Герман (Каравангелис)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Митрополи́т Ге́рман (греч. Μητροπολίτης Γερμανός, в миру Стилиано́с Караванге́лис, греч. Στυλιανός Καραβαγγέλης, 16 июня 1866, Стипси, Лесбос, Греция — 11 февраля 1935, Вена, Австрия) — епископ Константинопольской православной церкви, митрополит городов Кастория и Амисос (Самсун). Организатор отрядов самообороны и политический руководитель греческого населения регионов Западная Македония и Понт[1].





Биография

Родился в городке Стипси, острова Лесбос 16 июня 1866 года. Отец его был родом с острова Псара. Герман был вторым ребёнком в семье которая насчитывала 9 детей.

Когда ему было 2 года семья переселилась на противоположный малоазийский берег в город Адрамитион (ныне Эдремит), где он и вырос и где у его отца было торговое дело.

Получив стипендию митрополита Эфесского Агафангела (Гаврилидиса), уехал учится в Халкинскую богословскую школу, которую окончил в 1888 году с отличием и был рукоположён в сан диакона Партиархом Дионисием V с наречением имени Герман в честь основателя семинарии Патриарха Германа IV.

При финансовой поддержке греческого мецената Павла Стефановика, Герман продолжил учёбу в городах Бонн и Лейпциг, где 13 февраля 1891 года получил степень доктора философии за работу «Учение о Боге Феофила Антиохийского».

После этого он вернулся в Константинополь, где в августе 1891 года был назначен профессором Халкинской богословской школы и до своей епископской хиротонии преподавал Церковную историю, гомилетику, богословие и еврейскую археологию.

6 марта 1894 года Патриархом Константинопольским Неофитом VIII был рукоположён в сан священника.

В феврале 1896 году Герман был рукоположён титулярного епископа Хариопольского с резиденцией в Перане (Константинополь) и развернул деятельность против иностранной пропаганды, поддерживая греческое образование, отвоёвывая учеников у иностранных школ, в особенности у католических.

Западная Македония

21 октября 1900 года Патриархом Константином V назначен митрополитом Касторийским в Западной Македонии. В Западной Македонии он застал обстановку засилья и террора вооружённых сторонников Болгарского экзархата, при попустительстве и поощрении турецких властей, против сторонников Патриархата и греческого населения. Греческий священники и учителя, после ряда убийств, покидали свои сёла, многие церкви были закрыты и, как рассказывал сам Герман, чтобы провести службу в одной из закрытых церквей он собственноручно взломал двери топором[2].

Не найдя поддержки в греческом консульстве города Монастир (ныне Битола), Герман решил обратится к местным силам и ответить болгарам такой же тактикой и приступил к созданию греческих отрядов самообороны[3].

За ним последовали другие иерархи и борьба за Македонию приобрела массовый характер. Он сумел привлечь к этой борьбе и сторонников патриархии из славяноязычного меньшинства, самым известным из которых стал капитан Коттас.

В этой борьбе всех против всех Герман, как и болгары, не гнушался сотрудничеством с турками[4]. В результате часть сёл, прежде находившихся в духовном подчинении Болгарского экзархата, вернулись под омофор Константинопольского Патриарха.

Параллельно на политической арене он потребовал вмешательства греческого государства в эту борьбу чтобы не оставить инициативу за болгарами.

Его борьба носила более церковный нежели этно-центрический характер и его доклады премьер-министру Греции Заимису и Делияннису вначале не имели результата. Более того, Заимис заявлял в узком кругу: «Надо отделаться от Каравангелиса, он способен причинить нам большой вред»[4].

Но под давлением общественного мнения греческое правительство решило принять участие в вооружённом сопротивлении.

Греческая духовенство возглавляемое Германом было одной из составляющих этого вооружённого противостояния, в результате чего митрополит стал самым большим врагом болгарского Комитета. Но Герман нажил и других врагов. Так по ошибке, вместо него, был убит митрополит Корчинскй Фотий (Калпидис)[5], скорее всего албанцами[6].

