в германском таможенном союзе, по крайней мере на почве материальных интересов, некоторое удовлетворение, которого не давал ему в политическом мире Германский союз. Однако относительно некоторых предметов, таких как соль, сохранились в силе запрещения ввоза, относительно других — транзитные пошлины. Установление общей системы мер и весов, а также общей монетной системы, составляло, по крайней мере теоретически, одну из задач союза. Главный недостаток союза состоял в том, что он представлял собой соединение суверенных государств на началах международного права, вследствие чего, во-первых, он не мог быть заключен на вечные времена, а подлежал периодическому возобновлению, сопровождавшемуся разными кризисами; во-вторых, он не имел собственного органа, ни законодательного, ни административного. Периодически собиравшаяся генеральная таможенная конференция (нем. Generalzollconferenz) могла постановлять резолюции только единогласно.

Уже по окончании первого договорного периода в 1842 году возобновление союза на 12 лет могло состояться только после долгих переговоров и значительных затруднений. Со вторым договорным периодом совпадает 1848 год, с его политическими волнениями и борьбой за германское единство. Стремление упрочить материальное единение, выразителем которого до тех пор был таможенный союз, сказалось в 33-м параграфе германской-имперской конституции, принятой франкфуртским национальным собранием: «Германская империя образует одну таможенную и торговую территорию, окруженную общей таможенной границей, с уничтожением всех внутренних таможен, причем имперской власти предоставляется, посредством особенных договоров, присоединить к германской таможенной территории и другие страны и области, не принадлежащие империи».

Хотя имперская конституция не осуществилась, мысль, выраженная в приведенном её пункте, продолжала влиять на умы и нашла для себя выражение в стремлении Австрии соединиться с Германией на почве таможенных интересов. После долгого сопротивления со стороны Пруссии, между ней и Австрией 19 февраля 1853 года был заключен торговый и таможенный договор на следующих основаниях:

• все запрещения вывоза и ввоза во взаимных торговых сношениях снимаются, кроме запрещения торговли табаком, солью и порохом;
• естественные произведения обеих стран полностью освобождаются от пошлин, фабричные же подлежат обложению по значительно смягченному тарифу;
• вывозные пошлины во взаимных торговых сношениях распространяются только на небольшое число товаров.

Договор был заключен на 12 лет, именно до 31 декабря 1865 года, причем предоставлено было присоединиться к договору как тем немецким государствам, которые вместе с Пруссией состоят в Германском таможенном союзе, так и тем, которые состоят в таможенном союзе с Австрией. На этом основании на Берлинской конференции 4 апреля 1853 года уполномоченными почти всех немецких государств было постановлено возобновить Германский таможенный союз еще на 12 лет, присоединить к нему податной союз (нем. Steuerverein), состоявший из нескольких государств (Ганновер, Ольденбург, Брауншвейг и прочих) и составлявший до тех пор отдельную организацию, и заключить с Австрией торговый и таможенный договор.

Еще до окончания третьего договорного периода таможенного союза, между Австрией и Пруссией возникли пререкания, грозившие разрушением союза. Пререкания эти произошли вследствие заключения Пруссией, в 1862 году, торгового договора с Францией, с предоставлением ей, в ущерб Австрии, прав наиболее покровительствуемой державы. Пререкания кончились изменением некоторых параграфов франко-прусского договора и заключением подобных же договоров с Австрией, Англией и Италией.

Война 1866 года положила конец Германскому таможенному союзу. Между государствами вновь образованного Северо-Германского союза особое таможенное объединение было излишним, ввиду общего объединения, установленного союзной конституцией. Что касается четырех южных немецких государств, то между ними и Северо-Германским союзом были заключены договоры, продолжившие существовавшее таможенное единение до конца 1877 года, с условием каждый раз его возобновлять на 12 лет. Однако, благодаря учреждению таможенного парламента (нем. Zollparlament), Германский таможенный союз потерял свой международный характер, а с основанием Германской империи в 1871 году был совершенно поглощен ею.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Германский таможенный союз

В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.