Герман (Подмошенский)

Монах Герман
Дата рождения:	27 марта 1934(1934-03-27)
Место рождения:	Рига, Латвия
Дата смерти:	30 июня 2014(2014-06-30) (80 лет)
Место смерти:	Миннеаполис, Миннесота
Сан:	Монах (ранее игумен)
Духовное образование:	Свято-Троицкая духовная семинария в Джорданвилле
Церковь	Сербская православная церковь

Мона́х Ге́рман (в миру Гле́б Дми́триевич Подмоше́нский; 27 марта 1934, Рига — 30 июня 2014, Миннеаполис, Миннесота) — монах Сербской православной церкви, ранее игумен Русской православной церкви заграницей, основатель вместе с Серафимом (Роузом) и первый игумен Свято-Германовского монастыря в Платине. Русский духовный писатель, миссионер.

Биография

После прихода к власти коммунистов в Латвии отец Глеба был арестован как владелец магазина канцелярских товаров и был сослан в Воркуту. Только после падения советского режима стало известно, что в Воркуте от голода он погиб.

Около 1942 года переехал с матерью в Германию, а затем в США, где проживала бабушка — Александра Федорова, бывшая прима-балерина Мариинского театра.

В Америке, после многих страданий и желания найти своё место в жизни, чудом Преподобного Сергия, который спас его от смерти, обрёл осознанную веру в Бога.

В 1962 году окончил Свято-Троицкую духовную семинарию в Джорданвилле. Служил чтецом в православных церквях в США.

В 1963 году вместе со своим другом Юджином Роузом по благословению архиепископа Иоанна (Максимовича) основал в США Свято-Германовское православное братство, активно занимавшееся миссионерской деятельностью.

В 1962 году написал икону преподобного Германа Аляскинского, тогда ещё официально не причисленного к лику святых.

В марте 1964 года вместе с Юджином открыл недалеко от собора в Сан-Франциско лавку «Православные книги и иконы», которая стала центром православного просвещения. С 1965 года вместе с Юджином занимался изданием журнала Свято-Германовского православного братства «The Orthodox Word» («Православное Слово»).

После кончины в 1966 году архиепископа Иоанна (Максимовича) по поручению Братства совместно с Юджином собирал сведения о чудесах, совершавшихся по молитвенному ходатайству святителя Иоанна. Впоследствии эти записи составили книгу «Летопись почитания Блаженного Иоанна».

Летом 1967 году Глеб и Юджин смогли купить участок земли в нескольких милях от небольшого городка Платина в Северной Калифорнии, где в 1969 году был основан скит Свято-Германовского братства (позднее скит был преобразован в монастырь).

14 (27) октября 1970 года принял монашеский постриг с именем Герман в честь канонизированного в том же году Германа Аляскинского.

В 1976 году возведён в сан иеромонаха.

В 1982 году упомянут как игумен, настоятель Свято-Германовской пустыни в городе Платина (шт. Калифорния, США). При обители действовало церковное издательство. Братия пустыни обслуживала также две другие общины: церкви во имя иконы Пресвятой Богородицы «Споручница грешных» в городе Реддинг (шт. Калифорния, США) и часовню во имя Курской-Коренной иконы Знамения Пресвятой Богородицы в городе Вудборн (шт. Орегон, США).

В 1980-х годы участвовал в основании Ново-Валаамского монастыря на острове Еловом на Аляске. В общей сложности принимал участие в создании семи монастырей по всей Америке.

Со смертью иеромонаха Серафима (Роуза) в обители начались брожения и неприятности. Это привело к тому, что решением Духовного Суда Западно-Американской епархии от 16 июня 1988 года игумен Герман (Подмошенский) был лишён сана за нарушение целого ряда канонических правил.

Не желая признавать лишения сана, вместе с насельниками Платины вышел из состава Русской зарубежной церкви и был принят Панкратием (Вриониосом) в юрисдикцию неканонической «Греческой Православной Миссионерской Архиепископии Америки».

В 1990 году возобновил издание журнала «Русский паломник», который печатался в дореформенной орфографии, став его главным редактором.

В 2000 году в связи с возникшим скандалом сложил с себя обязанности игумена монастыря.

Осознав ненормальность пребывания в расколе, братия Свято-Германовской пустыни начала поиск пути к урегулированию их статуса. 28 ноября 2000 года братия обители была принята в общение в Сербскую Православную Церковь. Правящий епископ Иоанн (Младенович) признал лишение сана бывшего игумена Германа законным.

Проживал на покое в Свято-Серафимовском скиту близ Миннеаполиса как простой монах; будучи тяжело больным, не прекращал миссионерского служения, писал книги, работал с материалами журнала «Русский паломник»

Последние годы жизни жил на покое недалеко от Свято-Германовского монастыря. На протяжении последних как минимум десяти лет он страдал от болезни Паркинсона и сахарного диабета.

Скончался утром 30 июня 2014 года в городе Миннеаполис в возрасте восьмидесяти лет.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?3_8684 Герман (Подмошенский)] на сайте «Русское православие»
• [orthodoxy-book.ru/?p=954 Отец Герман (Подмошенский) — Миссионер милостью Божией]
• [zarubezhje.narod.ru/gi/g_068.htm Архимандрит Герман (Подмошенский Глеб Дмитриевич) (род. ок. 1933)]
• [www.ihtus.ru/22004/c1.shtml ИГУМЕН ГЕРМАН (ПОДМОШЕНСКИЙ), ГЛ. РЕД. ЖУРНАЛА «РУССКИЙ ПАЛОМНИК». МУЗЕИ НОВОМУЧЕНИКОВ.]
• [www.rocorstudies.org/interviews/2015/03/14/pamyati-monaha-germana-podmoshenskogo-30-iyunya-2014-g-deti-muchenicheskogo-veka/#respond «Дети мученического века». Памяти монаха Германа (Подмошенского.+ 30 июня 2014 г.)]

Отрывок, характеризующий Герман (Подмошенский)

О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.