Гермоген (Долганёв)
Епископ Гермоген<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> | ||
| ||
---|---|---|
8 марта 1917 — 29 июня 1918 | ||
Церковь: | Православная Российская Церковь | |
Предшественник: | Варнава (Накропин) | |
Преемник: | Иринарх (Синеоков-Андреевский) | |
| ||
21 марта 1903 — 17 января 1912 | ||
Предшественник: | Иоанн (Кратиров) | |
Преемник: | Алексий (Дородницын) | |
| ||
14 января 1901 — 21 марта 1903 | ||
Предшественник: | Никон (Софийский) | |
Преемник: | Палладий (Добронравов) | |
Имя при рождении: | Георгий Ефремович Долганёв | |
Рождение: | 25 апреля (7 мая) 1858 Херсонская губерния, Российская империя | |
Смерть: | 29 июня 1918 (60 лет) близ Тобольска, Тюменская губерния, Тюменская область РСФСР | |
Принятие монашества: | 1890 | |
Епископская хиротония: | 14 января 1901 | |
Епи́скоп Гермоге́н (в миру Гео́ргий Ефре́мович Долганов или Долганёв; 25 апреля (7 мая) 1858, Херсонская губерния — 29 июня 1918, близ Тобольска) — епископ Православной российской Церкви; 8 марта 1917 года Тобольский и Сибирский.
Прославлен в лике святых Русской православной церкви в 2000 году, в РПЦЗ — в 1981 году.
Содержание
Семья
Родился в семье священника, который впоследствии принял монашество и был возведен в сан архимандрита в Саратовском Спасо-Преображенском монастыре. С детских лет был глубоко религиозным человеком.
Образование
Среднее образование получил в духовной семинарии, выдержал экзамены на аттестат зрелости при классической гимназии города Ананьева Херсонской губернии. Окончил юридический факультет Новороссийского университета (1886), прошёл также курс математического факультета, слушал лекции и на историко-филологическом факультете университета. Окончил Петербургскую духовную академию (1893) со степенью кандидата богословия.
Монах и преподаватель
В 1890 пострижен в монашество, посвящён в сан иеродиакона, а 15 марта 1892 — в сан иеромонаха.
С 1893 — инспектор, с 1898 — ректор Тифлисской духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. Тогда же он был назначен членом Грузино-Имеретинской Синодальной конторы и Председателем училищного епархиального совета. Являлся редактором «Духовного вестника Грузинского экзархата». В период его службы ректором семинарии из этого учебного заведения был исключён Иосиф Джугашвили.
Епископ
С 14 января 1901 года — епископ Вольский, викарий Саратовской епархии.
Развернул широкую миссионерскую деятельность, к которой привлекал и мирян. Организовал внебогослужебные чтения и беседы, разрабатывал программы для воскресных школ[1].
С 21 марта 1903 года — епископ Саратовский и Царицынский.
Своим собственным примером, а также частыми беседами с епархиальным духовенством и особыми циркулярами призывал духовенство к истовому, неспешному и строго-уставному совершению церковного богослужения. Значительное внимание уделял борьбе с сектантством в рамках которой устраивал внебогослужебные пастырские беседы. В Саратове они проводились под руководством епископа во все воскресные и праздничные дни, предварялись кратким молебном, чередовались духовными песнопениями в исполнении архиерейского хора и оканчивались пением всех присутствующих. Для пропаганды православных идей преобразовал и расширил епархиальный печатный орган — «Саратовский духовный вестник» и создал еженедельный «Братский листок», учредил еженедельные печатные органы были учреждены в Балашове, Камышине и Царицыне. За время его служения на Саратовской кафедре было построено свыше пятидесяти храмов, значительно увеличилось количество церковно-приходских школ.
Политические взгляды
Во время революции 1905 года выступал с ярко выраженных антиреволюционных позиций, часто выступал с проповедями, проявив себя как убеждённый и последовательный монархист. Один из организаторов отделения Союза русского народа в Саратове. Однако с Союзом у Гермогена отношения в конечном итоге не сложились и переросли в откровенный конфликт. В 1907 году Гермогену не понравился тот факт, что Союз русского народа принимал в свои ряды старообрядцев[2]. В итоге Гермоген создал Православный братский Союз Русского народа и предал анафеме членов саратовского отделения Союза Русского народа[3].
Один из самых консервативных русских архиереев начала XX века. Выступал с резкой критикой современных ему тенденций в литературе и театральной жизни. Так, крайне негативно оценил пьесу Леонида Андреева «Анатэма», в своей проповеди призвав губернатора уберечь русское юношество от тёмной и злой силы, направил в Св. Синод ходатайство о запрете этой пьесы. Автор брошюры «Нынешние исследователи анатэмы и его крамолы». Предлагал отлучить от церкви Леонида Андреева, Дмитрия Мережковского, Василия Розанова. Отменил назначенную в кафедральном соборе панихиду по знаменитой актрисе В. Ф. Комиссаржевской и запросил Ташкент (где она скончалась во время гастролей от чёрной оспы), чем она болела, была ли православною и когда исповедовалась.
