Гермоген (Добронравин)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Гермоген
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
В Википедии есть статьи о других людях с именем Гермоген.
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Добронравин.

Епи́скоп Гермоге́н (в миру Константи́н Петро́вич Добронра́вин; 21 февраля 1820, слобода Московская Славянка, Царскосельский уезд, Санкт-Петербургская губерния — 17 августа 1893, Санкт-Петербург) — епископ Русской православной церкви, епископ Псковский и Порховский.





Биография

Сын священника Санкт-Петербургской епархии. Обучался в Александро-Невском духовном училище, затем — в Петербургских духовных семинарии и академии.

По окончании академического курса 3-м магистром в 1845 году Добронравин был назначен учителем философии и латинского языка в Московскую духовную семинарию.

Получив в духовной школе свою фамилию за кротость, доброту и приветливость, Гермоген на всю жизнь сохранил эти качества. На всех поприщах он отличался неуклонным исполнением своих обязанностей. В Московской семинарии он имел благотворное влияние на своих учеников.

В 1846 году году был рукоположен во священника к церкви Санкт-Петербургского Волкова кладбища.

В 1854 году он был переведён в законоучители и настоятели церкви 3-й Санкт-Петербургской гимназии. В гимназии он преподавал до 1869 года и имел репутацию «умного, доброго и влиятельного наставника». Будучи законоучителем, он состоял членом конференций Санкт-Петербургской Духовной Академии, Академического Комитета для издания духовно-нравственных книг и Комитета духовной цензуры.

Возведённый в 1864 году в сан протоиерея, Добронравин в 1869 году был назначен смотрителем Александро-Невского духовного училища.

Чуждый всяких новшеств в преподавании, он требовал от учеников твердого знания устарелого в главах иных законоучителей Филаретова Катехизиса, но знания отчетливого с ясным пониманием всех текстов, заучивавшихся непременно на славянском языке; каждый текст читал он по книге и объяснял буквальное значение каждого слова; старые слова в Катехизисе заменял новыми, изменял старую расстановку слов; все это переправлял карандашом в своей книге и велел то же самое делать детям в их книгах. В духовном училище его уроки по «церковному уставу» были «содержательны и интересны», и у него «учились все не потому, что приходилось иметь дело со смотрителем, а потому, что знакомство с предметом происходило под руководством опытного и искусного учителя»; он на всех уроках заменял отсутствовавших учителей, и в 1872—1873 учебном году прекрасно подготовил учеников к экзамену по русскому языку, «ходил неустанно на каждый урок, просто и вразумительно сообщал и разъяснял правила русской грамматики».

Овдовевший в 1854 году, протоиерей Добронравин, устроив судьбу единственной дочери, 1 сентября 1873 года принял монашество с именем Гермоген. 8 сентября он был возведён в сан архимандрита, 28 сентября назначен епископом Выборгским, викарием Санкт-Петербургской митрополии, и 21 октября хиротонисан.

На епископское служение Гермоген смотрел как на подвиг: «Иду, говорил он при наречении во епископа, с твёрдым намерением всецело отдать свои силы на служение Богу, неустанно и неусыпно стоять на страже веры и Церкви, мужественно бороться с её врагами и даже быть готовым и пострадать за истину Христову».

С 9 сентября 1876 года — епископ Ладожский, викарий Санкт-Петербургской епархии.

24 апреля 1882 года получил самостоятельную Таврическую епархию.

9 марта 1885 года был переведён во Псков.

В епархиях он заботился о просвещении паствы при помощи духовно-просветительных обществ и внебогослужебных бесед, о призрении вдов и сирот духовенства и о воспитании его детей. «Это детище мое», говорил он о Псковском епархиальном женском училище.

Вызванный в 1893 году в Санкт-Петербург для присутствования в Св. Синоде, Гермоген заболел воспалением лёгких и скончался в 4 часа утра 17 августа на Синодальном Благовещенском подворье. Погребён в Исидоровской церкви Александро-Невской лавры возле правого клироса.

Богословские, исторические работы и творчество

Гермоген оставил после себя много учено-литературных трудов, которых часть осталась не напечатанной. Он издал ряд руководств по церковной истории и литургике: «Краткая История Русской Церкви», «Очерк Истории Славянских Церквей», «Очерк Истории Христианской Церкви», «Литургика, или Учение о богослужении Православной Церкви», выдержавшее 6 изданий, «О Таинствах Православной Церкви», «Очерк учения и богослужения Армянской Церкви» (его магистерская диссертация) и издал в 1887 году историко-статистическое описание Таврической епархии под заглавием «Таврическая Епархия»; он собирал материалы для такого же описания Псковской епархии.

