Герман, Макс

Макс Герман
Научная сфера:	литературоведение, театроведение
Место работы:	Берлинский университет
Учёное звание:	профессор

Макс Герман (нем. Max Herrmann; 14 мая 1865, Берлин — 17 ноября 1942, концлагерь Терезин) — немецкий литературовед и театровед.

Биография

После окончания школы с 1884 года изучал немецкую филологию и историю в университетах Фрайбурга, Гёттингена и Берлина. С 1891 г. преподавал в Берлинском университете, с 1903 г. профессор. В 1923 г. возглавил новосозданный Институт театроведения при Берлинском университете. С приходом к власти нацистов отправлен в отставку из-за еврейского происхождения, депортирован в концентрационный лагерь Терезин, где и умер 17 ноября 1942 года.

Главный труд Германа, «Исследования по истории немецкого театра Средних веков и эпохи Возрождения» (нем. Forschungen zur deutschen Theatergeschichte des Mittelalters und der Renaissance; 1914), заложил основу германского театроведения, придав ему социологическую направленность. В дальнейшем, вплоть до последних лет жизни, Герман работал над книгой «Развитие профессионального театра в древности и в Новое время» (нем. Die Entstehung der berufsmässigen Schauspielkunst im Altertum und in der Neuzeit); после ареста Германа рукопись книги была сохранена его ученицей Рут Мёвиус и опубликована ею в 1962 г.

В 1920-х гг. Герман, наряду с Всеволодом Мейерхольдом и Константином Станиславским, был избран почётным членом отдела истории и теории театра Государственного института истории искусств в Петрограде.

Жена — Хелен Герман (нем.), урождённая Шлезингер — филолог, убита в июле 1944 года в Освенциме.

Литература

• Corssen S. Max Herrmann und die Anfänge der Theaterwissenschaft. — Tübingen: Niemeyer, 1998. — 308 S. — ISBN 9783484660243.
• Satori-Neumann, B. T. Die theatergeschichtlichen und dramaturgischen Schriften aus der Berliner theaterwissenschaftlichen Schule Max Herrmanns (1898—1933). Eine Bibliographie. — Berlin, 1935.

Отрывок, характеризующий Герман, Макс

– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.