Гермоген (Кожин)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Гермоген и фамилией Кожин.

Митрополит Гермоген
Митрополит Алеутский и Северо-Американский
19 мая — 13 августа 1954
Предшественник:	Макарий (Ильинский)
Преемник:	Борис (Вик)
Архиепископ Краснодарский и Кубанский
19 октября 1949 — 19 мая 1954
Предшественник:	Флавиан (Иванов)
Преемник:	Никандр (Вольянников) (в/у)
Епископ Казанский и Чистопольский
18 февраля 1946 — 19 октября 1949
Предшественник:	Иларий (Ильин)
Преемник:	Иустин (Мальцев)
Имя при рождении:	Василий Иванович Кожин
Рождение:	14 (26) марта 1880(1880-03-26) станица Кумылженская, Область Войска Донского
Смерть:	13 августа 1954(1954-08-13) (74 года) Краснодар
Награды:

Митрополит Гермоген (в миру Василий Иванович Кожин; 14 (26) марта 1880, станица Кумылженская, Область Войска Донского — 13 августа 1954, Краснодар) — епископ Русской православной церкви, митрополит Алеутский и Северо-Американский, профессор, доктор богословия. В 1922—1945 годах состоял в обновленчестве, с 1931 года был обновленческим епископом и одним из лидеров обновленчества.

Жизнь и деятельность

До возникновения обновленческого раскола

Родился в 1880 году в станице Кумылженской (Кумыжленской) нынешней Волгоградской области, в семье псаломщика.

Окончил Усть-Медведицкое духовное училище в станице Усть-Медведицкой, а затем Донскую духовную семинарию в 1907 году.

В 1907 году епископом Аксайским Иоанном (Митропольским) рукоположён в сан диакона, служил в церкви хутора Верхнетёплого Луганской станицы Донецкого округа.

В 1908 году епископом Донским и Новочеркасским Афанасием (Пархомовичем) рукоположён в сан священника. Священствовал в казачьих станицах на Дону.

В 1912 году поступил в Казанскую духовную академию, которую окончил в 1916 году со степенью кандидата богословия.

В 1917 году защитил диссертацию на тему: «Русская ультрамонтанская литература в защиту папской системы в сопоставлении с учением христианского откровения и голосом Вселенской Церкви» и получил учёную степень магистра богословия.

Преподавал в Новочеркасском Политехническом институте богословие и Закон Божий в мужской гимназии.

Участвовал в работе Поместного Собора Русской Православной Церкви, как депутат от духовенства Области Войска Донского.

В 1918—1920 годы состоял членом Донского Епархиального Совета. В 1920 году переехал в Кубанскую епархию, где священствовал на разных приходах.

В обновленчестве

С конца 1920 г. находился в Кубанской епархии, а в 1924 г. занимал должность епархиального благовестника.

Был настоятелем кафедрального обновленческого собора в Новочеркасске. Возведён в сан протопресвитера.

В 1929 году - заместитель председателя обновленческого Кубанского епархиального управления, главный помощник Кубанского "митрополита" Михаила (Орлинского).

17 июня 1931 года, будучи в брачном состоянии, по ходатайству обновленческого Северо-Кавказского Митрополитанского управления, назначен епископом Темрюкским, викарием Кубанской епархии, с пребыванием в Краснодаре. Хиротонисан 21 сентября Вениамином (Муратовским) и Александром Введенским и ещё шестью обновленческими епископами.

С 7 марта 1932 года — обновленческий епископ Моздокский.

С 7 марта 1932 года — обновленческий епископ Кубанский.

13 апреля 1932 года возведён в сан архиепископа.

Во многом благодаря деятельности Василия Кожина Кубанское епархиальное управление стало одним из ведущих обновленческих центров, имея очень прочную финансовую базу.

С марта 1934 года — обновленческий архиепископ Терский, управлял Северо-Кавказской митрополией.

5 декабря 1935 года за проявленные успехи на Кубанской кафедре, он был поставлен обновленческим митрополитом Северо-Кавказским и Ставропольским.