В последующие 7 лет (1900—1907) разрушения приняли массовый характер. Герман воодушевил и благословил офицера греческой армии Вардаса на возмездие за болгарские зверства, учинив такую же резню в селе Горицани, о которой Герман пишет в своих мемуарах[7].

Греческие и болгарские отряды, сражаясь друг с другом, одновременно противостояли и османской армии. Когда окружённый турками погиб в бою самый известный македономах греческий офицер Павлос Мелас, его голова была отрублена и захоронена своим же соратником, чтобы убитый не был опознан. Турки догадываясь кому принадлежало обезглавленное тело решили вручить его болгарам, на поругание. В гомеровском противостоянии вокруг тела Меласа, Герману удалось заполучить покойника, отпеть и захоронить в Касторие[2].

Занятый борьбой против болгар, Герман не скрывал своей конечной цели как следует из его заявления: «Наша игра с турками — временная. Придёт день когда Эллинизм заявит о своих правах, но сегодня первоочерёдной задачей является разгром болгар»[8].

Борьба за Македонию была свёрнута после младотурецкой революции, поскольку у христианского населения появилась надежда на лучшую жизнь в реформированной империи, с гражданским равноправием. В ходе Первой Балканской войны Касторья и практически вся западная Македония были освобождены греческой армией. То что регион сохранил свой греческий характер до своего освобождения, во многом заслуга митрополита Герман[9].

В 1906 году, ещё до прекращения борьбы за Македонию, османские власти, по указке британского посольства[10], потребовали от патриарха отзыва митрополитов городов Монастир, Гревена, Драма и Кастория.

Герман, пробыв некоторое время в Константинополе, был избран и послан в 1908 году митрополитом в понтийскую епархию Амисос (Самсун).

Понт

Герман прибыл морем в Самсун 25 марта 1908 году и сразу развил бурную деятельность по созданию греческих школ. Он создал гимназию, признанную Афинским унивеститетом, и при ней самый большой в Турции крытый гимнастический зал со снарядами присланными из Афин[11].

В 1913 году умер Константинопольский Патриарх Иоаким III. Герман был в числе 3-х кандидатов, но отступил в пользу старца митрополита Халкидонского Германа[11].

В апреле 1914 года, будучи в Германии, Герман узнал о начавшихся гонениях против его паствы. Ему удалось задействовать родственные связи греческой королевы Софии с германским двором и приостановить гонения. Но через несколько недель после его возвращения в июне 1914 года, началась Первая мировая война.

Турки мобилизовали всех греков Понта от 20 до 45 лет в так называемые «тамбуру орду» (рабочие батальоны) отправляя их в глубинку Анатолии, где они тысячами гибли от голода и лишений. В 1915 году турки приступили к массовой резне христианского населения, начиная с армян, и армянские семьи сотнями отдавали своих детей под защиту митрополита Германа, который в свою очередь распределял их среди греческих семей.

В 1916 году наступил черёд греков, когда началась депортация всего населения в глубинку Анатолии. Приятельские отношения Германа с маршалом Вехип-паша, который в свою очередь помнил корректное отношение к нему, когда он был пленным в Афинах в 1913 г. после Бизани (см. Битва при Бизани)[11], дали отсрочку событиям, но ненадолго.

Результатом продолжающегося террора стала организация греческим населением, при поддержке митрополита, партизанских отрядов самообороны, которые со временем стали насчитывать 20 тыс. бойцов.

Герман послал с командиром Хараламбидисом письмо Юденичу, с просьбой продолжить наступление, занять Самсун и спасти христианское население. Хараламбидис на паруснике доставил письмо в Трапезунд[12].

Став таким образом мишенью для турок, Герман был отправлен в Константинополь, где был посажен в тюрьму но всё же избежал смерти и был выпущен по ходатайству Патриарха.

По окончанию войны Герман, на английском эсминце, вернулся в Самсун. Греческие отряды и выжившие из депортации и резни возвращались в свои города и сёла.