Конфликт с Синодом и ссылка
Участвовал в заседании Святейшего Синода, в которым выступил против предлагавшегося московским митрополитом Владимиром (Богоявленским) и великой княгиней Елизаветой Фёдоровной введения чина диаконисс в православной церкви. Апеллировал в резкой форме по этому вопросу к императору — направил ему телеграмму, в которой утверждал, что Святейший Синод учреждает в Москве «чисто еретическую корпорацию диаконисс, фальшивое подложное учреждение вместо истинного». Также в этой телеграмме критиковал проект введения особого чина заупокойного моления об инославных, заявив, что этим оказывается «открытое попустительство и самовольное бесчинное снисхождение к противникам Православной Церкви».
3 января 1912 года был уволен императором от присутствия в Синоде; ему было предписано выехать во вверенную ему епархию. Отказался подчиниться этому распоряжению, давал интервью газетам, в которых критиковал членов Синода. В результате 17 января 1912 был уволен от управления епархией и направлен в Жировицкий монастырь.
Его увольнению способствовали ещё два фактора. Во-первых, он поддерживал деятельность черносотенного иеромонаха Илиодора (Труфанова), который первоначально поддерживался церковными и светскими властями, видевшими в нём успешного антиреволюционного пропагандиста. Но затем они дистанцировались от его демагогии (позднее Илиодор снял сан и объявил о разрыве с церковью). Гермоген же остался союзником Илиодора вплоть до сложения им сана. Во-вторых, епископ вступил в конфликт с Григорием Распутиным, которого первоначально поддерживал.
В августе 1915 года был переведён в Николо-Угрешский монастырь Московской епархии.
На Тобольской кафедре
С 8 марта 1917 года — епископ Тобольский и Сибирский; назначен на этот пост как «жертва старого режима». Сохранил монархические убеждения, призывал паству «сохранять верность вере отцов, не преклонять колена перед идолами революции и их современными жрецами, требующими от православных русских людей выветривания, искажения русской народной души космополитизмом, интернационализмом, коммунизмом, открытым безбожием и скотским гнусным развратом». Резко критиковал Декрет об отделении церкви от государства.
Обвинён советскими властями в симпатиях к находившемуся в Тобольске Николаю II (есть данные, что бывший император и епископ простили друг другу прежние обиды), а также в попытках организовать помощь бывшим фронтовикам (большевики расценили это как стремление сорганизовать их в контрреволюционных целях). 15 апреля 1918 в Тобольске прошёл большой крестный ход, после окончания которого епископ был помещён под домашний арест. Затем был отправлен в Екатеринбург, куда прибыл 18 апреля; был заключён в тюрьму, где занимался чтением Нового Завета в переводе Константина Победоносцева и житий святых, молился и пел церковные песнопения.
Тобольский епархиальный съезд направил в Екатеринбург делегацию, которая просила выпустить епископа под залог. В состав делегации входили:
- протоиерей Ефрем Долганёв, брат епископа Гермогена;
- священник Михаил Макаров;
- присяжный поверенный Константин Александрович Минятов.
Делегация выплатила установленный залог в размере десяти тысяч рублей (первоначально власти требовали сто тысяч), однако епископ не был освобождён, а члены делегации оказались сами арестованы и вскоре расстреляны.
В июне 1918 года епископ и ещё несколько заключённых (священник села Каменского Екатеринбургской епархии Пётр Карелин, бывший жандармский унтер-офицер Николай Князев, гимназист Мстислав Голубев, бывший полицмейстер Екатеринбурга Генрих Рушинский и офицер Ершов) были увезены в Тюмень и доставлены на пароход «Ермак». Все узники, кроме епископа и о. Петра были расстреляны на берегу, близ села Покровское. Владыка Гермоген и о. Пётр погибли несколько позднее. Вначале их заставили работать на строительстве укреплений около Покровского, затем перевели на пароход «Ока», который направился к Тобольску. На пути к этому городу священнослужители были утоплены в реке Туре (см. статью «Хохряков, Павел Данилович»).
Тело епископа Гермогена было обнаружено 3 июля и на следующий день захоронено крестьянами села Усольское. 2 августа 1918 года останки епископа были перезахоронены в склепе, устроенном в Иоанно-Златоустовском приделе Софийско-Успенского собора Тобольска (склеп и мощи новомученика были обнаружены во время ремонта собора в 2005).
Канонизация
В ноябре 1981 года решением Архиерейского Собора РПЦЗ канонизирован в лике священномученика со включением Собор новомучеников и исповедников Российских и установлением памяти 16 июня[4].