По отзывам о нём Сергия (Ларина), «был злейшим обновленцем<…>, писал тезисы, направленные против Русской Православной Церкви, боролся с монашеской идеологией и из своей епархии изгонял православное духовенство».

В 1937 году он был арестован, но через семь месяцев освобождён. Такой, почти безболезненный по тем временам, исход ареста можно объяснить только сотрудничеством с органами НКВД.

Во время оккупации южной части России немецкими войсками он эвакуировался в Грозный.

В 1943 году Александр Введенский, пытавшийся удержать обновленческих иерархов, стремительно покидавших обновленчество, потерявшее всяческую поддержку государства, наградил его второй панагией. По отзыву Краснова-Левитина: «Сам Александр Иванович Введенский был наиболее высокого мнения о Северо-Кавказском митрополите Василии Ивановиче Кожине. „Вот кого я хотел бы видеть после себя Первоиерархом“, — часто говорил он, — „он управлял бы Церковью не хуже, а может быть, и лучше меня“».

В январе 1944 года встречался с сотрудником Совета по делам РПЦ Митиным и просил передать Г. Г. Карпову, что «своим 20-ти летним существованием обновленческая церковь вела работу, сводящуюся, в конечном счёте, к изъятию реакционных элементов тихоновской церкви…».

В том же на одной из очередных встреч с уполномоченным по делам РПЦ Василию Кожину было прямо указано на необходимость его перехода в Патриаршую Церковь, но последний пожелал, принести покаяние только при условии сохранения за ним руководства над приходами Ставрополя: «Я конечно не возражал бы, тем более не возражал, если бы остался руководителем патриарших Церквей г. Ставрополя<…>. Но если это будет в интересах государства, то есть наш переход в патриаршество, то готов это сделать хоть сегодня».

После воссоединения с Московской патриархией

1 февраля 1945 года принёс покаяние и принят в общение с Московской Патриархией в сане протоиерея; покаяние принимал архиепископ Ставропольский и Бакинский Антоний (Романовский). Был назначен настоятелем церкви архангела Михаила в Грозном и благочинным церквей Грозненской области.

Благодаря его участию к Ставропольской епархии Московского Патриархата присоединилось 50 ранее приходов Северокавказской обновленческой митрополии.

25 октября 1945 года архиепископом Антонием разведён с женой (согласно некрологу в ЖМП, «овдовел»).

1 ноября 1945 года архимандритом Иоанном (Мирожниковым) был пострижен в монашество с именем Гермоген, 1 февраля 1946 года возведён в сан архимандрита.

16 февраля 1946 года в зале заседаний Священного Синода наречён во епископа Казанского и Чистопольского.

18 февраля 1946 года рукоположён в Воскресенской церкви в Брюсовом переулке. Хиротонию совершали Святейший Патриарх Алексий I, епископы Можайский Макарий (Даев) и Кировоградский Сергий (Ларин).

Осенью 1947 года назначен ректором Московской Духовной Академии и Московской Духовной Семинарии, с сохранением за ним управления Казанской епархией. В академии читал курс Истории Западных исповеданий.

Епископу Казанскому Гермогену (Кожину) было поручено подготовить перевод Московских духовных школ в Лавру, что и планировалось осуществить к следующему учебному году. Причиной задержки переезда МДАиС в Троице-Сергиеву лавру послужило обветшавшие состояние зданий, переданных Московской Патриархии. Епископ Гермоген принимал активное участие в восстановительных работах путём руководства и их организации.

В мае 1948 года на Пасху возведён в сан архиепископа.

На Совещании глав и представителей Поместных Православных Церквей в июле 1948 года, приуроченном к 500-летию автокефалии Русской Православной Церкви, прочитал доклад «Папство и Православная Церковь». По отзыву архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого), докладчик собрал «всё самое грязное, самое отрицательное о Римской Церкви».

Написанную им докторскую диссертацию митрополит Григорий (Чуков) оценил как неудовлетворительную, так как она, по его мнению, представляет «дословную перепечатку из сочинений русских авторов и русских переводов».