В 1919 году в Самсун прибыл Мустафа Кемаль (будущий Ататюрк), который пожелал встретится с Германом, но митрополит игнорировал его[12].

В 1920 году, после начала кемалистского движения, Герман активизировался в создании фронта оппозиционных Кемалю турок, курдов и черкесов.

В разгар греческого наступления в западной Малой Азии и сразу после взятия города Герман прибыл в Кютахья (см. Сражение при Афьонкарахисаре-Эскишехире), где предложил греческому генералитету послать 1 полк морем в регион Понта, который вместе с местными партизанскими отрядами двинется в тыл Кемаля, в сторону Анкары. Но ответом штабиста генерала Виктора Дусманиса было «ни одного солдата, тем более что через месяц я буду в Анкаре»[13].

Между тем кемалисты продолжали дело истребления христиан начатое младотурками. 8 месяцев находился в тюрьме города Амасья его викарий Платон (Айвазидис) с 69 священниками и старейшинами, но пока исход войны был неясен, турки не решались казнить их. Как только греческая армия отошла от Анкары, все 70 были казнены. Одновременно Топал Осман-ага казнил 1500 человек из молодёжи Самсуна[13].

Герман находился в Константинополе, на очередных патриарших выборах. Ожидалось что Герман в этот раз наверняка станет патриархом, но его посетила делегация греческих офицеров «Национальной Обороны», с просьбой отступить в пользу Мелетия Метаксакиса, который с его знакомствами в США и Британии был крайне нужен для национального дела.

Моё избрание в 1921 году на Вселенский престол было несомненным. Из 17 голосов 16 было подано за меня. Тогда один из моих мирских друзей предложил мне 10 000 лир, если я откажусь от избрания в пользу Мелетия Метаксакиса. Естественно, я отверг это предложение с негодованием и отвращением. Однако, ночью перед выборами меня неожиданно посетила делегация из трёх человек, членов «Лиги Национальной Обороны». Они стали горячо убеждать меня снять свою кандидатуру в пользу Мелетия Метаксакиса. Члены делегации сказали, что Мелетий имеет возможность внести 100 000 долларов на нужды Патриархии и, состоя в весьма дружеских отношениях с протестантскими епископами в Англии и Америке, может быть полезен в международных делах. Поэтому национальные интересы требуют, чтобы патриархом был избран Мелетий Метаксакис. Таково было и желание Елевферия Венизелоса. Я продумал над этим предложением всю ночь. В патриархии царил экономический хаос. Афинское правительство перестало посылать субсидии, а других доходов не было. Регулярное жалование не выдавали уже в течение девяти месяцев. Благотворительные организации патриархии находились в критическом материальном положении. По этим причинам и ради блага народа я принял это предложение…[14]

На выборах в ноябре 1921 году в очередной раз отступил от собственной кандидатуры и поддержал кандидатуру архиепископа Мелетия[15].

В марте 1922 году Герман был послан в Белград, для вручения томоса новых сербских провинций и признания митрополита Белградского Димитрия (Павловича) Патриархом Сербским. С мая по октябрь Герман по делам Патриархата находился в Бухаресте, а затем снова в Белграде.

Между тем кемалисты вошли в Константинополь и Герман был приговорён заочно к смертной казни. Не получив гарантий о его жизни от Антанты, Священный Синод избрал его митрополитом города Янина, когда его корабль был ещё в пути к Константинополю. Когда судно причалило, секретарь Синода не разрешил ему сойти и вручил письмо патриарха и документы нового назначения [15].

Последние годы

С присущей ему энергией Герман начал свою деятельность в Эпире, создав школу ковроткачества в Янина, освободив для этой цели городские казармы и задействовав в школе женщин беженок из Малой Азии. Одновременно Герман подготовил два, почти пустующих, монастыря под школы земледелия и шелководства, соответственно.