Он обладал и даром церковного песнописца и в 1886 году составил «Службу» почивающему в Псковском соборе князю Довмонту-Тимофею. Много статей исторического, агиологического и нравоучительного содержания он помещал в духовных журналах. Большая часть этих статей вошла в изданный Гермогеном двухтомный сборник под заглавием «Минуты Пастырского Досуга». Он описал юность трех вселенских святителей и жизнь Николая Мирликийского, Пахомия Великого, преп. Ксенофонта, Иоанна Дамаскина, Стефана Пермского и Димитрия Ростовского и составил общее рассуждение «О важности изучения жизни св. угодников Божиих»; им напечатаны воспоминания о Филарете Московском, Антонии Воронежском, Ионе, экзархе Грузии, и Афанасии Казанском; он интересовался и аскетизмом и писал не только о Серафиме Саровском, но и о Задонском затворнике Георгии и о каком-то неизвестном Малоархангельском юродивом Терентии; он дал популярные статьи «о пении при богослужении и церковной музыке» и о «святых местах».

Гермоген старался придавать своим сочинениям популярную, хотя иногда как бы старомодную, эпистолярную или диалогическую, форму: у него есть и «Беседы священника с прихожанами о неосуждении ближнего и о исповеди», и «Вечерние беседы отца с детьми» о церковном пении и о святых местах, и «Разговор между двумя крестьянами Боголюбом и Миролюбом о том, как надо проводить воскресные и праздничные дни», и «Беседа старика с молодыми о том, верить ли снам». Видавший вещие сны, в молодости потерявший жену, соединенную с ним «крепкою любовью», и в качестве кладбищенского священника наглядевшийся на скорбь живых при разлуке с умершими, Гермоген особенно часто задумывался над вопросами о смерти, будущей жизни и общении между умершими и живыми. По поводу смерти жены им написано «Утешение в смерти близких сердцу», выдержавшее более 10 изданий.

Гермоген смотрел на жизнь, как на странствие, поле брани, «грозное и шумное море, воздвизаемое напастей бурею, на котором на утлой ладье нашей душе непрестанно угрожают опасности». «Самое опасение, писал он, чтоб со временем не изменилась счастливая обстановка, не есть ли уже для сердца червь кровожадный? A страх смерти, которая рано или поздно, а непременно пресечет земное счастие?.. Здесь нет радости без скорби, нет счастия без бед». Но Гермоген был чужд мрачного отчаяния. «Кормило веры и якорь надежды» спасали его среди треволнений житейского моря. «Что со мной ни случится, писал он, у меня всегда готово слово, согретое верою и надеждою». Для Гермогена «жизнь и смерть и радость и горе все во власти Божией». «Все Его святая воля, он премудрый наш Отец», говорит он в одном из своих стихотворений. Смерть для него «начало новой, несравненно лучшей жизни, начало бессмертия», а бестелесное состояние усопших, по его убеждению, «отнюдь не препятствует их общению» с живыми. Гермоген не запрещает плакать об умерших, он даже одобряет эти слезы, с которыми «точно капля по капле вытекает вся жгучесть душевной скорби, весь яд сердечной болезни», но слезы, по его мнению, не должны быть слезами отчаяния.

Труды

  • «Утешение в смерти близких сердцу.» СПб., 1854. М., 1997, 2003;
  • «Очерк истории христианской Церкви...: Век I-IX.» СПб., 1866;
  • «Краткая история Русской Церкви...: Век X-XIX.» СПб., 1866; Высокопреосв. Филарет, митр. Московский и Коломенский. СПб., 1868;
  • «Воспоминания о преосвященном Антонии, архиепископе Воронежском.» СПб., 1869;
  • «Георгий, затворник Задонского монастыря.» СПб., 1869; Рос. библ. об-во. СПб., 1869;
  • «Очерк истории славянских Церквей.» СПб., 1873;
  • «Вечерние беседы отца с детьми о пении при богослужении и о церковной музыке.» СПб., 1876;
  • «Справочный листок о церквах и духовенстве епархиального ведомства в С.-Петербургской епархии за 1876 г.» // ЦВ. 1877. № 28. С. 8-11; № 30. С. 13-16; № 32. С. 6-9; № 34. С. 9-10; № 35. С. 7-8; № 36. С. 10-13;
  • «Литургика.» СПб., 1881 (То же: О богослужении православной Церкви. Пг., 191615);
  • «Минуты пастырского досуга.» СПб., 1882. 2 т.;
  • [dlib.rsl.ru/viewer/01003547586#?page=1 «Таврическая епархия» Псков: тип. Губ. правл., 1887];
  • «О святых таинствах православной Церкви». СПб., 1894;
  • «Мое прошлое»: Из записок преосвященного Гермогена, еп. Псковского. СПб., 1908;
  • «Краткий очерк истории Армянской Церкви. Вероучение Армянской Церкви.» М., 2000. СПб., 2005.

Напишите отзыв о статье "Гермоген (Добронравин)"

Литература

Отрывок, характеризующий Гермоген (Добронравин)

Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Гермоген_(Добронравин)&oldid=77634266»