Степень по настоянию Патриарха ему всё же была присуждена Советом Московской Духовной Академии «за заслуги в деле духовного образования и по совокупности трудов», но только после того как 15 августа 1949 года патриарх сумел «согласовать» освобождение Гермогена от должности ректора МДАиС и заместителя председателя Учебного комитета.

С 19 октября 1949 года — архиепископ Краснодарский и Кубанский, где его хорошо помнили как обновленческого митрополита Василия.

8 февраля 1954 года постановлением Священного Синода архиепископу Краснодарскому Гермогену было присвоено право ношения креста на клобуке.

В начале 1954 года направлен в Соединенные Штаты Америки для организации епархии Русской Православной Церкви; 19 мая возведён в сан митрополита Алеутского и Северо-Американского.

За четыре месяца своего пребывания в Америке Митрополит Гермоген принял меры к ремонту Свято-Николаевского кафедрального собора в Нью-Йорке и посетил целый ряд патриарших приходов, рассеянных по всей стране.

13 августа 1954 года умер от инфаркта, находясь в отпуске в Краснодаре. Похоронен в Екатерининском кафедральном соборе Краснодара. Погребение возглавил архиепископ Орловский и Брянский Флавиан (Иванов), бывший в 1934—1944 годах обновленческим Краснодарским епископом Владимиром.

Публикации

• Русская ультрамонтанская литература в защиту папской системы в сопоставлении с учением христианского Откровения и голосом Вселенской Церкви. М., 1917.
• Папство и Православная Церковь. 1948. //ЖМП 1948. № 4.
• Критический разбор книги В. С. Соловьева «Россия и Вселенская церковь» с точки зрения Восточной Православной Кафолической Церкви. 1948. Ч. 1-3. 1949// ЖМП 1948. № 4.
• Очерки по истории Казанской епархии: История распространения христианства среди татар. // ЖМП 1946. № 7.
• Попытка Ватикана подчинить своему влиянию православные церкви южных славян на Балканах. Краткий исторический очерк. // ЖМП 1946. № 6.
• Очерки по истории Казанской епархии: Зилантов Успенский монастыря и памятник убиенным при взятии гор. Казани. // ЖМП 1947. № 1.
• Патриотическая деятельность духовенства Казанской епархии в отечественных войнах 1812 и 1941—1945 гг. // ЖМП № 3.
• Речь при вступлении на должность ректора Московской духовной академии. // ЖМП 1947. № 12.
• Речь, произнесенная перед началом 1948/49 учебного года в Московской духовной академии // ЖМП 1948. № 8.
• К вопросу об интригах Ватикана против вселенского православия в Польше, на Балканах, в Румынии, на Украине и на Кавказе за последние 40 лет. (1908—1948 гг.). // ЖМП 1948. № 8.
• Методы католической пропаганды в Грузии. // ЖМП 1948 № 9.
• Восточная церковная политика римских пап — Бенедикта ХV, Пия XI и Пия XII. // ЖМП 1949. № 4.
• К характеристике деятельности Ватикана за последние 20 лет. // ЖМП 1949. № 9.
• Речь, произнесенная пред началом 1945/46 уч. года в Московской духовной академии // ЖМП 1948. № 12.
• Старокатолическое движение папистов и политика Ватикана от Халкидонского собора и до наших дней. Краснодар, 1950. 3 ч.
• Миссия дружбы. // ЖМП 1950. № 9.
• К юбилею Халкидонского собора. // ЖМП 1951. № 6.
• Ватикан и крестовые походы. // ЖМП 1953. № 3, стр. 58-64

Ссылки

• [kds.eparhia.ru/bibliot/istoriakazeparhii/arhipastyri/arhipast_15/#5 Архипастыри Казанские 1555—2007]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_334 Гермоген (Кожин)] на сайте «Русское православие»
• [www.pravenc.ru/text/190197.html Православная энциклопедия]

Отрывок, характеризующий Гермоген (Кожин)

В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.