Но уже через год, в апреле 1924 года, он узнал что Патриархат избрал его митрополитом Венгрии, где фактически не было прихода, но осознав проблему Патриархат создал новую экзархию Центральной Европы и послал Германа в Вену, «в ссылку», как он сам говорил. Здесь «в ссылке» и в крайней бедности митрополит Герман умер в 11 феврале 1935 года[15].

Его мемуары о борьбе за Македонию были изданы «Обществом Македонских исследований» в 1959 году. В том же году, «Общество» и «Фонд исследований полуострова Хемус (Балкан)» финансировали перезахоронение его останков, которые с почётом были привезены сначала в Фессалоники а затем в Касторью, где они и были помещены в крипте под его памятником.

Напишите отзыв о статье "Герман (Каравангелис)"

Ссылки

  1. [Νεώτερον Εγκυκλοπαιδικόν Λεξικόν Ηλίου, τομ.10ος, σελ.274.]
  2. 1 2 Αντιγόνη Μπέλλου-Θρεψιάδη Μορφές Μακεδονομάχων καί τα Ποντιακά τού Γερμανού Καραβαγγέλη. — σ. 77. — ISBN 960-7022-27-0.
  3. Ι. Κ. Μαζαράκης Αινιάν. Ό Μακεδονικός Αγώνας, Δωδώνη. — Αθήνα 1981. — σ. 52.
  4. 1 2 Douglas Dakin, The Unification of Greece. / перевод с греч. — P. 247. — ISBN 960-250-150-2.
  5. santeos.blogspot.ru/2010/12/blog-post_20.html
  6. Αντιγόνη Μπέλλου-Θρεψιάδη Μορφές Μακεδονομάχων καί τα Ποντιακά τού Γερμανού Καραβαγγέλη. — σ. 78. — ISBN 960-7022-27-0.
  7. Απομνημονεύματα Γερμανού Καραβαγγέλη. — σ. 74-75.
  8. Brailsford, Henry N. [promacedonia.com/en/hb/hb_7_1.html Macedonia: Its Races and Their Future] — L.: Methuen & Co., 1906. — P. 194.
  9. Από το Αρχείο Μακεδόνικου Αγώνος Πηνελόπης Δέλτα, αρ.1, Θεσσαλονίκη 1958
  10. Douglas Dakin, The Unification of Greece. / перевод с греч. — P. 258. — ISBN 960-250-150-2.
  11. 1 2 3 [Αντιγόνη Μπέλλου-Θρεψιάδη,Μορφές Μακεδονομάχων καί τα Ποντιακά τού Γερμανού Καραβαγγέλη,ISBN 960-7022-27-0,σ.92]
  12. 1 2 [Αντιγόνη Μπέλλου-Θρεψιάδη, Μορφές Μακεδονομάχων καί τα Ποντιακά τού Γερμανού Καραβαγγέλη,ISBN 960-7022-27-0,σ.107]
  13. 1 2 Αντιγόνη Μπέλλου-Θρεψιάδη, Μορφές Μακεδονομάχων καί τα Ποντιακά τού Γερμανού Καραβαγγέλη, ISBN 960-7022-27-0, σ. 126-128
  14. Delimbasis A.D. Pascha of the Lord, Creation, Renewal, and Apostasy. Athens, 1985. P. 662.
  15. 1 2 3 Αντιγόνη Μπέλλου-Θρεψιάδη, Μορφές Μακεδονομάχων καί τα Ποντιακά τού Γερμανού Καραβαγγέλη, ISBN 960-7022-27-0, σ.133-139

Литература

  • Γερμανού Καραβαγγέλη. Ο Μακεδονικός Αγών (Απομνημονεύματα), Εταιρία Μακεδονικών Σπουδών, Ίδρυμα Μελετών Χερσονήσου του Αίμου // 1959. — Θεσσαλονίκη.

Напишите отзыв о статье "Герман (Каравангелис)"

Ссылки

  • [www.stipsi.gr/karavagelis/karavagelis.htm Μητροπολίτης Γερμανός Καραβαγγέλης]

Отрывок, характеризующий Герман (Каравангелис)

Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?