В августе 2000 Деянием Юбилейного Освященного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви его имя было внесено в Собор новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания. Тем же Деянием к общецерковному почитанию в Соборе новомучеников и исповедников Российских были канонизированы пострадавшие вместе со св. Гермогеном священномученики Ефрем Долганёв, Михаил Макаров и Пётр Карелин и мученик Константин Минятов.
Сочинения
- "К нашей юной духовной среде, " Духовный вестник Грузинского Экзархата, 1898, Ч. неофиц., № 24, 2-10.
- "Очерк деятельности Епархиального миссионерского духовно-просветительного Братства в г. Тифлисе за два года его существования (с 19 окт. 1897 г. по 22 окт. 1899 г.), " Духовный вестник Грузинского Экзархата, 1900, Ч. неофиц., № 6, 7-23.
- "Борьба за истину нашей духовной школы: Отзыв о проекте новой организации этой школы, " Саратовский духовный вестник, 1908, № 44, 3-10.
- "Негодующее осуждение дозволенного кощунства: (Истинное изображение смерти Толстого), " Саратов, [1910].
- "От света «истинного» во тьму «кромешную»: (Открытое письмо к рус. людям), " Пг., 1916.
- "Толкование на «Откровение» Иоанна Богослова, " Первый и последний, М., 2003, № 2(6).
Напишите отзыв о статье "Гермоген (Долганёв)"
Примечания
- ↑ [www.pravenc.ru/text/155204.html ВОЛЬСКОЕ ВИКАРИАТСТВО]
- ↑ Мошненко А. В. Православное духовенство и Союз Русского народа: проблемы взаимоотношений // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. — 2014. — № 4. — С. 16
- ↑ Мошненко А. В. Православное духовенство и Союз Русского народа: проблемы взаимоотношений // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. — 2014. — № 4. — С. 16 — 17
- ↑ [sinod.ruschurchabroad.org/Arh%20Sobor%201981%20spisok%20novomuchenikov.htm Список Новомучеников и Исповедников Российских (утвержден Архиерейским Собором РПЦЗ в 1981 г.)]
Литература
- Игумен Дамаскин (Орловский). Епископ Гермоген (Долганев). — М.: Кучково поле, 2010.
- Казанская Алексиево-Сергиевская пустынь. — Пенза, 2007. — С. 10
- Мраморнов А. И. Церковная и общественно-политическая деятельность епископа Гермогена (Долганова, 1858—1918). Саратов: «Научная книга», 2006. 366 с.
- [www.informika.ru/text/magaz/science/vys/HISTOR/NUM_11/HTML/page070.html Савицкая О. Н. Церковно-политическая история российской провинции начала XX в. в лицах: епископ Саратовский и Царицынский Гермоген (Г. Е. Долганов)]
Ссылки
- [slovo.russportal.ru/index.php?id=alphabet.a.anthony02_138 Митр. Антоний Вадковский. Речь при пострижении в монашество студента С.-Петербургской Духовной Академии Георгия Долганева, в иночестве Гермогена, произнесенная в академической церкви 28 ноября 1890 года]. СПб., 1912
- [slovo.russportal.ru/index.php?id=alphabet.g.germogen01_001 Речь архимандрита Гермогена (Долганева) при наречении его во епископа Вольского]. «Церковные ведомости». СПб., 1901
- [slovo.russportal.ru/index.php?id=new_martyrs.polsky01_04 Протопресв. Михаил Польский. «Новые мученики Российские» — Первое собрание материалов. Гл. 4. Гермоген, епископ Тобольский и иже с ним]. «Православная жизнь». Jordanville, 1973.
- [hermogenes-book.narod.ru/ Мраморнов А. И. Церковная и общественно-политическая деятельность епископа Гермогена (Долганова, 1858—1918). Саратов: «Научная книга», 2006. 366 с.]
- [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_3965 Биография еп. Гермогена]
- [www.ihtus.ru/sm5.shtml Житие]
- [www.eparhia-saratov.ru/txts/holidays/05np/06/0629.html Великий святой земли Саратовской]
- [www.bogoslov.ru/de/text/print/354998.html К вопросу о политических взглядах епископа Гермогена (Долганова)]
Отрывок, характеризующий Гермоген (Долганёв)
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
- Родившиеся 7 мая
- Родившиеся в 1858 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Херсонской губернии
- Умершие 29 июня
- Умершие в 1918 году
- Умершие в Тюменской области
- Святые по алфавиту
- Члены Союза русского народа
- Епископы Русской православной церкви
- Архиереи Тобольские и Сибирские
- Погибшие в Гражданскую войну в России
- Русские православные святые
- Священномученики
- Христианские святые XX века
- Канонизированные в XX веке
- Святые Украины
- Выпускники Санкт-Петербургской духовной академии
- Ректоры Тбилисской духовной семинарии
- Выпускники Одесского университета
- Похороненные в Тобольске